Опубликовано в журнале Крещатик, номер 4, 2005
Charassõ[1]
Все, что пишется или рисуется после расщепления атома, несет на себе оттенок реквиема.
Реваз Инанишвили
ТАЛИСМАН
Хемингуэй, живя и работая в Париже 20-х, носил в карманах на счастье кроличью лапку и конские каштаны.
В юности я рассказал об этом папе. И вот как-то отец достал из клети кроля, отнес за дом, ударил его обухом топора по затылку и, держа за задние лапы, ждал, пока скапает кровь из только что смешно шевелившегося носика. Потом, подвесив мертвое тельце на ветке ореха, надрезал кожу и стянул с него шкурку, как барышня чулок с ноги. Розовая тушка испускала пар в холодном воздухе ноябрьского вечера. Отрубив от нее переднюю лапу, отец бросил мне этот “талисман”…
А конские каштаны я собирал для Л*. Они были глянцево-коричневые, скользкие, только вылупившиеся из колючей кожуры и блестели, как глаза моей любимой. Правда, потом каштаны жухли и морщились, напоминая мужскую мошонку в холод.
Зачем я так? Не знаю… Просто устал.
* * *
Влезть на айсберг литературы, усесться на его вершине голой задницей, и попытаться своим теплом растопить эту глыбу.
(О романе Джойса “Улисс”.)
* * *
Очень понравилась строчка из польского романса: “…рви счастье, как спелые вишни”. Я бы добавил — губами.
* * *
Бобковский, один из польских писателей-эмигрантов: “Скоро умирать. Скучно будет на том свете без канадского виски — шлях це трафя!”
* * *
Иосиф Бродский приезжал в Катовице. Я случайно узнал об этом из скромной афишки на театральной тумбе. Выступая, читал стихи на английском. Его просили почитать на русском — отказался. Зал взволнованно загомонил, не понял поэта. Я думаю, Бродский испытывал неловкость и переживал из-за близости запредельной Родины. Только этим можно оправдать каприз мэтра.
Купил его книгу “Знак воды” на польском. Читаю и наслаждаюсь. На русском я проглотил бы ее за час, а так удовольствие растягивается.
* * *
Первое, что поразило в Польше, — очень много курящих женщин. Мужики спиваются. Славяне входят в Европу как на погост — неся свою культуру в лакированном гробу под завывание Майкла Джексона. После воскресной службы народ гуртом стоит и курит прямо у паперти костела: мужики, женщины, малолетки. Словно месса их всех расстроила или утомила, отвлекла от привычного ритма жизни. Дико на это смотреть.
* * *
Подружился с Марьяном, хозяином маленького кафе “Под каштаном”. Теперь я его постоянный клиент. Его женка чудно готовит на горячее фляки. Пообедав, пью дешевое фруктовое вино “ямболь”, читаю, размышляю…
Прямо как у Оруэлла в “1984”. Там тоже кафе под каштаном. Вот только разница в том, что хоть я и понял все, но меня никак не заберут. И от этого еще больше обидно. А Марьян Оруэлла не читал… Жаль.
* * *
После Кракова Варшава напомнила мне Киев: тот же архитектурный стиль, нет изюминки — мощеных узеньких улиц, старых обветшалых фасадов, неухоженных скверов… Размах проспектов, снование автомобилей; в архитектуре неоклассицизм преобладает. К Кракову ближе наш Львов. Или точнее: “их Львов”.
* * *
Ох уж эти мне германские магазины для художников! Я могу ходить в них часами, разглядывая всякие “штучки”. Иногда даже трудно представить, для чего нужны те или иные приспособления. Их назначение столь же абстрактно, как современное искусство.
После последнего посещения вышел с двухтомником Пикассо в пакете. Допекли-таки!
* * *
Парение витебских влюбленных Шагала — это примитивная левитация Логоса, а скользящий солнечный луч на пейзажах Левитана — это чистота полета Спирита.
* * *
Если по Аристотелю пьянство — это добровольное слабоумие, тогда рубаи Омара Хайяма — бред сумасшедшего. Но сколь прекрасен этот “бред”!
ЦАРЬГРАД
Господи, и это византийский Константинополь?! Жара. По узким улочкам течет вязкая жижа из-под огромных, зловонных куч мусора. Смрад! Мухи! Миллиарды мух! Спрашиваю у подвернувшегося болгарина, что это за свинарник они здесь развели. Оказывается, бастуют мусорщики.
Спустился к набережной. Здесь хоть можно чуть отдышаться. Нагретое море шипит, пенится прибоем, расточая запах ухи. Возвышаясь над старым центром, София, окруженная минаретами, напоминает опасного арестанта с конвоирами по бокам. Боятся, что убежит?
* * *
Голландия — пасторальная страна: луга, болота, стада коров, ветряные мельницы, деревянные башмаки… И в центре всей этой идиллии гнойная язва Амстердама. Раковая опухоль с метастазами каналов.
* * *
Голландская тюрьма — вершина гуманизма. Здесь звоночком вызываешь вертухая. Он открывает окошечко и вежливо спрашивает: “Что желаете?” Каждый час приносит кофе или чай и всегда интересуется: “Сахар? Сливки?” Можно сидеть… Одно плохо — в тюремной библиотеке только одна книга на русском языке: “Преступление и наказание” Федора Михайловича. Причем адаптированная подача текста с расставленными ударениями над каждым словом. Как намек: мол, читай и взвешивай.
* * *
Самое экзотическое в “азюль-лагере” — это женщины сомалийки с арабесками ритуальных наколок по всему лицу. Выглядит это устрашающе. Когда видишь лица этих женщин, одетых в яркие цветные платья и платки, думаешь о чем угодно, только не о сегодняшнем дне.
* * *
Посетил в Амстердаме Розовый квартал. Сложилось впечатление, будто побывал на презентации коллекции женского нижнего белья, и только. А где же беззубые, опухшие гарпии-куртизанки, хватающие вас за рукава, бесстрастные лица котов-сутенеров… Где? Нет, с профсоюзом проституция утратила шарм романтичности. Так, “фаст-фуд” похоти и только.
* * *
Дóма. Опять зима. Уезжал — был снег, вернулся — уже снег… Словно перенесся в далекое прошлое. В нашем микрорайоне вырубают свет на три часа каждый вечер. В квартире холодно, почти не топят. Сплю в спортивном костюме, на кухне газ горит сутками (спасибо России!). Под окнами лают собаки, целая свора бродячих псов.
После Европы родина удивила количеством этих голодных тварей, рыскающих по дворам и мусоркам. Вернувшись домой, я впал в какое-то оцепенение. Уже неделю сижу безвылазно дома. Страшно выходить на улицу. Снегу навалило. Но он не может засыпать то дерьмо, что вокруг. Люди скитаются по темным улицам, как брошенные в войну животные. Им бы тепла немного, любви, сена… Но нет ничего. Сплошная тьма и ужас. Это ли Родина моя?
* * *
В такую погоду разве что штопать исподнее.
(Сег. настроение.)
* * *
Если хочешь спрятаться от людей — иди на винницкий рынок. Одни рыла вокруг — нет людей.
* * *
Нет, наш народ фантастически бестактен… Выбивать ковры в воскресенье, в 7.15 утра!!!
* * *
Вчера получил свой первый авторский гонорар за рассказ — 3.600.000 купонов! Я обогнал даже Джека Лондона. Он стал миллионером, написав гораздо больше меня. Это лукавая, но приятная мысль. Оказывается, в гиперинфляции есть свои плюсы. Кто бы мог подумать.
* * *
Писать криминальные рассказы ради денег все равно, что подделывать бриллианты. Чувствую себя фармазоном. Нужно завязывать с этим сочинительством. Даже деньгам не рад, хоть в семейном бюджете сплошные дыры.
* * *
Воскресенье, после субботы. Сижу на балконе. На расстоянии вытянутой руки цветет черешня. Пью пиво, перечитываю Веничку: “Господи, вот ты видишь, чем я обладаю? Но разве этого желает душа моя? Вот что мне дали люди взамен…”
* * *
Все спрашивают: “Ну, как Москва? Как в Москве? Что столица?” А мне все время хочется спросить: “А это где, вообще?”
* * *
Как порой хочется подарить людям хоть немного счастья! Жаль, что я не композитор, а то непременно бы написал какую-то вариацию на тему прелюдии… Чтоб все, услышав ее, сомлели и прослезились.
* * *
Вчера шел в сторону Садовнической набережной. Купил у метро бутылку пива. На ходу как-то не пристало пить, решил, где-нибудь присесть. Смотрю: впереди уютный старомосковский дворик со скамьей. Зашел в калитку, сел, открыл пиво. Дождь чуть моросит. Выпил, закурил. Тару дворник смуглолицый подобрал. Оглядел дом и двор, что приютили. Хороший дом, пожить бы в таком, поработать. Вышел из калитки, глянул, а на стене мемориальная доска из чугуна — здесь жила А.Ахматова. Бывают в жизни интересные моменты, бывают.
* * *
Когда я срываюсь в приступы уныния, и мной овладевает апатия, исчезает интерес к жизни, выручает выработанное годами подсознательное чувство к движению и ритму. Ручей течет. Преграда из камней имеет щели, и вода, просачиваясь сквозь них, ищет свой путь. Секретарев прав. Бог и человек — это стремление к движению и поиску компромиссов. Взаимосвязь двух индивидуумов — гибкость сознания и осознания, борьба и взаимопомощь, Ангел и Иаков, квадратура круга (вместимость одного в другом). Что мы без Бога, и что Он без нас? Проблема отцов и детей в волюнтаристическом ключе.
* * *
Смотрел “Школа злословия”. Беседовали с г. Гордоном две очаровательные змеи. Гордон стоит на позиции отрицания Бога. Он просто уверен, что Его нет. Но в то же время верит, как папуас, во что-то темное (поток тьмы и ужаса). Рисуется, г…дон. А бабы уши развесили, восхищаются его юродствованию. Его бы в “испанские сапоги”! Вот где бы он почувствовал наслаждение тьмой! А то: “чеченские практиканты мне аппендицит вырезали…” Ремней с тебя нарезать, посолить, нарезать…
* * *
“Не мое дело поучать проповедью, искусство и без того уже поучение. Мое дело говорить живыми образами, а не рассуждениями. Я должен выставить жизнь лицом, а не трактовать о жизни. Истина очевидна”.
Н.В. Гоголь (из писем).
Оттого он сжег вторую часть “Мертвых душ”.
* * *
Чудный день был это 11 февраля! Иногда встанешь совершенно разбитым, уставшим от навалившихся проблем, плохих снов, предчувствий, переживаний, воспоминаний. Ходишь по кухоньке, варишь кофе, куришь… И вдруг смотришь в окно и видишь чистое небо, солнышко. Быстро одеваешься, выходишь на улицу, вдыхаешь в себя морозный воздух и бежишь, бежишь по улицам, влекомый непонятно чем. И так тебе хорошо и легко на душе. Что-то поет в душе пастушьей свирелью, вызывая радость. Сложно объяснить это состояние, описать, определить. Дыхание, предчувствие?
Книжные развалы “Олимпийского”, шумный проспект, чистые плиты панелей, “Букинист”, люди, мост над блестящими узлами железнодорожных вен, городской горизонт, шелест пакета, где лежат несколько купленных книг…
Хорошо, что есть такие цветные дни в череде черно-белых будней.
* * *
“Привычка видеть мир без прикрас рано или поздно переходит в манию. И тогда человек оплакивает в себе безумца — которым был и которым никогда больше не будет”.
Эмиль Чоран
Несколько строк, а сколько в них заложено прежних переживаний, размышлений. Эта эссенция может одной каплей разбавить объемный труд в 1000 страниц текста. Мои мысли подошли к этой точке. Но я никак не мог выразить их кратко. И вот, читаю у этого румына. Хорошо.
* * *
С удивлением вспоминаю себя двенадцать лет назад. Сколько работоспособности было! Я горел желанием что-то кому-то доказать. Вспоминая себя, умиляюсь искренности и глупости моей. Разве это было кому-то нужно? Самому себе доказывал, искал дорогу к этому колодцу. Спустившись в него, не нашел ничего, кроме грязи. Ибо кони — мысли, мои скакуны, выпили все, томимые жаждой познания.
* * *
Москва вечером после дождя напоминает мне мумию человека, которую я видел в мединститутской анатомичке: блестит фиолетовыми кишками дорог, отсвечивает рекламным неоном, мигает лампочками автостопов.
* * *
Возле станции метро “Третьяковская” услышал струящуюся из репродуктора “ненавязчивую” рекламу: “У нас самые лучшие, горящие эконом туры в Испанию, Голландию…” Припомнилось мое путешествие по вотчине Queen Биатрис…
В свою первую ночь, проведенную в Амстердаме, я завидовал пенерам, спавшим в теплых спальных мешках под мостами. Ибо сам я улегся на голом асфальте. Сняв с уставших ног кроссовки, спрятал их в сумку и подложил под голову. От канала тянуло сырой затхлостью и мазутом. Никакой романтики. Дважды за ночь меня будил какой-то нервный негр, предлагая купить дозу героина. Разбуди он меня в третий раз — я бы утопил его в том вонючем канале!
* * *
Перелистывая свои тетради, часто вижу одни и те же по смыслу фразы: “Боже, почему я не родился трактористом!”, “Боже, почему я не родился шахтером!”, и т.д. Открыл как-то Р.Инанишвили и читаю: “Как я завидую часовщикам, сапожникам, лудильщикам, всем мастеровым людям, у которых своя махонькая будочка, в которой они сидят с утра до вечера, из года в год, сидят и делают дело”. Хочется добавить: “а не парят в облаках”.
* * *
Торговцы пивом знают цену Ренуару…
* * *
Как-то к Усу зашел знакомый, Гера, он учится в Киеве на кинорежиссера. Принес посмотреть видеокассету с курсовыми работами. Тема: оправданное молчание. Несколько сюжетов мне очень понравилось, а его нет. Я ему об этом сказал честно. На что он отреагировал тем, что обозвал меня толстым боровом. Что за реакция на критику?! О-о, как мы ранимы! Можно подумать, что Гера — это Тарковский и Феллини в одном лице.
* * *
Недавно по ТВ выступали какие-то корейские миссионеры (сектанты) и вещали о приближении конца Света. Вслед за ними показали интервью с православным священником. Умудренный годами, седой старец сказал, что о конце Света известно только его Создателю. Не пойму, зачем этим узкопленочным понадобилось баламутить народ?..
А и вправду — всех нас скопом, да к ответу!
* * *
Как-то жена отправила меня в подвал взять хозяйственное мыло. Спустился, а там все вверх дном — крысы. Жрут все подряд. Валяется пакет, в котором хранилась пшеница, которой нас на свадьбу посыпали, и мелочь. Пшеницу крысы съели, мелочь осталась — 2 руб. 45 коп. Осталась от нашей любви только мелочь с колосистыми гербами и крысиный помет.
* * *
Мальчишкой, роясь в школьной макулатуре, я нашел дневник-песенник девчонки, который она вела в 60-х годах. Там было такое изречение: “Достижения XX века: твист, нейлон и атомная бомба”. Почему именно этот слоган засел в детской памяти? Думается мне, потому, что это хоть и примитивная, но в то же время емкая формула, известная во все времена: Любовь и Смерть.
* * *
Паша Д. стал рэкетиром. Бывший спортсмен, он отличался свирепым нравом и нахальством. Наезжал на барыг, подмял под себя авторынок. Но вот как-то он увидел стоявшую у перехода старушку, она никак не могла решиться ступить на проезжую часть. Пожалел. Перевел ее на другую сторону дороги. И когда его все же замели менты, не местные, а залетные из столицы, во время ареста он, обалдевший, оказал неистовое сопротивление. Один из ОМОНа выбил ему казенным ботинком четыре передних зуба. Повезло, мог ведь и убить. Все же добрые дела, совершенные искренне, засчитываются.
* * *
Недавно Леня Б. рассказал мне трагикомедию. В отремонтированный кинотеатр “Родина”, оборудованный сверхсовременной аппаратурой (Dolby surround), привезли качественную копию фильма “Титаник”. Во время просмотра этого “кино шедевра” помер киномеханик — абстинентный синдром. Еще одна смерть на “Титанике”. Роковой случай! Не крути он кино, похмелись мужик, глядишь, и пожил бы еще. Но за “Титаником” тянется шлейф смертей, потому что он “Титаник”. Карма!
* * *
К.Р. ходит трезвый, молчаливо-задумчивый. Напоминает мне беременную женщину. Ну-ну. Только б ребеночек не родился такой же пучеглазый, от мерзости окружающей жизни.
* * *
Буря! Борьба Добра и Зла. От крыла ангела Света оторвалось перо. Плавно опустилось на землю. Лежит, сверкает жемчужной белизной. Перо находит мальчик. Поднимает, любуется его красотой. Видя это, другие дети завидуют ему, пытаются отнять. Завязывается драка. Мальчишке разбивают нос. Он сидит на земле и горько плачет. Ангел Света отвлекся на эти рыдания… И пропустил еще один удар под дых! Снова осень… Я задохнулся осенью — это так неожиданно больно! /Я так не привык.
* * *
Как-то я был с отцом в командировке, устанавливали памятник погибшим воинам. Местный мужик, из подсобников, рассказал нам после обеда с самогонкой случай из своей жизни. Сорок седьмой год — голод страшный. Ему тогда было лет шесть, а его младшему брату около трех лет. Гонимые голодом, пошли они с братом ловить на озеро лягушек. Ему как старшему удается. Поймав лягушку, он тут же ее разрывает и ест сырой. А младший брат бегает за ним и плача просит: “Пiйми менi жабку! Пiйми менi жабку!” Он слышит это, но, тем не менее, продолжает ловить и есть один. Жуть! Голод превращает человека в животное. Не приведи Господь поколению моих детей пережить такое! Странно, что после такого еще можно полноценно жить.
* * *
Вышел из книжного, после обычного трехчасового скитания у полок, с книгой Чеслава Милоша “Это”. Купил и даже не ожидал, что приобрел клад. После Бродского, еще один поэт, который по-настоящему восхитил меня. “Это” выбрасывает в иные миры! После такой поэзии трудно приобретать билеты у тетки, согнувшись к окошечку будки, на остановке троллейбуса.
* * *
Быть добрее, смиреннее, прощать ближнему… Хорошо было размышлять об этом Достоевскому — он не ездил в общественном транспорте.
* * *
“Хроники заводной птицы” Х.Мураками завели меня, как давно ничего не заводило.
* * *
Секретарев живет в ссылке, как Овидий, в селе под Винницей. Помнится, я очень любил ходить к нему, когда он жил в центре, над магазином “Спутник”. Толик у нас космонавт — это факт!
* * *
Отметил у Зощенко: “Не навязывайте пьяному человеку трезвые мысли”.
* * *
Раннее утро. Еду после ночных посиделок в редакции. В голове происходит процесс атомной реакции: графитовые стержни плавятся, превращаясь в алмазы… А в кармане 28 копеек: хватит, чтобы забежать на рынок к бабкам, торгующим самогоном в разлив. И тут в салон троллейбуса заходит контроллер, спрашивает у всех билеты. Я на него глянул, и он прошел мимо. Спроси он билет у меня, я бы выкинул его в окно! Нет, так нельзя “общаться и отдыхать”. Нельзя!
* * *
Приехал в Германию. Зашел на автостоянку, где торгуют подержанными автомобилями, хожу, прицениваюсь. Вдруг появляется полиция. Полицейский громко обращается ко всем посетителям: “Хальт! Папирен!” У меня от этого окрика ноги занемели!.. В голове возникла картинка: бараки, колючая проволока, полосатые робы, собачий лай… Даже у моего поколения сохранился этот страх.
* * *
Узнал, что Рома Б-йн с семьей эмигрируют. А я очень любил с ним общаться. Рома редкий собеседник — интеллигент, белая кость, умница. Встретились, разговорились. Я огорченно говорю: жаль, что уезжаешь. И высказываю догадку: в Германию, наверное, — теперь это как “здравствуй”. А он мне: “В Германию? В эту ржавую мясорубку?! Нет, мы в штаты. Юрок, в штатах уважающий себя еврей даже машину немецкой марки не покупает”. Наивный. Неужели он считает, что с отъездом куда-то на ПМЖ, в этом мире возможно избежать своей участи…
* * *
Польша. Воскресное утро. Сижу на остановке в одиночестве, жду автобус на Катовице. На остановку приходит старый крестьянин в опрятном костюме, старомодной рубашке с кружевным воротником. Его кисти рук обтянуты коричневой, загрубевшей кожей, покрытой узлами вздутых вен. Он принес с собой корзину с натянутым поверх белым платком. Платок в пятнах вишневого сока. Очевидно, везет гостинец внукам в город. Смотрел я на этого старика, и почувствовал себя словно я дома, где-то под Винницей. Вся эта чужбина стала мне роднее. Потом я испытывал схожие чувства в других странах. Стоит только сконцентрироваться на окружающих тебя людях, рассмотреть мелочи, уловить звуки, запахи, и ты начинаешь чувствовать свое единение с ними, начинаешь любить их и понимать. Но тогда в Польше я впервые почувствовал себя частью огромного мира. Мира без границ, наций, политик.
* * *
Довелось неделю жить у тети М. на даче. Поселок Челюскинский (Старых большевиков). Тетка на пенсии, но подрабатывает в издательстве “Эксмо” корректором. “Сквозная линия” Л. Улицкой лежит на столе в гранках. Выходной. Сидим, пьем чай в гостиной. Было настроение, и я прочел ей свои последние стихи. “Юра, как ты можешь работать на какой-то стройке, укладывать бетон! У тебя есть образование. Пойди на курсы корректоров, устройся в какую-то редакцию…”, — говорит она. Я пью чай и думаю: “Стать корректором и корректировать чужое. Нет, лучше работать на стройке”.
* * *
Перечитываю Розанова.
“Я не думаю о царствах. Потому что душа моя больше царства. Она вечна и божественна. А царства “так себе”. (Царства — базар).
(В клинике, заворотив на Кирпичную.)
* * *
Еще один апрель. Крым. Алушта. Море. Оно не возбуждает, нет. Оно успокаивающе шипит где-то за парапетом набережной. И ты, сидя на скамейке спиной к горам, видишь только бледный, размытый дымкой горизонт, очерченный божественным уровнем. Потом акварель, угольные штрихи на концах крыльев чаек, стригущих соленый воздух. Мысль вязнет в этом пространстве, замирает, словно далекий корабль, движущий на полных парах. Но глазу сложно уловить это движение, как поступь часовой стрелки.
Серые, шинельные тона гор, с блеском снежных петлиц под южным солнцем. Голубой околыш моря, гигантской летной фуражки, оставленной… Истребителем? Спасителем? Вседержителем!!!! (Восклицательные знаки кипарисов.)
* * *
Насколько более глубокомысленно одно выражение Сократа, чем вековая мудрость каббалы. “Я знаю, что ничего не знаю. И это я знаю точно”.
* * *
Ну вот, Юрок, ты стал таксистом. На моей “ладе” нужно написать кистью, желтой краской, размашисто: “Эх, прокачу!”. Грустно, если моей мечтой станет пара тормозных шлангов. Но если завязать с работой, что делать? Сберкассы брать?
* * *
Осиные гнезда домов…
(О моем микрорайоне.)
* * *
Иногда смотрю на этот мир и думаю: как жаль, что имя мне не Офиноген.
* * *
Вспоминаю, как ходил на обед из художественных мастерских в столовую “Троянда”. Там прилично кормили, недорого. Но летом в зале над головами висели отвратительные коричневые ленты с сотнями прилепившихся к ним мух. Странно, что я никогда не испытывал отвращенье при виде этих шевелящихся лент. Наоборот, мне всегда было жаль бедных насекомых, погибающих такой мучительной смертью. Они, попав на мухоловку, тянули по клейкой массе лапки, крылья. Эти ленты были как кинопленка, фиксирующая моменты смерти. Отвратительное зрелище. Будь я гринписовцем, запретил бы этот ужасный способ борьбы с насекомыми-паразитами. Это же антигуманно. Ленты в начале перестройки исчезли, как, впрочем, многое. Но теперь я их снова увидел в Москве — китайский товар. Опять висят в барах, кафе. Нет, мы действительно азиаты. Не могу представить такую ленту в парижском кафе или ресторанчике Мюнхена. Убейте, не могу!
* * *
Пик рыночных реформ в России будет ознаменован тем, что в каждом вагоне электрички будет по мужику с гармонью, собирающему милостыню.
* * *
Цитата дня. “В 1204 году крестоносцы разграбили Константинополь. Нанесли общей вере раны, которые казались смертельными”. А почему “казались”? Они и есть смертельные.
* * *
Прочел статью в “Огоньке” “Европа отвернулась от Бога” — и пришел в ужас. У меня такое чувство, что это не “Огонек”, а “Сатанист”. В нем же и интервью с Сорокиным. Господи, о чем люди думают! Неужели им умирать не страшно? Страшно, и от этого они еще больше беснуются. Я все понимаю: открылись глаза у них, поняли тщетность бытия, бессмысленность цивилизации, относительность добра и зла, отсутствие справедливости и т.д. Но ведь людьми от этого они не перестали быть. Зачем же возвышаться над Творцом в своей ереси? Ответ только один: они не хотят признавать в себе тварь дрожащую. Быть рабами Божьими. В этом вся причина конфликта. Цивилизация развратила человека. Развращенным он стал слабым. А слабые личности формируют слабое общество. Такую общность сметет поход новых варваров. Распинать будут кольями к асфальту.
* * *
Скоро Новый Год! В супермаркетах уже продают новогодние маски. Причем все ужасные монстры. А где же зайчики, белочки? И эти алые санта-клаусовские (жуткое слово) колпачки. Насколько лучше — Дед Мороз, а то Санта-Клаус… Звучит как ку-клукс-клан какой-то.
* * *
Вырыть землянку, настелить бревна в три наката, присыпать землей, уложить дерном, посыпать дерьмом. Спрятаться, чтоб не нашли, не нанюхали, не распознали, не облаяли.
* * *
Купил на улице у старухи, похожей на бабу Ягу, грибов. Ел с волнением.
* * *
Иду по Самотечному бульвару. Неожиданно возникает бронзовый таджик, один из опустившихся, просит милостыню. “Иди в баню!” — бросаю ему через плечо. “Нэ за что”, — слышу в ответ. Дал ему три рубля.
* * *
У метро мое внимание привлекла обложка книги у лотошницы. На ней изображено вырванное сердце, розово-фиолетовое, в белых нитях мышц и червях шунтов. На обложке преобладают болотно-зеленые тона, а в верхнем углу — черно-белый портрет похожего на инквизитора человека. Я почему-то решил, что это “Молот ведьм”. Захотелось пролистать. А оказалась книга об Амосове.
* * *
Посмотрел х./ф. “Искусственный интеллект” (США). Каббалисты ищут оправдание своей веры — в пустоте. И самое интересное в том, что не находят. Тупик очевиден. С любовью у них не состыковка, они не знают, куда ее пристроить. Они у пропасти! Фильм полон намеков на христианство: символ корпорации, голубая фея, 2000 лет и т.д. Бесы, окружившие робота, не знают, что с ним делать… Мило.
* * *
Германия. Познакомился с афганцем Сами. Он прилично говорит на русском, окончил московский университет. После учебы служил в системе госбезопасности НДРА. После казни Наджебулы, Сами бежал с семьей в Германию. Теперь живет здесь, подрабатывает, где придется. Облагораживаем на пару с ним садовые участки зажиточных немцев. Они очень удивляются, что афганец и русский (все славяне из бывшего союза для них русские) работают вместе.
Сидим как-то у Сами дома на балконе. Вынесли ковер (у него вся квартира в коврах — азиатское берет свое), сели под звездным небом, пьем водку, закусываем финиками, разговариваем об Аллахе. Сами рассказал мне притчу, скорее всего один из мусульманских апокрифов. Жил один очень храбрый воин. За доблесть Аллах наградил его вечной жизнью. Придет время, евреи завоюют весь мир. И тогда этот “вечный араб” даст о себе знать, соберет великое воинство и разобьет неверных. Я спросил: а что, кроме евреев, нет других неверных. “Есть, но разобьет он именно евреев, — так говорят старики”. Интересная притча.
* * *
За окном шумят поезда: куда-то едут, кого-то чего-то везут… Странно, что в этом мире существует еще что-то, кроме меня.
* * *
О-о, великая иллюзия человеческого существования! “О, тщета жизни!” О, загадка бытия и бесполезность сознания! Поиски того, что есть незнамо что. Извечная проблема широкой славянской души. А теперь еще и западными “ценностями” отравленной. Ведь на Западе давно ничего духовного не осталось. Дырка в теле залеплена жвачкой, чтоб не воняло нутро. Таких “Боингами” не пробьешь. Они уже через год оклемаются и снимут на эту тему блокбастер очередной. И опять кассовые сборы, попкорн, кока-кола… Бред.
* * *
На праздник ездил к Д. на дачу. Его отец показал мне свою новую работу, пейзаж гуашью. Мрачная картина. Но сколько в ней от жизни! А ведь трезвым он не бывает никогда.
В марте у них половодье было. Автор пейзажа рассказывает: “Выхожу на крыльцо утром. Смотрю: гравий, тот, что дорожки отсыпаны, плавает у порога. Ну, думаю, допился уже! А потом понял, что это керамзит от соседей, что строятся, паводком нагнало”. Реальность сомкнулась. “Чудес не бывает”, — итожит он.
* * *
Москва. Москва мне надоела. Надоело все: город, знакомые, работа… Срубить бы денег и уехать в Грецию. Поселиться где-нибудь у моря, в старом доме с террасой, с которой открывается изумительный вид на лазурный залив, кипарисы, лавры, маслиновые рощи и виноградники. Сидеть на этой террасе, пить холодное вино из погреба, закусывать соленой, сочной брынзой и овощами. Вдыхать аромат зелени и терпкий морской воздух. Слушать шум прибоя, ловить лицом ветер. А ночью смотреть на звезды, луну, плывущую в облаках, и думать: “Что я здесь делаю — на Земле?”…
* * *
Вот и август покатил. Год близится к завершению. И опять ничего. Нет, есть что-то, но все это не то, не то… А хочется то… О-о! Но… Вот так оно и катится. Да…
* * *
Когда вижу покидающих бутики дам, садящихся в черные “мерсы”, с наброшенными на гладкие плечи манто из серебристой норки, сверкающих бриллиантами и маникюром, то невольно думается мне: “Что же вы делать будете, когда китайцы придут? Вам коров доить учиться нужно, хлеб печь. Ведь “гавайев” на вас всех не хватит”. Впрочем, китайскую народную армию тоже нужно обслуживать, за рисовые галеты и сигареты.
* * *
Разговаривал с А. Вознесенским. Старик очень сдал. Ходит с таким лицом, словно у него в кармане лежит билет с проставленной датой — загадочно улыбаясь. Впрочем, может, возвращение в детство — это очень хороший вариант старости.
* * *
Был на встрече голландцев с Айги, Вознесенским, Кедровым, Еленой Кацюбой. Хотел поговорить с Соснорой, но он не приехал. Кацюба прочла свои стихи — азбуку. Классная вещь! Потом был фуршет. Суетливый голландский устроитель ходил с ведомостью за поэтами и, вручив 50 евро, просил расписаться. Я видел, как неловко они себя чувствовали. Ну, нельзя так вести себя с русскими поэтами!
* * *
Свой День рождения начал встречать на вечере Тимура Зульфикарова. Очень хороший поэт. Особенно вязнут в памяти, как изюм в зубах, эти его “глины”, “халва”, “рахат-лукумский виноград” и т.д. У поэта есть свой голос, узнаваемый.
* * *
Помню, я приехал в 93-м осенью в Москву. С набережной наблюдал, как танки в упор расстреливали Дом правительства. Пулеметные очереди, крики, дым пожара, баррикады у Краснопресненской. Меня с другом арестовал военный патруль, но отпустил, предварительно обнюхав на предмет пороховой гари, оглядели ладони. Мне тогда думалось: “Все никак власть не поделят — мародеры!” Я бегал по букинистам, радовался удачным покупкам. Тогда купил “Ямбы” Блока (издание 1918 г.) в идеальном состоянии. Возил из Москвы книги, кофе и сигареты…
Теперь моя библиотека в Крыму сгорела. В пожаре, что приключился, пропали не только книги, но все мои рукописи. Жаль некоторые стихи. Один из них был написан в 92-м году и назывался “Жизнь”. В нем я писал о бомжах. Запомнился финал большого стиха:
…Прошу, снимите шапку,
когда в охапку, два санитара
выносят труп бомжа из ж/д вокзала.
P.S.
Его не похоронят.
На краткой панихиде
не будет скорбной речи.
Его свезут в мединститут
и расчленят на части:
на мышцы, кости,
органы дыхания…
По ним студенты
будут изучать
святую тайну мироздания.
Потом заквасят тело в ванной
с вонючей жидкостью
и станут изымать частями,
пока они не превратятся
в прах, на медицинских,
мраморных столах…
Огонь сожрет остатки.
и дядя Витя вынесет
ведром остывший пепел.
А дальше ветер его подхватит
и, возможно, отнесет
на улицу, где он родился
на рассвете.
Читаю это и думаю, что, наверное, пять первых частей сгоревшего стиха были лишними.
* * *
После смерти фараона его мумии клали под голову брикет, состоящий из частичек кожи и грязи, которую с него смывали на протяжении жизни. Что, интересно, он должен был с ней делать, представ перед богами? Класть на весы, есть, или бросить каким-нибудь псам, что стерегут проход в иной мир, чтобы отвлечь? История умалчивает. А я думаю, что будут бросать этим тварям “современные фараоны”, у которых мы все в плену? И наступит ли час нового Исхода?…
* * *
МАНДАРИНЫ, СНЕГ И РОЖДЕНИЕ ПРЕДЧУВСТВИЙ
(На тему украинских “оранжевых” событий)
В последние дни декабря погода вдруг изменилась. Ушла краткая, влажная оттепель. Южный ветер, дохнувший из николаевских степей, сменился на колючий борей. Он запорошил хрупкими кристаллами снежной измороси остекленевший городской асфальт, освежил серые кучи снега на обочинах дорог и газонах, прикрыв городской срам мусора и грязи. Закружилась по подворотням центральной улицы пороша, закрывая на миг арки проходов снежным тюлем. Из такой арки появился маленький мальчик лет четырех, в коричневом пальто, закутанный в шарф с натянутой до бровей мутоновой шапкой. Мальчик остановился у выставленных возле овощного магазина ящиков, сколоченных из новых, свежеструганных досок, доверху засыпанных мандаринами. Вдыхая в себя морозный воздух, он чувствовал присутствие в нем аромата цитрусовых и хвойного дерева. Этот волнующий запах вызвал у мальчишки обильную слюну, которую он, наклонившись, сплюнул. Она тут же скаталась на асфальте ледяным шариком.
— Чего это ты расплевался тут! Давай уходи, нечего тут торчать! — зло сказала продавщица, стоявшая возле ящиков за шатким столом с синими весами. На ней был надет белый халат поверх серого ватника. Ноги женщины были обуты в шитые бурки с калошами. Окоченев, она притоптывала на холодном ветру, поправляя платок из козьей шерсти красными обветренными руками. Покупателей на экзотические фрукты в этот час не было совершенно, и продавщица злилась на заведующую, которая ничего лучше не придумала, чем выставить ее на этот мороз. Бабья злость распространилась и на мальчишку, и на жизнь вообще.
— Давай, топай пацан, — гаркнула она на него еще раз.
Мальчик посмотрел на тетку светлыми глазами, развернулся и пошел обратно к арке дома. Он ясно увидел цветущие черешни на розовом глянце заката: последнюю, угасающую мысль продавщицы, когда она будет падать с проломленной пьяным мужем головой. Но это будет не скоро, через два дня.
“Жора! Жора!” — звала мальчика из глубины двора мама. Она волновалась.
* * *
Отец рассказал. Вез он как-то в 50-х на “ЗИЛе” груз. Пустая трасса, какие в те года машины. Смотрит, идет по обочине батюшка в ризе, старенький. Остановился, подобрал попутчика. Разговорились. Отец и спрашивает, что вот, мол, только война закончилась, сколько людей погибло: мужиков, баб. “Ну, это понятно, на то она и война, а они грешники. А вот зачем Господь столько детей погубил, они, в чем виноваты?” У отца в войну младший братик от скарлатины задохнулся — ангел трех лет. Батюшка ответил: “А ты, сын мой, знаешь, что из этих детей бы выросло?” Отец подумал… Больше он батюшку ни о чем не спрашивал.
* * *
…Ночного мотылька роскошной тяжести узорчатые крылья.
(О творчестве В.Ломоносова.)
ИНДИВИД
Есть типические индивиды. Давным-давно один из них пригласил меня в гости. Мы познакомились на литературной встрече. На ней он прочел одно: “Шагал — шагал!” — и после минутной паузы, чтец сел. Почему пригласил именно меня? Не знаю. Пригласил, поил чаем. Познакомил с мамой… Его мама. Я остерегаюсь таких женщин. Мне казалось, что она смогла бы вогнать мне в сердце вязальную спицу. Глаза у таких мам полны страстного безумия. Ко всему, мама была филолог. Сын ей, естественно, сродни. Потолок комнаты украшали абстрактные рисунки, выполненные его кровью! Мы говорили о литературе, живописи. Я в то время тоже еще много пишу маслом. Поговорили, прощаемся в прихожей. Выходит мама, вручает мне книгу “Психология литературного творчества” какого-то болгарина. Сдержанно благодарю.
Книгу я прочел. Он зашел забрать и исчез на год. Потом явился с предложением купить у него подержанный компьютер. Это чудо техники только-только пробивало себе путь к массовому потребителю и посему денег стоило космических. Я колебался с решением. Но он все же притащил его ко мне, подсоединил, установил на письменном столе, сказав: “Купишь, и он станет для тебя хорошим другом”. Аппарат простоял у меня недели две. Я гонял по заборам белую кошку на черном экране. Процессорный блок все время подозрительно выл. Как оказалось, для проветривания. Жена на новоприобретение денег не дала, и он явился забрать агрегат.
Говорят, что он разбогател на торговле подержанными компьютерами. Как-то я видел его из окна троллейбуса: высокий, без хаира, в белом модельном плаще с погонами и хлястиками, десятками костяных пуговиц. Почему-то в этом плаще он напоминал мне санитара из морга.
* * *
Ну, давай же, моя ангелица, — взмахни крылами!
(Музе.)
* * *
Сны, сны, сны… Тяжелые, сумеречные, полные намеков, переживаний, залитые до краев прошлым, как стакан домашним вином, густым и душистым: терпким, приторно-сладким, освобождающим и в то же время связывающим, сбегающим по граням тяжелой слезой пурпурной, — они оставляют после себя тяжелую голову и хмельной осадок в душе. За прошлым не спрячешься, как не спрячешься за стеклянной перегородкой. Оно там, а ты здесь. Ты видишь его, но не можешь прикоснуться, не ощутив ладонью холод.
СЮРРЕАЛИЗМ
Вы когда-нибудь видели маленького вьетнамца, торгующего простыми, телесного цвета, лифами и панталонами, размер которых рассчитан на женщин из русских селений? С.Дали, отдыхает!
* * *
Она была настолько красива, что к ней было страшно подойти! Красива, как тропическая рыбка, утыканная разноцветными шипами, разукрашенная цветными полосками, предупреждающая всем своим экзотическим видом: “Не трогай — проплывай мимо!”
* * *
Урфин Джуйс и его деревянные солдаты.
(О стихах знакомого.)
* * *
Выступления лилипутов — последний бастион, оставшийся от нормальной морали XIX века, еще не сокрушенной Гуманизмом.
В начале девяностых, когда бродили умы многих, довелось мне смотреть интервью с одним из таких артистов. Он оскорбленно пищал в микрофон о том, что, мол, какой цинизм и пошлость в песне: “Лили, лили — путики!..” “Мы просто маленькие люди, — жаловался он. — Что за кличка такая позорная — лилипуты!”
Прошло пятнадцать лет рыночных реформ и промывания мозгов.
Иду домой, вижу красующуюся на фонарном столбе глянцевую афишку, “Лилипутики” (выступление в актовом зале бывшего автозавода). А что им еще остается делать? Ну не асфальт же укладывать.
А люди пойдут. Как шли всегда: с чадами, с мороженым и газировкой.
* * *
“По какой бы дороге ни шел, не найдешь границ души; настолько глубока ее основа”, — писал Гераклит еще две с половиной тысячи лет назад. “Плохие свидетели глаза и уши у людей, которые имеют грубые души”.
* * *
У католиков новый Папа, немец. Избрали консерватора, а не либерала. Уже хорошо. Давно пора прекратить танцы под гитару в стенах храмов. Храм — это не клуб взаимопомощи. Входя в него, нужно испытывать волнение и трепет, а не воодушевление и восторг.
* * *
Дюссельдорф. Ночной дождь косо бьет в мансардное окно мастерской Немухина. Мы сидим на кухне, заставленной, как и все помещение, полотнами, пьем крепкий чай. Спертый воздух насыщен знакомым мне с детства ароматом красок, лака и скипидара. Аскетичное убранство соседней комнаты: заваленный бумагами стол, книжные шкафы и полки забиты под завязку буклетами и старыми журналами, диван, от валика до валика укрытый потрепанным покрывалом. Вот и все. Единственное, что напоминает о достатке хозяина, — это телевизор с аршинной диагональю. По нему идут новости ОРТ. Немухин смотрит только российское спутниковое телевидение. Прожив в Германии больше десяти лет, он абсолютно не говорит на немецком языке. В магазине продавцам рисует, что он хочет купить, в блокноте, который всегда при нем, в кармане потертого пальто. В эти же бездонные карманы старик иногда прячет сворованные в супермаркете фрукты. Зарабатывая сотни тысяч марок за свои работы, он не упускает возможность стянуть в магазине что-то из продуктов. Наверное, так он компенсирует голодное военное детство.
Запомнились его глаза. В них без труда угадывалась усталость и обреченность. Именно тогда я понял, что от себя не убежишь ни на какой материк. Интересно, старик еще жив? Ведь прошло уже десять лет после той случайной встречи. Или все еще рисует, таскает фрукты и ждет свою очередь к Харону?
* * *
Смотрел очередную “Школу злословия”, беседовали с Б.Г. все те же очаровательные змеи. Гуру рок-н-ролла вертел в пальцах козлиную бородку, ухмыляясь, как бы выказывая равнодушие и в то же время “благость”. Оказывается, Боря не свихнулся окончательно. Жаль, я-то думал о нем лучше.
P.S. И где же прежнее “серебро Господа моего”? Из серебра только то, что в перстнях…
* * *
Читаю “манифесты” “Лириков Т” (трансцендентов). Вспомнилось из Веничкиной поэмы, как интеллигент в очках (или без них?), подливая попутчику водочки, то и дело восклицал: “Трансцендентально!”
* * *
Дал себя уговорить пойти на презентацию книги стихов некой Ксении, в музей Маяковского. Книгу издал ее муж, деятельный молодой человек с плохими зубами.
Вирши хороши. Правда, подала она их с излишней заумью, вывернув подтекст, словно требуху из канарейки. Я ей об этом прямо сказал: “Классные стихи, но эта философичность вокруг них, выглядит как золоченные багетные рамы вокруг нежной акварели. Философию оставьте философам”. Зал зааплодировал моей иронии. Как оказалось, на презентации присутствовала подруга Ксении, некая Ж*, дочь известного в Москве философа.
P.S. А мужу К* все же нужно заняться зубами. Портит, так сказать, весь коленкор.
* * *
Случайно попал на Мосфильмовскую улицу, ездил по делу. Видел памятник, если так можно сказать, Евгению Леонову: бронзовый, голопузый мужик с вытянутой рукой, растопырил пальцы (типа: “Моргалы выколю!”). Неужели сие “творение” можно считать данью уважения всенародному любимцу? Что за мудозвон, простите, выставил эту мерзость на люди?! Откровенная пошлость.
ПАЛЕОНТОЛОГИЯ
Японцы народ любознательный, умеют восхищать и любят восхищаться. Есть в них что-то от детей. Я наблюдал за их лицами на последней международной выставке, что проходила в Токио. Россия выставила на ней чучело мамонта, который сохранился в вечной мерзлоте. Японца ракетой уже не удивить…
В начале ХХ века ученые тоже извлекли из мерзлоты мамонта. Невероятно, но мясо животного, погибшего 50 тысяч лет назад, было пригодно в пищу! Из куска мамонтятины повар приготовил рагу.
Мне припомнилось, как в нашу столовую военной части привозили из холодильников Госрезерва говяжьи туши. На их белесой плеве красовались чернильные штампы — 1946 год. Происходило это в 1986 году. Вот такая палеонтология, блин. Лучше бы они это мясо в Японию экспортировали, там бы оценили. А стройбатовцам на дембель электронные часы (семь мелодий) выдавали — made in Japan.
* * *
Лида спросила на днях: “Кто тебе больше нравится: Пушкин или Лермонтов?” Я ответил: “Лермонтов”. А хотелось сказать — Сережа Есенин.
* * *
Тошнота накатывает после этой “братской могилы” (кильки в томате). Печатают меня в “братских могилах” (сборниках), ем “братскую могилу”… Да, что-то не ладится у меня.
О ПРЕМИЯХ
И ВСЕНАРОДНОЙ ЛЮБВИ
1
Читал в “Литературке” открытое письмо Путину от членов секции по Пушкинской премии в области поэзии. Возмущаются, что премию присудили в разрез с их мнением, ибо отдали ее Е.Рейну, он набрал 3 голоса, а не некой Олесе Николаевой, набрала 8 голосов. Кто такая Олеся Николаева?
Не знаю, может их возмущение и оправданно. Может, и кандидатура Рейна спорна для такой премии. Рейн — личность уходящей эпохи, ее “падший адмирал”. Талантлив, хамоват, как черт, с хорошим чутьем. Местами он мне нравится, даже очень нравится.
К слову, Кушнер, бывший соратник, выступил против его кандидатуры. Что-то не поделили, или он не хотел выглядеть пристрастным? Кушнер тоже местами хорош, но он сладковат для меня. В Рейне же есть пряность.
Как бы там ни было, но пышнобровый Рейн вляпался на старости лет в скандал.
2
Читаю в Интернете: “Общество поощрения русской поэзии при поддержке РАО “ЕЭС России” учредило российскую национальную премию “Поэт”, которая будет ежегодно присуждаться одному из видных поэтов современной России” — и т.д. Номинал премии 50 тысяч зеленых. Для “видного поэта” сумма смешная по нынешним-то временам, не солидная. Сегодня в метро краем глаза прочел в “Жизни”: “За 100 тысяч долларов Пугачева согласилась приехать на празднование дня рождения жены предпринимателя, занимающегося изготовлением колбасы”. Прилагаются цветные фото. Так и хочется воскликнуть: “Вот акт всенародного уважения и любви!” Получается, Чубайс рыжий от своих-то(!) барышей “видному поэту” кость бросает.
* * *
Василий Розанов слыл заядлым нумизматом. В его “коробах” то и дело натыкаешься на заметки о новоприобретениях по этой части, в основном античные монеты. Даже в те времена они стоили огромных денег. Куда, интересно, он их дел, когда началась революционная смута? Ведь уже в последних своих письмах Горькому он “хватается за руки Максимушке”, молит о помощи. Нужда заставит: когда дети голодают — идеологическому противнику в ноги упадешь. И все же не могу простить старику его слабость. Мне больше по душе тот Розанов, что стоял у Смольного в ноябре 17-го и кричал: “Покажите мне Ленина — я монархист Розанов!!!”
* * *
Михаилу Шолохову исполняется 100 лет со дня рождения.
Впервые я прикоснулся к двухтомнику “Тихий Дон”, когда мне едва исполнилось четырнадцать. Сколько перечитывал после? Пять, шесть раз? И всегда получаю наслаждение: восхищаясь, открывая для себя новые горизонты вселенной, этой сверхматериальной сущности, какой является человеческая душа. Пройдут столетия, изменится мир, но я уверен, что это произведение по-прежнему будет волновать умы и затрагивать души людей. Поскольку является не кастовым, живя за гранью религиозных убеждений и верований, находясь по ту сторону политики, да и времени. Это гениальная сага о любви и ненависти, о борьбе добра и зла, и вечной победе жизни над смертью.
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Иногда мне кажется, что мои попытки осмыслить происходящее в окружающем мире сравнимы с попыткой понять суть поступков странствующего рыцаря, описанных Мигелем де Сервантесом Сааведра.
“За все это время дон Дьего де Миранда не проронил ни звука, он лишь со вниманием слушал и замечал, как поступает и что говорит Дон Кихот, и казалось ему, что это — здравомыслие сумасшедшего или же сумасшествие, переходящее в здравомыслие”.
(Часть вторая, глава XVII)
[1]Charassõ (греч.) — царапаю, провожу черту.