Рассказ
Опубликовано в журнале Крещатик, номер 2, 2007
На этой неделе три похода к врачам — как-то всё сошлось: УЗИ, очки разбила и к зубному. Так, отмечаем на календарике, а то в памяти появились провалы. Вот, например, чего это она уставилась на 4-е декабря? А? Сегодня — 3-е, к врачам — 11-го, 12-го и 14-го, а 4-е — что? Что 4-го… Господи…
Сколько тебе завтра?.. Жив? Жив, знала бы.
Вот и отпразднуем. Вино есть. Столик на двоих. Или позвать кого? И рассказывать… Не выйдет, уже пробовала. Ничего не получается. Это при том, что говорит она — не обделил Бог. Тут же внутри всё болит, а с губ — убожество, говоришь и стыдно: зачем… А правда, зачем? Столик, кто-то? Кто-то — это зритель? Опять театр! Проще на бумагу. И в графоманы. Это сначала вроде как для себя только. В конце концов, кто-то или бумага — варианты. Всё на продажу, да? Всё на продажу… Пьём. Прямо сейчас. Без столиков и завтра. Смываем убогие слова. А… Тепло как… И прозрачно, и гулко…
…Ей — двадцать один, ему — шестнадцать. Её распределили. После училища. В маленький провинциальный театр. Беленький такой, аккуратненький. Не театр — театрик, это она даже тогда понимала. Закроешь глаза и всё так отчётливо: речка-речушка, общежитие, прямо к театру пристроенное, удобства все — на улице или в театр бежать… Старые декорации — на дрова…
Распределили на пару с однокурсником, так в театре никак не могли поверить, что не любовники! И подглядывали, и выпытывали (“дело молодое, понятное…”) — а всё, чтобы впихнуть в одну комнату… Однокурсник оживился — почуял возможности ситуации — в гримёрке забаррикадировался: я, говорит, если вместе поселите, её бить буду (!), на дух эту дуру не переношу, сюда другим вагоном ехал!.. Застоялся, бедненький, без работы, разминку себе устроил — отношения нормальные были, никакие. А! В училище и не такое вытворяли! Засмеялась, вспомнив, как на первом курсе кто-то на улице вора изображал, а остальные подыгрывали — орали, догоняли… И ничего, обошлось… Где мои семнадцать лет… А в театре поверили или нет — отстали. Сокурсничек так в гримёрке и осел. А что? Маленькая площадочка — зато своя, неделимая, единая для жизни и искусства!.. Стоп. Стоп, назад, от печки.
…Ему — шестнадцать… Девятиклассник. Бегающий в спектакле в массовке. Даже не в десятом… Интересно, каким это образом бедные школьники в театр попали? За деньги или — “из любви к искусству”? Может и из любви. Вспомнила себя — выросла в таком же городке с театриком — да если бы её тогда не то что на сцену, “кулису подержать” позвали (такая театральная шутка!) — поползла бы, за честь и счастье… А тут ещё пьеса испанская, да карнавал, да музыка и танцы, ребятишки — в костюмах, при шпагах, другая, ах совсем другая жизнь! Какие деньги, сама бы сейчас…
…Он бежал по лестнице — в гримёрку переодеваться — и у него было совершенно счастливое лицо. Остановись, мгновенье… В фильме этот эпизод повторялся бы много раз: он снова и снова бежит, а она — смотрит. Она на верху лестницы (обязательно наверху!), и он — к ней… С каждым разом медленней. Без музыки, без всего. Мир замер…
Где-то записка была, его прощальная. Не могла же она выбросить. Дочь могла. Человек такой, для неё всё это — мусор, хлам. Могла и не развернуть и не прочесть, а и прочла бы — чужие слова, чужая жизнь… Господи, а это что? Дневники школьных лет, уж и забыла, что они существуют… Чушь какая, а?! Документально зафиксированное глу-пей-шее отрочество! И всё про одно: да когда же “он” придёт, да почему не приходит… Ух, и с эпиграфами! “Бороться и искать, найти и не сдаваться”… О Боже… И это — она? Ложь! Просто когда поумнела — не вела дневников, жила. А ведь можно потрясти этой бездарной… В огонь! Ещё кто-нибудь… В огонь! Или это тоже не горит?.. А листы — в пятнах расплывшихся чернил. Это когда дом заливало, весной. И ходили по воде, по кирпичикам… Какое изумительное время было, какое блаженное неведение… Слог в дневнике, кстати, неплохой. Про ерунду, а фраза гибкая, лёгкая. И взрослеет девочка прямо на глазах. Патока стекает быстро…
Вот он — прости, доченька! — неровно сложенный ветхий листок. Среди старых украшений. Уже не помнила, что там — развернула без страха. Потом… А что потом? Пыталась найти тому, что пережила, словесный эквивалент! Внезапная мощная вспышка света?.. Разряд неимоверной силы?.. Или волна боли, сбивающая… Да, боль — от слов, букв, самой бумаги, ах какая боль! Как тогда от его рук… Эквивалент-то зачем? Опять — живое, дышащее на крючок слова, булавкой — бабочку… Всё на продажу!.. А какой фильм… Сидела, оцепенев, а зрители — к выходу, к выходу… Нет, только не это. Тут ещё одна знакомая стала печататься, книжка за книжкой, жуть… Господи, помоги. Помоги, Господи… Ей — двадцать один, ему — шестнадцать. Шестнадцать…
* * *
Подвернула ногу, а он оказался рядом. Взял на руки. Так естественно, легко. Сказала бы, профессионально. Будто только и делал, что тренировался в ожидании момента. А в комнате надо было с рук спускать. Комнату помнила: стол, диван. И как не хотелось с рук… Значит, позже. А начало, наверное, простенькое: премьерное застолье, тарелки рядом. Лестно мальчишечке с актрисой-то пообщаться? С актёркой…
Вот потянулся через неё, сидящую, достать что-то, нечаянно коснулся локтем колена — и замер. И она замерла. Двадцать один — разве много?.. Заболела, грипп, что ли. Валялась одна. Пришёл, вымыл полы, принёс еды. Где деньги-то взял? Родители знали, куда ходит? Это сейчас о них, тогда и в голову не приходило…
Как гуляли ночами!.. “Ты говорил мне ветреной ночью, что как каштаны мои глаза…” И танцевала. Замри — отомри. Как дышать. Костры. Бутылку вина на дереве. Сейчас бы с того дерева… Успокойся, не залезла бы… “Эти глаза напротив…” Вот и свела судьба, вот и свела судьба…
А там, откуда приехала, оставался человек. С которым были взрослые и понятные отношения. Писавший письма. Приехавший её забирать… Вдруг вспомнилось, как муж — потом, нескоро — кого-то себе завёл, хотел уйти, и она сразу согласилась, а после, через год или два, он бил кулаком по столу и кричал: “Как ты смела меня отпустить!”… Ничего, а? “Как ты смела!” — и кулаком: бум, бум!.. Ей всё хотелось это, как анекдот, кому-нибудь рассказать, просто щекотало губы… Ты скажи, ты скажи, чё те надо, чё те надо…
Когда увозили, когда гуляли последний раз, вдруг — “Подожди!” Она сразу поняла — не надо замуж, подожди меня… Но он уже яростно мотал головой: “А! Чего ждать!..” Остановилась. И сейчас помнила, как — там, внутри — молила: поцелуй меня… Нельзя было не услышать. Не услышал.
Единственная фотография — так мелко, так далеко. Я забываю твоё лицо.
Через год она приехала. К друзьям.
Захотелось войти в комнату, где жила прежде. Просто посмотреть, как там без неё. Всё было на месте. Новая жиличка — актрисулька, хорошенькая, пикантная. И он… Чувствовалось, в доме — свой человек. Значит, дело тогда было не в ней, она ни при чём. Возраст у подростка такой, а актриски — была одна, теперь другая. А ты хотела, чтобы без тебя не пил, не ел, не дышал? Чтобы по твоим следам… Много хотела. Вдохнула, выдохнула — перешагнула. Тогда ещё удавалось. Стало пусто и легко.
На улице было неимоверно холодно. Всё замёрзло. Заледенело. Оказалось, он идёт рядом — было по пути или счёл нужным проводить. Молчали. О чём говорить-то? Потом он зашёл в телефонную будку, его долго не было, она, продрогнув, подошла ближе, чтобы поторопить — и увидела искажённое, как от боли, лицо. Он плакал — беззвучно, закусывая губы…
Ну вот, сердце. Поставила кассету, которую редко позволяла себе. И сразу ранило. Пели какие-то французы, он и она. То он, то она — никогда вместе. Слов не понимала, может и хорошо. Да и не надо было — музыка, голоса…
Сколько ещё прошло? Слышала — он учится в Ленинграде, что-то гуманитарное. Потом вдруг ушёл в армию, чуть ли не сам. Он мог. Он ведь тогда, после её отъезда, школу бросил: не сумел или не захотел больше — за парту… Однажды в институте ей сказали, что её ищут — солдат, только что отслуживший, ещё в форме. Не придала значения. Не до чего было — с дипломом не успевала. Если бы знать. Если бы знать…
Как-то снова оказалась в городке с беленьким театриком. Почти случайно. В Москве, проездом, встретила подружку, актёрку, с которой тогда вместе… Ну и в голову ударило: недалеко, за день обернёмся! И поехали… В театре, как положено, ахи-чмоки, посиделки назначили на вечер — у ребят репетиция — и куда бы деться… Про него знали: работяга где-то на заводе, в институт не вернулся, супруга на сносях. Решили пока к нему пойти. Пока. До пьянки.
Он спал после смены. Колобок-жена покатилась будить. А она нарочно села так, чтобы не сразу попасться на глаза, первой увидеть. Вошёл. Заспанный. Совсем другой, совсем чужой. Пряталась зря — и увидев, не узнал! К подружке бросился, а на неё долго смотрел, неловко улыбаясь: “Кто это?..” Она даже не поверила — что, так изменилась? Или в памяти жила другой?.. “Кто это?” И вдруг увидела, как проступает его прежнее лицо…
Куда-то шли. Втроём, потом вдвоём. Так не бывает. Что-то выясняли, обижая друг друга — будто вчера поссорились! И она заплакала. Не как он тогда в телефонной будке. На весь мир. Днём, на улице, при людях, не пытаясь сдержаться, спрятаться… Догнало! Как страшно догнало. Единственный, он шёл рядом — и был потерян навеки. Почему — ведь живы, молоды?! Но это было так, она знала. Всё было бесполезно, всё поздно. И плакала, плакала… Он что-то говорил — не слышала, не понимала, не могла потом вспомнить ни одного слова. Пришли куда-то — кинулся к ней, а она ничего не чувствовала, только боль, боль, боль…
Хорошо, что в доме есть углы со всяким хламом — катакомбы ненужных вещей, обрывки жизни. Выбрасывать она не умела. Старые вещи жались к ней. Однажды откуда-то выпало, робко напомнив о себе, её сиреневое платье, бывшее сиреневое. А то прильнул, лёг в ладонь кусочек ткани… Едва успела схватить за руку дочь, готовую всё это — вон. Никто не знал про этот клочок, объяснять не хотела, да и не было таких слов, чтобы объяснить.
Сейчас искала письмо. Которое принесли тогда в больницу. Туда, где она так трудно рожала свою доченьку, теперь такую отчаянно чужую. Письмо не находилось, она призывно заплакала и тогда из книги… Не записка даже, что-то вроде рисунка, она вообще про него не помнила. Такая условная карта его жизни: дороги, школа, дом, вокзал… И над всем, везде, вдоль, поперёк — её имя. Впервые увидела, как оно красиво — её короткое имя. Можно было рассматривать целую вечность. Написанное его рукой — целую вечность. И буквы вздрагивали под взглядом…
Почему он отпустил её? Сразу. 0на никогда этого не понимала, никогда! Уж что она умела в жизни, так это расставаться! А он: милая, ты услышь… И ведь ничего не добивался — её любви, тела, что там ещё… Вот! Ей всегда казалось это его согласие на любой вариант нехваткой чувств или воли. Настораживало! Было бы понятнее даже какое-то насилие, пусть и физическое — по крайней мере, она ощутила бы силу желания, готовность за неё биться… А он… Просто жил тем, что она есть, принимал всё, что от неё. Потому что это — она? Это и есть — любил?.. Господи, отчего такая жуткая глухота? а книжка, из которой выпал рисунок, подаренная ей как самая любимая тогда в шестнадцать, на обложке — юноша в скафандре, детгиз… Её потом изрисовала доченька, истерзала карандашиком… О, это она уже тогда зачёркивала её жизнь, её любовь — так безжалостно, так безразлично, всё ведь было почти наглядно… Какая нелепая жизнь. Какая слепая и глухая. Книжку прочла только теперь…
Снилось озеро. И оба — те. Он снова нёс её на руках. Снова обнимал. Она шептала “замри” — и слушала, как бьётся в нём её сердце. Проснулась до рассвета, изморозь опять проникла в тело, и незнакомая боль сдавила голову. Письмо лежало на углу стола, она боялась даже смотреть в ту сторону.
Друзья-вестники, дети вестников, дети детей. Букет смеющихся лиц. Надо перечитать, там, наверное, ещё что-то. Но это потом, когда-нибудь совсем потом. Почему он? Ведь это у неё больное сердце. Сколько прошло? Часов или дней? Можно заставить себя. Вдохнуть — выдохнуть. Совсем не страшное слово. Вот и кончилась жизнь. Последние дни чувствовала его рядом, казалось — сейчас окликнет. Часов не слышно. Всё мёртвое. И закат, и храм в окнах, и книги, и музыка, и она сама. Дом, в который он мог войти. Кресло напротив. Увидела сидящего… Накапала лекарство. Выплеснула. Зачем, если его нет здесь?.. Где ты? Я люблю тебя. Никогда не сказала. В дешёвых ситуациях говорила, в ничтожных. Заснуть. И чтобы тот сон. Я люблю тебя. Я люблю…
Скажите, кто я? Кто мне объяснит?
— Что значит имя? Роза пахнет розой
Хоть розой назови её, хоть нет…
Скажи, Джульетта, так же ль у тебя
От счастья бьётся сердце? Если так же
Найди слова, которых я лишён,
Чтоб выразить, что нас переполняет.
Пропой хоть звук из хора голосов,
Которые бушуют в нашей встрече…
— Любовь моя так страшно разрослась,
Что мне не охватить и половины…
— У бурных чувств неистовый конец,
Он совпадает с мнимой их победой.
Разрывом слиты порох и огонь…
— Та полоса совсем не свет зари,
А зарево какого-то светила…
Побудь ещё. Куда тебе спешить?
— Жизнь человека — это молвить: “Раз”…
Сюда, сюда, угрюмый перевозчик…
Корабль готов, благоприятен ветер…
Прошёл горячечный припадок жизни…