Опубликовано в журнале Крещатик, номер 2, 2006
Посвящаю БИО
| …Не ошибается ли тот, кто воображает, что чувства умирают и рождаются вновь? Возникнув, они живут вечно в глубине нашего сердца. Они дремлют и пробуждаются вновь по воле случая… О. Бальзак, “Тридцатилетняя женщина” |
Она узнала о том, что его больше нет, по телефону. Ей сказали, что он умер и что это случилось два месяца назад. Она не поняла и попросила повторить. Там еще что-то говорили. Но она только сказала:
— Потом…
И положила трубку.
Она сидела, подперев голову кулаком. Просто сидела и смотрела в одну точку перед собой. В этой точке деревья расходились и виднелся кусочек неба. Она тупо смотрела на этот ярко-голубой солнечный клочок и ни о чем не думала. Она очень хотела, чтобы ей было все равно… Потом ее охватила ужасная усталость. Она пошла в спальню и легла.
Было светло и радостно вокруг, и утро было для нее таким удачным: она наконец продала свою первую картину и о ее выставке была большая статья. Поэтому и позвонила его знакомым, чтобы сообщить об этом. Собственно, позвонила из-за него, в надежде, что он каким-то образом узнает. Это было так важно для нее. Всю жизнь заниматься совсем не тем, не относящимся к ее картинам, обнаружить через двадцать лет, что призвание совсем в другом, и вот — успех!
Ей хотелось, чтобы он тоже порадовался за нее… И опоздала…
Свой номер телефона она не давала его знакомым — не хотела, чтобы он узнал его. Так было лучше. Но сама иногда звонила им. Он тоже звонил ее знакомым и тоже не сообщал им свой номер телефона.
Вот так они и жили все эти годы…
Как это было?
Очень просто.
Она вошла в кабинет к директору утром — она тогда только поступила в фирму — и сразу увидела его. Он стоял к ней вполоборота и о чем-то говорил с начальством. Когда она вошла, он повернул голову и посмотрел на нее исподлобья, совсем не дружелюбно, маленькими, серыми, цепкими глазами: это что за пигалица? “А это еще что за Винни-Пух, — удивилась она, — такой необъятный?” И тоже взглянула исподлобья быстро и неприветливо. И как огнем прошлись по нему ее глаза — черные, блестящие, умные и колючие.
Их познакомили, и они вышли из кабинета вместе. Вместе дошли до лифта, спустились вниз, вместе вышли из здания…
Вот и все. Такой маленький кусочек они прошли вместе. И всего-то сказали несколько ничего не значащих фраз…
Как это бывает и почему?
На этот вопрос еще никто не дал ответа…
Потом… Потом, собственно, ничего и не было. Просто она приходила на работу утром и садилась к компьютеру, и ухо ее слышало неслышные шаги по ковру в коридоре… Нет, она спиной чувствовала движение воздуха сзади… Нет, опять не то, она внутри ощущала приближение его тела… Нет, неправда! Разве это можно выразить? Она оборачивалась ровно в ту секунду, когда он одним глазом заглядывал к ней в комнату.
Господи! Какой же некрасивый он был! Толстый, и старый, и лысый! Да нет, не старый. Просто она была слишком молодая. Да нет, не молодая, просто выглядела молодой. Какая же она молодая? Ведь не двадцать пять, а тридцать семь уже. А он почти на десять лет старше. А казалась девочкой совсем — тоненькой стройной девочкой. И когда стояла рядом с ним — это было как дуб и березка. А ей нравилось…
Почему?
А кто же на этот вопрос дал ответ?
Он шутил: “Дедушка с внучкой!”
А ей нравилось…
На одной фотографии, которую сделали во время какого-то вечера, они так и вышли вместе. Она отрезала свою часть — не любила фотографироваться, считала себя нефотогеничной, а его портрет повесила в комнате напротив входной двери. И теперь всякий раз, когда он появлялся, озорно блестела глазами и, лукаво показывая на фотографию, говорила:
— А ты уже здесь!
Они играли в игру?
Они хотели друг друга обмануть?
Наверно…
Что между ними было?
А что должно быть?
Просто каждый день он видел ее, а она видела его. Они разговаривали. О делах. И спорили иногда. Иногда ходили вместе обедать. Иногда он подвозил ее на машине. Они бывали вместе на презентациях, кофе-брейках. Она всегда была занята, а он стоял где-нибудь у стены. И через море тел и голов она чувствовала его взгляд. Оборачивалась — и видела его глаза, которые выхватывали ее из толпы…
Он был паук, который ее сторожил?
Может быть…
Но он был несчастный паук… И она летела к нему, его мотылек… Он разглядывал ее лицо: ее искрящиеся глаза, губы, мелкие, частые и очень белые зубы, которые постоянно открывались в улыбке… Он каждый раз любовался им, как будто видел впервые. Ее лицо было как река, в которую нельзя войти дважды…
А у нее, когда он смотрел, по спине змейкой от затылка до кончиков пальцев пробегал электрический ток.
— Ты всегда только смеешься? — спросил он как-то.
Она поняла и серьезно ответила:
— Да.
— Это, наверно, правильно. Я тоже стараюсь…
Они оба смеялись над жизнью. Она — весело, он — иронически…
У него в кабинете стояла на полке фотография мальчика лет десяти. Хорошенький, глаза огромные, голубые, губы надутые, взлохмаченный вихор на лбу… Она думала, что сын.
— Это сын одной знакомой женщины, — сказал он, глядя в окно.
Какая же жизнь у него была, что так его изменила!
Как-то у нее заболел зуб. Она сидела и не соображала, на какую клавишу нажимать пальцем. Он повез ее к своему зубному.
— Ей нужно держать ноги, чтобы она не дрыгалась, — сказал врач. — Анестезии она не хочет.
Она ощутила его прикосновение и затихла и больше ничего не чувствовала — только мягкое тепло, которое легло ей на щиколотки…
Впрочем, у него была своя жизнь, о которой она не знала ничего. У нее — своя, о которой он не знал ничего. У него — семья, у нее — семья. Вот и все…
Один раз она взяла отгул и не вышла на работу. Иногда хочется побыть в тишине, когда дома никого нет. Он позвонил ей и спросил:
— Ты одна? Я сейчас приеду.
Через полчаса он позвонил в дверь.
Она так и открыла — в домашнем костюме. Он стоял на пороге, смотрел на ее бледное лицо и странно улыбался. Она тоже улыбнулась ему и сказала:
— Заходи… Заходи! — и сделала шаг назад.
Но он не двигался — только смотрел на нее и, наконец, как-то сгорбившись, вдруг пошел вниз по лестнице.
Она закрыла дверь и, прислонившись к ней, долго стояла в оцепенении.
Однажды… Это было так много времени спустя… Она решила тогда менять место работы и в тот же день объявила об этом.
Она хотела убежать?
Может быть…
Но разве можно от этого убежать?
Он пришел к ней в кабинет, когда она собиралась домой и одевалась перед зеркалом. Подошел к столу, встал к ней спиной.
— Ну, я поехал домой.
— Ты обязательно должен сообщить мне об этом? — насмешливо глянув в его сторону, спросила она.
Он повернулся к ней, и вдруг она с ужасом увидела, что по щеке его катится слеза. Слеза медленно скатывалась и наконец упала темной каплей на рубашку. Он подошел к ней и как-то совсем неумело и неуклюже обхватил ее. “А где же у него сердце в таком большом животе помещается?” — подумала она и тоже неловко закинула руки ему за шею и совсем глупо сказала:
— Ты дурачок… дурачок… — и улыбнулась сквозь слезы.
Он ушел. А она поехала домой одна и дома ничего не могла делать.
Она заболела.
Это ведь болезнь.
И он тоже заболел.
Она пробегала мимо его двери и пряталась у себя в комнате. А он перестал выходить из кабинета…
Но разве это помогает?
Он позвонил ей по внутреннему телефону. Это был день ее рождения. Он ничего не сказал — только назвал ее по имени и замолчал. Так называл ее только он… Она закрыла трубку рукой, чтобы он не слышал, как она дышит, и сидела не двигаясь. Потом пошла к нему. И когда вошла и села напротив, он, как всегда неуклюже, вытащил из шкафа огромный букет роз. Ох, какие красивые они были! Ее любимый цвет: розовато-кремовые. Откуда он узнал, что это ее любимый цвет? Нет, он не знал. Просто это был его любимый цвет…
Она ушла, а цветы остались лежать у него на столе…
Но разве это помогает?
Она написала ему письмо. Сумасшедшее, нежное письмо. Она хотела согреть его, перелить в него все тепло и всю нежность, которые копились у нее всю жизнь…
Потом… Они поехали на машине далеко за город.
Он молчал, и она тоже. Ей нужно было совсем в другую сторону. Но когда он тронулся, она не сказала ничего. Наконец он где-то остановил машину, и они просто сидели. Была ранняя, слякотная весна. Снаружи моросило, и окна запотели. Она пальцем написала на стекле неприличное слово и засмеялась. А он сказал:
— Хулиганка!
Она уткнулась куда-то в воротник его пальто, и ее нос щекотал ему ухо. Ее губы бормотали что-то бессвязное и нежное. А его губы улыбались им навстречу, ловили их и шептали что-то непонятное и ласковое…
И все.
И ничего не было.
А что должно быть?
Разве этого мало?
— Это пройдет, — сказал он. — Это должно пройти.
Она взяла его руку и приложила к своей щеке.
— Я не хочу, чтобы это проходило, — сказала она.
— Пройдет… Потом пройдет — все ведь проходит, — словно убеждая кого-то, сказал он.
И с тех пор она ждала, когда это должно произойти… Вот уже десять лет… Это так долго и так мало… “Неужели уже десять лет?” — подумалось ей сейчас.
Ей стало очень холодно.
Она пошла в ванную и включила горячий душ. Старалась согреть тело, а мурашки выступали и выступали…
Она ушла из фирмы. И больше его не было рядом. Один раз она позвонила ему, и он сказал, что много работает и занят. И больше она уже никогда не звонила. Один раз он позвонил ей. Она сказала:
— Алло!
Но в трубке было напряженное молчание. Он просто хотел услышать ее голос. Она повторила несколько раз медленно:
— Алло!.. Алло!.. — и больше ничего не добавила.
Потом услышала, как трубку на другом конце провода положили на рычаг, и в ней раздались короткие гудки…
Все-таки они встретились… Это было через два года… Он остался один в квартире и неожиданно позвонил ей. Она ничего не сказала и не спросила — просто через десять минут выпрыгнула из такси и попала в его объятия. Было лето и в девять часов вечера совсем светло. Они сумасшедше целовались тут же, на улице, на углу какого-то дома. И мальчишки, которые курили на задворках универсама, с нахальным любопытством и насмешкой наблюдали за ними.
Потом сидели на кухне, и он смотрел, как она, забравшись с ногами на деревянную скамью, пила маленькими глотками вино, отстраняла бокал, улыбалась ему и снова пила… Ей было ужасно хорошо и хотелось, чтобы так продолжалось всегда.
А может быть, не нужно, чтобы всегда?
Может быть, нужно, чтобы только раз в жизни?..
Она знала, что он болел. Только не думала, что это случится так быстро. Сначала отказала одна почка, потом другая… Можно было сделать операцию, а он сказал, что молодым они нужнее, чем ему…
Господи! Как же он мучился! И никого не было рядом, чтобы успокоить его огромное больное тело… Не было ее рук…
Когда-то он рассказывал ей о себе — она хотела знать о нем все.
Он родился, чтобы тут же родить к себе ненависть той, которая только что произвела его на свет. Она даже не захотела взглянуть и сразу от него отказалась. Но не отдала в детский дом, а сдала дедушке и бабушке, а сама уехала. Он ее никогда в детстве не видел. Даже не знал, что она существует. И потом не простил ей этого — того, что его не хотели, что он был лишний здесь… Он всегда ощущал себя здесь чужим и ненужным. И так и не нашел себе места… Ах, если бы знать, как встречать входящего в мир! Если бы знать… Но это узнаешь много позже… Или не узнаешь никогда?..
Они сидели и рассматривали карту.
— А где этот поселок, где вы жили? — спросила она.
— А вот, посмотри: вокруг скалы, ни дороги, ни жилья — только вдоль моря узкая полоска домов.
— Так там же ужасно было, наверно: скучно и одиноко?
— Да нет, не скучно. Хорошо было!.. В четыре часа утра вставали — дедушка всегда будил, а бабушка готовила завтрак, начинали работать… Давно это было…
Ей хотелось туда, в эту человеческую пустыню, где были бы только Он и Она, их плечи рядом, и перед ними расстилалось бы безмолвие Природы…
Сколько жизней он прожил?
На сколько жизней он был ее старше?
И зачем он прожил все их без нее?..
Что она делала в тот день, когда это произошло? О, она отлично помнила!
Это была очередная годовщина ее свадьбы. День был такой же солнечный, как сегодня. И она чувствовала себя вполне счастливой. В вазе стояли ее любимые цветы. Ей купили ее любимые конфеты и еще большой-большой и красивый подарок… Она чувствовала себя вполне счастливой в тот день. Пожалуй, как никогда. Она не думала о том, чего у нее нет. Она думала о том, что у нее есть.
У нее было все.
Все?
Да, все.
Все, что обычно бывает.
А ей это было нужно?..
А его тогда уже больше не было… А она жила так, как будто он был. Она ведь не знала… Впрочем, кто сказал, что со смертью это кончается?.. Но раньше он был где-то, и каждую минуту она ощущала его каждой клеточкой своего организма. Разве не приходила ей в голову мысль, что когда-нибудь она вновь впорхнет в него маленькой хрупкой пичужкой? Она знала, что это невозможно (“обстоятельства сильнее нас” — сказано ведь не только ради красивой фразы), но думала… Разве все, что бы она ни делала, она делала не для него? И если порыться в тайнике, куда она не пускала даже самое себя, разве ее картины, которые она писала все эти годы, были написаны не для него?
Она хотела что-то кому-то доказать?
Может быть…
Или убежать от своей жизни?
Может быть, она хотела и без него смеяться, как смеялась раньше? Она так и написала свой портрет: радостной, смеющейся, подхваченной ветром, с влажными губами и растрепанными волосами, летящей навстречу кому-то…
Она смеялась над собой?
Смеялась, чтобы не плакать?
Может быть…
Он жил с другой?
Ну и что? Должен же он был жить с кем-то.
Она жила с другим?
Ну и что? Должна же она была жить с кем-то.
Какая разница, что у него были дети?
Какая разница, что у нее были дети?
Разве это имело значение?
Она всегда хотела иметь ребенка от него. Она представляла, как его малыш — обязательно мальчик — бежит ей навстречу и протягивает ручки, а она ловит его и прижимает к себе, и почти осязаемо ощущала счастье.
Однажды, когда она еще работала в фирме, они поссорились из-за какой-то ерунды. Она не находила себе места. В Новый год позвонила ему и, не дав опомниться, выпалила:
— Дорогой!
Поздравляю тебя с Новым годом!
Целую.
Твоя девушка.
Он всегда так называл ее: “Моя девушка”. Она тогда не представляла, как она может жить без него. А теперь она жила без него уже десять лет…
Без него?
Кто сказал, что без него?
Он всегда был в ней.
Она всегда была в нем.
И оба это знали.
Когда-то, в ее детстве — ей было тогда шестнадцать лет — она пришла домой из школы. Бабушка закрылась в ванной и долго-долго что-то делала там. Ей сказали, что умер ее дед. Она не видела его никогда. Только знала, что он был где-то. Бабушка развелась с ним давно по каким-то причинам. Потом вышла замуж еще раз. А когда дед умер, плакала. Долго-долго. Одна. Запершись в ванной. И никому ничего не сказала. Просто плакала…
Она тогда еще не знала, как это бывает…
Он отказался от нее?
Она отказалась от него?
Какое это имело значение для других?
Только он и она знали, как это было…
Она думала сейчас о том, как теперь все стало бессмысленно и ненужно. Ее картины, ее успех, ее все еще молодость, ее мечты…
Разве можно было теперь двигаться, говорить, улыбаться, чего-то хотеть, куда-то бежать, чему-то радоваться или огорчаться, смотреть на себя в зеркало и думать: “Ну, как я сегодня выгляжу?”. Покупать красивые платья… А вчера она примеряла в магазине шляпу… еще только вчера… Разве хоть что-нибудь имело теперь значение для нее?
Телефон зазвонил как раз в ту минуту, когда она выключила душ.
Она подошла. Сняла трубку. Ровным, спокойным, как всегда, голосом сказала, что скоро будет.
Нужно было собираться и ехать.
Она открыла шкаф. Тщательно выбрала костюм. Красиво уложила волосы. Подвела глаза, чтобы не казались такими уставшими. Накрасила губы. Подошла к зеркалу и критически оглядела себя со всех сторон. Подумала: “Все в порядке”. Потом спустилась твердым шагом по лестнице и вышла туда, где весело плясало солнце…
Вот и все.
Так мало?
И ничего больше?
А разве должно быть что-то еще?