Опубликовано в журнале Крещатик, номер 3, 2005
* * *
Снилась переписка двух влюбленных
Выпускной класс, середина восьмидесятых
Одинаковый круглый почерк (один из них снимал копии? для меня?)
Зимние и весенние письма — от избытка чувств
Летние — на каникулах порознь
Последнее, сентябрьское, от нее, с объяснением причин разрыва
…ты всегда только о своем, о том, что тебя волнует.
Ты писал, как тебе нравятся эстонские джазисты, —
я выписала на три месяца «Эстонию сегодня»,
чтобы узнать о них хоть немного
(не могло быть такого издания, да еще чтобы там писали о джазе),
ты писал о своей любви к трамваям и троллейбусам —
я не могла с этим ничего сделать…
Кажется, ей следовало бы взять к этому письму эпиграф:
О если бы ты был холоден или горяч!
Я хотел бы, чтобы мне писали письма о трамваях
и эстонских джазистах.
Оправдания уходящего, уже всё решившего для себя,
как-то всегда мимо цели.
Я читаю всё это в поезде, в пустом плацкарте,
и пропускаю свою станцию,
рюкзак застревает в ящике для багажа, и нигде не видать
стоп-крана,
за окном набирает скорость желтый невыразительный пейзаж,
а ведь где-то здесь я должен был встретиться с тобой,
картинка рассыпается, волна уплывает, уходит,
и не подкрутить верньеры,
время проснуться, у соседей в телевизоре «Улица Сезам»,
ломит шею и грудь — то ли от позавчерашних засосов,
то ли от начинающегося гриппа,
никогда, уже никогда мне не будет семнадцать.
* * *
Мальчик-скрипач
из перехода на «Тверской»
на глазах подрастает.
Наливные прыщи на висках,
и штаны всё шире,
на рэперский лад,
и всё хуже играет,
халтуря по-взрослому.
Посредине «Венгерского танца»
мотивом из «Бумера» звонит мобильник
у него в кармане.
* * *
В переполненном вагоне
спиной друг к другу
высоченный плотный парень
в тесной джинсе
и девушка-подросток
с высветленными кудрями,
и когда качнуло —
её плечи
идеально вписались
в изгиб его поясницы.
(Мы с тобой
до того подходим друг другу —
вот только смотрим
в разные стороны.
Не беда и это,
если б не разница в росте.)
* * *
Вероятно,
рассвет на Килиманджаро
прекрасен.
9 мая
Газета у него в руках
вчерашняя:
узнаю заголовки.
Однообразно пищит
игрушка на чьем-то
мобильнике.
Из четырех
маленьких панков
с черными от грязи руками
и тучей разноцветных наклеек
на куртках и рюкзаках
только у самого тощего
бездонный взгляд
и крупная ссадина на лбу,
как если провезли
лицом по асфальту.
Немного пьяные, немного потные
девушки в вышитых бисером джинсах
колошматят друг друга
измочаленными в ошметки
праздничными флажками.
Я
еду
домой.
* * *
Н.М.
Два мальчика и девочка с первого курса журфака
под впечатлением от «Мечтателей» Бертолуччи
пробегают, взявшись за руки, анфиладу
сквозных дворов с редкими аполитичными граффити —
несколько раз, среди прочего, крупно выписано «Зачем?»
нетвердым гротеском, — попадают на Итальянскую,
влетают в подъезд с лепниной,
заранее присмотренный, со сломанным домофоном,
мальчики начинают целоваться, расстегивая друг другу джинсы,
девочка пролётом ниже стоит на стрёме
у ростового немытого окна с видом на Русский музей,
невнимательно листает номер городского «глянца»
с первой публикацией одного из мальчиков
в разделе «Клубное кино».
В твоем авторском экземпляре прямо поперек заметки
расписался красным маркером режиссер одного из фильмов,
изловленный полгода спустя на Выборгском фестивале.
На той же полке ты держишь фотографию мамы в юности
и распечатанные из Интернета тексты Portishead:
Gotta try a little harder, it could be sweet.
Двух мальчиков и девочку вспугнула старуха с верхней площадки,
они скачут через две ступеньки, забывая подобрать
отставленную одним бутылку шампанского
и сброшенный другим серый плащ в тон городу.
По темнеющим улицам, сомкнув ряды, движутся
подержанные машины,
стреляет глушитель, мусорник горит на углу,
девочка пристает к прохожим на остановке, спрашивает время, сигарету, жвачку,
мальчики вспоминают, что надо застегнуть джинсы,
отворачиваются к стене с газетным стендом,
в «Часе пик» заголовок: «Петербург в ожидании «Норд-Оста»».
* * *
Доктор Арановский
вкрутил мне в челюсть анкерный штифт,
огромной теплой ладонью баскетболиста
удерживая мою голову, словно оранжевый мяч.
Больше всего огорчает,
сказал доктор,
высокая стираемость резцов.
Но и с ней можно справиться,
сказал доктор,
встречными коронками.
В одном журнале критики требуют
метафизического измерения поэзии,
в другом взыскуют верности
классическому наследию.
Мы с доктором Арановским
обойдемся малым: знать,
что часть меня меньшaя
мой прах переживет и тленья убежит.
Даже со стираемостью
вроде бы можно справиться.
Ну ладно, ладно:
грядущий Гамлет
задумчиво смотрит в рот
черепу Йорика, оранжевому
в лучах заката.