Опубликовано в журнале Крещатик, номер 2, 2005
Тай ПЕЛЬШЕ / Москва /
Отечественная война, бесчисленные подвиги, массовый героизм. Это всё было. Без этого не было бы Победы. И об этом много написано — рассказы, повести, романы, воспоминания.
Помню, как-то 9 мая в очередной День Победы в восьмидесятых годах я в форме майора ехал в метро на работу. Со мной в вагоне ехало много фронтовиков, буквально увешанных орденами и медалями.
— Что ты на них уставился влюблёнными глазами, — сказал мне пожилой безрукий сосед с тремя медалями на кителе. — Нас от полка осталось десять человек, нам дали по медали, а штабисты разделили между собой целый ящик наград погибших моих товарищей. Так что не смотри на всех этих типов такими влюблёнными глазами.
Когда началась война, мне было десять лет, а когда заканчивалась, стало четырнадцать. Но мне всегда было как-то стыдно перед фронтовиками за то, что я не воевал. Мой брат Арвид ушёл на войну в шестнадцать лет добровольцем, и моя сестра Бирута в восемнадцать. Брат Арвид погиб. Когда он окончил училище, в военном эшелоне их отправили через Москву, и он решил заскочить домой, а когда вернулся на запасные пути, где стоял поезд, состав уже ушёл. Его сочли дезертиром и отправили в штрафной батальон. Ему было только 16.
За Родину! За Cталина!
Как-то в семидесятые годы я лежал с аппендицитом в госпитале МВД на улице Народного Ополчения. Со мной в палате лежал чуваш, бывший комбат и фронтовик. Провоевал он все пять лет — с пятью перерывами на излечение в госпиталях после ранений. Фамилия его была Маринов. Собирался он написать книгу о войне, не знаю, написал или нет, лежал он с грыжей, службу заканчивал в милиции. Я как-то спросил его:
— Кричали вы, когда шли в атаку, «за Родину, за Сталина»?
— Нет, — отвечал он, — мы ничего не кричали, а прикладами винтовок с начальником штаба гнали своих солдат в атаку.
Маринов рассказывал, как однажды он ехал в санитарном поезде после ранения. На станции скопилось много составов с ранеными, с солдатами, ехавшими на передовую, со снарядами. Началась бомбёжка. Все, кто мог держаться на ногах, стали разбегаться из санитарного поезда, и Маринов вместе с ними тоже побежал. Тяжело раненые, кто не мог двигаться, умоляли не бросать их, но бежавшие в спешке наступали на них, не обращая внимания на мольбы о помощи, чтобы поскорее скрыться в лесу от бомбивших составы немецких самолётов. Когда всё стихло, и они вернулись в свой поезд, обнаружилось, что почти все оставшиеся в поезде, были убиты.
К концу войны офицеров стало так много, что Маринову, с его боевым опытом, пришлось довольно долго околачиваться в прифронтовых штабах и ждать, когда освободится командная должность, а солдат не хватало — солдат убивали быстрее, чем офицеров.
Больше всего у Маринова в батальоне убивали узбеков, так как если убивали одного узбека, остальные узбеки собирались в кружок около убитого и молились, так их всех вместе и накрывали огнём, пока они сидели и молились на открытом месте.
Когда батальон Маринова перешёл границу с Германией, всех командиров собрали в штабе полка и предупредили, чтобы они не ложились спать и хорошо смотрели за своими солдатами. Но получилось так, что Маринов и его начштаба так устали к тому моменту, что ночью заснули и проспали до самого утра.
Когда Маринов проснулся, то увидел страшное: все жители деревни, включая детей, стариков и женщин, были перебиты солдатами Маринова, за что ему грозил трибунал. Маринов поднял по тревоге свой батальон, и они сделали спешный марш-бросок на пятьдесят километров от этой деревни. К счастью, заключил он, всё обошлось, никого не наказали, никого не расстреляли.
Русские солдаты в английской армии
В семидесятых годах прошлого века я начал работать рядовым фельдъегерем в правительственной связи. По маршрутам приходилось ездить всё время с разными шофёрами. И вот как-то раз один из них рассказал историю своего приятеля времён Отечественной войны.
В середине войны тот попал в плен к немцам, работал у них шахтёром в рурском бассейне. Кормили очень неплохо, так как голодным в шахте делать нечего, они не смогут работать. К концу войны пленных согнали на побережье и посадили на баржу, и вышла она в Северное море. А там Британский военный корабль освободил этих пленных. Английское командование предложило пленным (кто хотел и кто мог) вступить в английскую армию. Многие согласились, согласился и приятель «моего» шофёра. Их одели в английскую форму и определили в английскую разведку.
Воевали они так: на мотоциклах въезжали в немецкий городок, вызывая тем самым на себя огонь из пулемётов и автоматов, и тут же разворачивались и уезжали восвояси, а на городок нацеливалась эскадрилья английских бомбардировщиков, которые бомбили всё подряд. После такой бомбёжки эти самые разведчики снова въезжали в город, и если их встречали ещё одинокие выстрелы немцев, после их стремительного вояжа английская эскадрилья снова бомбила всё подряд, и так продолжалось до тех пор, пока по разведчикам не раздавалось уже ни одного выстрела, тогда следом за ними в город входили английские войска.
Многие из наших разведчиков были награждены английскими орденами.
Но вот война кончилась, русских солдат английской армии переодели в новёхонькую английскую форму с этими самыми наградами, и торжественно, с оркестром передали русскому командованию.
После этой торжественной церемонии все они были отправлены прямым ходом за колючую проволоку в бараки под охрану войск ГБ, новую английскую форму и английские ордена у них сразу отобрали, выдали старое советское ХБ и телогрейки, и заперли за ними ворота.
Те, кто поняли, что ничего хорошего за этим не последует, ночью умудрились сбежать обратно на территорию, контролируемую англичанами. Разразился скандал, англичане потребовали объяснений. Пришлось нашим пойти на уступки: репатриированных военнопленных снова одели в новенькую английскую военную форму, вместе с орденами на ней, устроили им «проводы», на которые было приглашено английское командование, духовой оркестр играл английские и советские марши, и пассажирский поезд с репатриантами тронулся. Как только английское представители скрылись с глаз, поезд тут же остановили, пересадили всех «английских героев» в товарные вагоны, опять отобрав нарядную английскую форму вместе с английскими орденами.
На каком-то километре советской земли товарняк вдруг остановился, всех выгнали из него прикладами и, разумеется, матом, и пешком отправили по шпалам на пересылочный пункт, откуда все они попали в различные лагеря, где многие вскоре и нашли свою смерть от непосильного труда и голода. Очень мало кто уцелел.
Мне же через несколько лет попалась на глаза такая информация: во Франции и в Англии бывшим военнопленным зачислялась выслуга лет за время нахождения в немецком плену, а дома их встречали как героев.
Герой Советского Союза
Эту историю мне рассказал сосед Борис. Сам он не успел повоевать, но служил в армии с бывшими фронтовиками.
1945 год. Осень. Недавно закончилась война. Дивизию передислоцировали в Калужскую область, жили ещё в бывших фронтовых землянках.
Борис заведовал полковой столовой.
В полку был один Герой Советского Союза, старшина, бывший разведчик. Героя он получил за форсирование Днепра — переправу под шквальным огнём немцев. Первым переправившимся, уцелев, и окопавшимся на «немецком» берегу в той легендарной операции давали Героя. Теперь, после войны, старшина носил офицерскую форму, кормился в офицерской столовой.
В полку имелись орудия — пушки — на конной тяге, а запаса кормов для лошадей не было, начали лошади голодать и могли погибнуть, а за это командира полка могли строго по тем временам наказать. Вот комполка и созвал офицеров на совещание. Как, мол, быть. Начальник штаба высказался в духе военного ещё времени:
— Пошли разведку, они не то что корма, чёрта достанут.
Так и сделали, отправили весь разведвзвод во главе со старшиной Героем Советского Союза прочесать окрестности. Вскоре разведчики недалеко в лесу обнаружили сено в копнах, вроде как бы ничейное, брошенное. Погрузили сено на телегу, только тронулись, вдруг, откуда ни возьмись старикан с дробовиком, кричит, ругается, палит в разведчиков дробью, к счастью, ни в кого не попал. Ситуация развивалась стремительно: один разведчик подкрался к старику сзади, да и прикончил его ножом. А сено привезли в полк.
Прошло несколько месяцев. Каким-то образом происшествие всплыло — возможно, кто-то кому-то проболтался, и дело дошло до особого отдела. Стали разведку таскать на допросы. Герой Советского Союза возьми да и сознайся, что это, мол, его рук дело. Как тут быть? — судить ведь надо Героя, сообщать о его «подвиге» в штаб дивизии, но никто из местных жителей не хватился старика, и решил командир полка это дело прикрыть по-тихому. Герой-то — один на весь полк, а тут такой позор на полк ляжет, да и героя жалко. Решили Героя комиссовать по болезни, и уехал Герой к себе на родину, в Казахстан.
Прошло три года, и вдруг Борис, мой сосед, который мне рассказывал всю эту историю, видит нашего Героя у себя в части.
— Ты чего это здесь? — спрашивает. — Да вот, вызывали в трибунал.
— Ну и что теперь?
— Да ничего страшного, меня в штабе полка научили, что и как говорить. Я когда домой вернулся, мне колхоз дали, ничего у меня с ним не пошло, дали второй — то же самое, ничего с колхозами у меня не получается. Подамся в торговлю — я ведь Герой Советского Союза, не дадут мне пропасть.
Фюнф киндер
Я встретил его близ Одессы родной,
Когда в бой пошла наша рота.
Он шёл впереди с автоматом в руках,
Моряк черноморского флота, —
так пел увешанный орденами и медалями, пьяненький не в меру старик маленького роста, весьма бодрый и весёлый. Аккомпанировал он себе на немецком аккордеоне.
Было это в 1986 году. Девятого мая — в очередную годовщину Великой Победы над фашистской Германией. Дело было у метро «Щукинская». Горстка людей собралась вокруг него. Закончив песню, он произнёс небольшую речь о том, что современная молодёжь не хочет знать прошлого, не уважает фронтовиков. И сопроводил свою речь былью о фронтовом прошлом.
Он был пулемётчиком, бой почти закончился: наши все, кроме него, были убиты, из немцев также остался в живых только один. Он поднял руку с растопыренными пальцами и сказал:
— Фюнф киндер, — из чего наш рассказчик заключил, что у него пятеро детей остались дома. У нашего солдата у самого было троё детей. И он не стал стрелять в этого последнего оставшегося в живых немца.
Немец, убедившись, что вражда в сердце солдата угасла, подошёл к нему вплотную и долго благодарил его по-немецки. Расставаясь, они даже обменялись адресами.
Через несколько лет после войны наш рассказчик получил письмо из Германии от этого немца с приглашением посетить его. Так он стал ездить туда в гости, а тот стал наезжать к нему в Россию и вот в один из приездов привёз ему в подарок немецкий аккордеон. Они дружат до сих пор, оба отъявленные филателисты, обмениваются марками. Их совместная коллекция марок участвовала не на одной выставке.
— Тебя бы под трибунал надо, господин хороший, — раздался из собравшейся уличной аудитории голос другого фронтовика. — Забыл, видно, ты, как тебе сын на фронт писал: папа, убей немца! Под военный трибунал тебя надо было!
Аккордеонист нахмурился, поставил музыку на землю и ответил:
— Меня под трибунал, значит. А если бы я убил этого немца, кто бы вырастил его детей? А у меня у самого троё детей, да и сам я бывший сирота. Это ты понять можешь? Так что пошёл ты со своим трибуналом… — направил он его напоследок по определённому адресу.
Затем этот пьяненький старик с аккордеоном, простой, не интеллигентный, бодрый, весёлый и дружелюбный попрощался со всеми, извинился почему-то передо мной, сел на двадцать восьмой трамвай и поехал к сестре отмечать День Победы.
«Танковая атака»
В 1963–64 годах я работал в Ленинградском районном отделении милиции города Москвы. Был у нас там старшина Володя Петров, отец которого служил в сталинские времена начальником лагеря на урановых рудниках. В те времена мало ещё кто знал, что это такое и чем грозит всем там пребывающим.
Одна из заключённых была химиком и догадалась, что они работают в урановом руднике и все обречены на лучевую болезнь. Она сказала об этом своим товарищам по бараку. На другой день весь барак отказался выходить на работу — никто из них не хотел умирать от радиоактивного облучения. Начальнику лагеря был отдан по этому поводу приказ: срочно уничтожить заключённых этого барака, которым стала известна государственная тайна. Все бараки лагеря срочно были заперты, а мятежный барак был раздавлен танками.
Володя этот Петров поведал также, что и его отец, выполнявший подобные приказы, очень вскоре и сам умер от лучевой болезни. Такова была цена наших военных приоритетов.
Татарская морда
В 1985 году я работал дежурным связистом пятого отдела фельдъегерской службы при Совете министров РСФСР, в Белом Доме на третьем этаже. У меня был помощник Хайретдинов Рамиль Хайдарович. Вот что он рассказывал мне о своём деде.
В тридцать седьмом — тридцать восьмом году под городом Сергач Горьковской области в татарский колхоз, председателем которого был молодой коммунист дед Рамиля, приехал из НКВД чекист искать «контру» (под этим словом подразумевались контрреволюционеры, противники советской власти). К его разочарованию контра не была обнаружена и на утро следующего дня дед Рамиля Хайретдинова, председатель колхоза, дал чекисту сани и отправил с ним в качестве провожатого своего десятилетнего сына Хайдара, будущего отца Рамиля с тем, чтобы мальчик отвёз его в Сергач и вернулся на тех же санях домой.
Дорога была скользкая, мальчик не справился с лошадьми, когда пришлось съезжать с горы, и сани перевернулись. Это страшно разозлило чекиста:
— Ну погоди, татарская морда! Я тебе покажу!
Велел мальчику возвращаться в деревню и арестовал его отца, председателя колхоза.
Только в середине пятидесятых вышел на свободу по реабилитации дед Рамиля, жив в лагерях остался благодаря тому, что был рослым здоровым человеком. И что же? — его восстановили в Коммунистической партии и предложили вновь стать председателем колхоза, но он отказался на сей раз от подобной чести.