Опубликовано в журнале Крещатик, номер 2, 2007
Борис Рублов. Роман с графоманами. СПб.: “Алетейя”, 2007. (Серия “Русское зарубежье: Коллекция поэзии и прозы”).
В мистифицированной под мемуары первой книге Бориса Рублова “И вот я услышал немецкую речь… (Рассказы пожилого эмигранта)”, автор аттестовал себя “графоманом”, хотя написал полноценное художественное произведение, названное петербургской газетой “БУКВОЕД-revue”: “Осколочным по структуре, но единым по замыслу повествованием — книгой, которую интересно читать”. Читательское признание вызвали и подлинные мемуары живущего в Кёльне профессора-онколога Бориса Рубенчика “Места и главы жизни целой” — искренне написанный документ уходящей эпохи, названный московской “Независимой газетой”: “Жизнью без самозванства”.
Впрочем, приобретённый “писательский статус” не помешал автору подписать свою новую книгу псевдонимом и сделать графоманов ее главными героями. Отвергая представление о графомании, как бесполезном сочинительстве, он наделил их жаждой самовыражения, сделал носителями незавершённых замыслов — и в литературе и в жизни…
Главный герой — Миша Лелекин, проявивший в дальнейшем незаурядный писательский талант, младенцем был найден персоналом провинциального украинского детдома в дырявом гамаке, подвешенном к ветке раскидистого “пушкинского” дуба. Чистого душой и помыслами юношу можно было вначале принять за вольтеровского Простодушного: не имея в столь нежном возрасте родителей и наставников, способных всерьез на него повлиять, он попытается строить свою жизнь по образу и подобию сотен прочитанных книг. Но брутальная действительность с юных лет подвергает его жестоким испытаниям — начиная с первого отнюдь не комического столкновения с подлинными волкодавами нового века (героя покусали сторожевые псы какого-то “нового украинца”) и, заканчивая мистическим “уходом в мир иной” (его вроде бы, забирают инопланетяне).
За излучаемый героем внутренний свет и очаровательную улыбку Мишу любили женщины. Усыновить и пригреть на груди его пыталась литературный редактор и поэтесса Мартина, околдованная стихами Марии Петровых. С юмором написана глава, в которой не лишённая таланта Мартина, пытается избавиться от чар великой поэтессы с помощью паломничества по святым местам.
“Раскрутить” талантливого провинциала, повысить его кругозор и приобщить к литературной тусовке берется умный и не лишенный “профессионального” цинизма московский журналист Аскольд Витавичус, искренне убеждённый, что успех современного молодого писателя напрямую зависит от его способности любить и быть любимым. Именно по его просьбе излишне увлеченная теориями Зигмунда Фрейда медсестра из Голландии Виола пытается обучить Мишу “науке страсти нежной” по всем правилам сексуальной психологии. С тонким сочетанием лиризма и юмора написана в глава, в ходе которой их “научно-литературный” роман в Санкт-Петербурге перерастает в искреннее глубокое чувство.
Впрочем, проблемы самого Миши на этом только начинаются. Страх жизни в Москве с ее разгулом преступности и спровоцированной терактами ксенофобии повергает молодого провинциала в глубокую депрессию. Поклонник зарубежной литературы, влюблённый в “объединителя Европы” Эразма Ротердамского, он отправляется в эту вожделенную “колыбель цивилизации”. Увы, в городе своей мечты — Флоренции он сталкивается с тупым молчанием толпы, приветствующей увешанных поясами шахидов; в Кёльне, городе замечательных музеев, жители отдают предпочтение выставке “Миры тела” — демонстрации за огромные деньги расчленённых и затейливо набальзамированных трупов; на улицах прочих европейских городов бесчинствуют толпы “антиглобалистов”.
Вернувшись в Москву, Миша становится участником полуфантастического, выписанного с поистине булгаковским гротеском Интернационального Форума Радикальных Партий и Групп, сильно напоминающего бандитский сходняк под управлением субсидируемого валютой разных стран “вождя антиглобалистов” профессора Бертолуччи. Под влиянием абсурдных ситуаций перестроечного периода биография главного героя дает трещину — не видя выхода из сложившейся ситуации, он, вслед за Гамлетом, может лишь констатировать: “Век вывернул сустав”.
Спасая своего приятеля — “литовского грузина” Гюрджи от бешенства бритоголовых, Миша сам становится жертвой несчастного случая, что приводит его на койку “шестого отделения” одной из Московских больниц. Следует отметить, что автору книги удалось полностью избежать того нагромождения ужасов, которым встречает главного героя “цивилизованный мир” вольтеровского “Кандида”. Вся “детективная” линия — расследование Мишиного “преступления” (и его самого и Гюрджи подозревают в причастности к взрывам домов в Москве), сцена допроса с применением идиотского “детектора лжи”, “оправление правосудия” — и сама обстановка в “психушке”, которую возглавляет “великий утешитель”, и большой поклонник русской литературы Соломон Абрамович Гофман, написаны с поистине фарсовой театральностью.
Обстановка в отделении является отражением характерных для перестроечного периода страхов, когда у большинства людей буквально “поехала крыша над головой”: “Как жить дальше? Реформы — залог будущего и палки настоящего; грозят, мешают жить; земля, воздух, вода были ничейными, Божьими, а теперь со всего берут плату, а сам ты ничего не стоишь; кто был ничем — стал демиургом и гонит тебя из дома; твоя жизнь уже не твоя…”.
С большой теплотой написаны портреты Мишиных спасителей — бывшего воина-афганца, сотрудника милиции и неудачливого следователя — Павла Андреева; а также бывшего фронтового хирурга, ставшего на закате дней выдающимся психиатром — доктора Гофмана. Выздоравливая после психушки — этого извечного (с чеховских времен) российского прибежища тех, кто пытается что-то изменить в окружающем мире — Миша пишет пронизанные чёрным юмором “биографии” своих товарищей по несчастью: ленинского двойника Владимира Башкана, пытавшегося “спастись” из Мавзолея; неудачниццы Анну, которую приняли за террористку, когда она по примеру Анны Карениной легла на рельсы; известного генетика Зверозомба-Зубовского, чьи опыты по выведению деревьев с человеческими генами едва не привели его к безумию.
Становится героем Мишиной прозы и Соломон Абрамович. Увы, реальный доктор Гофман, в отличие от своего литературного двойника, смертен — он не успевает излечить своего пациента от раздвоения личности — “внутреннего негодяя”, который в результате и принимает решение о бегстве главного героя из этого “безумного-безумного-безумного-безумного” мира.
В конце книги чуть было не погибший, но внезапно сказочно разбогатевший и укоренившийся на своей давно покинутой родине — Литве, Аскольд Витавичус скажет о своём бывшем подопечном: “Как между двумя стульями он оказался между двумя эпохами. Лишённый родительских корней, он и сам не смог укорениться на зыбкой почве перестройки. А любые изменения жизни общества, и не только в России — всегда время прихода графоманов”.
Впрочем, финал книги, не смотря ни на что оптимистичен — Аскольд вместе с внезапно объявившейся сестрой Миши — Марией, не теряют надежды разыскать его самого, Мартина находит свой путь в поэзии, а Павел с Виолой справляют свадьбу в старинном русском городе Кинешме и обнаруживают на крыльце подброшенного младенца.
И все же лирические сцены, положительные герои, увлекательный рассказ о поисках пропавшего Миши не должны скрыть от искушённого читателя тот факт, что он попал в “сад отражений”, в самый настоящий театр абсурда. Мишины друзья, считавшие себя “лишними людьми”, постепенно преодолевают свой разлад с “перестроечной” действительностью. Они, “взявшись за руки” готовы оказать помощь в розысках пропавшего друга. Их мечты постепенно сбываются, но сбудутся ли их надежды? Не окажутся ли Мишины неосознанные страхи барометром грозящих нам страшных перемен?
В своей первой книге Борис Рублов показал эмиграцию, как метафору утраты отдельными людьми и целыми народами веры в ценность перестроечных изменений. В своей новой книге он выражает сочувствие “графоманам” (связанным или не связанным с литературой), действия которых не всегда “бессмысленны” и нередко направлены на сохранение ценностей прошлого или на преодоление застоя в самых разных областях жизни.
Устами главного героя они заявляют о своих правах: “Мы вездесущи, и нас не счесть; мы бунтари или тихони, но жаждем самовыражения; мы появляемся как грибы после дождя; как правило, мы не гении, а эпигоны, но гениев не понимали, а нас, заземлённых, легче понять; мы стремимся донести до цели зажженные гениями факелы; мы часто одиноки, но можем выйти на площадь вместе с толпой; мы не разрушители и не доказываем с помощью оружия свою правоту, но можем стать опасными, находясь у власти — желанье самовыражения часто застилает нам глаза”.
Обречено ли их внутреннее противостояние? Или победят те силы, которые предпочитают говорить с новой реальностью на “новом языке” терроризма и ксенофобии?
Будущее покажет.