Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 3, 2016
Александр Кабанов родился в 1968 году в Херсоне. Автор нескольких книг стихов, организатор поэтического фестиваля «Киевские лавры», главный редактор журнала «ШО». Стихи публиковались в журналах «Новый мир», «Дружба народов», «Октябрь», «Арион» и др. Лауреат «Русской премии» и премии журнала «Интерпоэзия». Живет в Киеве.
* * *
Наблюдая за голубями:
Сизый – голубь, серый – олубь,
Белый – лубь, а черный – убь.
* * *
Каждую ночь бабушка Мясорубка
берет с собой на прогулку
кота и собаку,
а попугай-вегетарианец
остается дома.
Забавно, что кот – из моего фарша,
а собака – из твоего.
* * *
По rue Madame оглядываясь бежал человек с ножом в спине
как бы вам поточнее описать человека с ножом в спине
серый плащ и бордовый свитер на котором семья оленей
помню джинсы зеленые кеды converse с голубой звездой
а лица не помню совсем только нож глубоко в спине
В Люксембургском саду я курил и смотрел сквозь ограду
как вбегает к нам бедолага надеясь еще спастись
для чего у него в руке поллитровая пэт бутылка
неужели с живой водой окропить свою рану или
Помню он споткнулся передо мной и упал на гравий
и тогда чуть колеблясь я вытащил нож из его спины
все вокруг закричали убийца убийца убийца
оказалось что этот мерзавец с рожденья живет в любви
с ножом глубоко в спине с большим ножом глубоко в спине
и жить без него не может совсем без него не может
* * *
Солнцем снег занесло: каждый метр – солдатский, погонный,
золотится зима, принимая отвар мочегонный,
я примерз, как собачий язык примерзает к мертвецкой щеке,
а у взводного – рот на замке.
Солнцем снег занесло, и торчат посреди терриконов –
то пробитое пулей весло, то опять новогодняя ель,
в середине кита мы с тобой повстречались, Ионов –
и, обнявшись, присели на мель.
А вокруг: солнцем снег занесло вдоль по лестничной клетке,
и обломки фрегатов напали на наши объедки,
для чего мы с тобою сражались на этой войне,
потому, что так надобно было какой-то хуйне –
донесли из разведки.
Облака по утру, как пустые мешки для котят,
в министерстве культуры тебя и меня запретят:
так и будем скитаться, ходить по киту в недоумках,
постоянно вдвоем, спотыкаясь, по краю стола –
демон жертвенной похоти, сумчатый ангел бухла –
с мочегонным отваром в хозяйственных сумках.
ИЗ ВТОРОГО ТОМА
Вспыхнет чучело белой совы:
ты увидишь в рассеянном мраке,
что у Гоголя — две головы,
а не три, как твердят на филфаке.
Да, у Гоголя две головы,
будто это Алупка-Алушта,
почему? – ошарашены вы,
потому что, мой друг, потому что.
Если правую бошку отсечь,
ибо левая бошка в декрете –
потечет малоросская речь
болоньезом к любому спагетти.
Если Гоголю нос потереть –
на удачу, в насмешку над словом –
мы забудем о Гоголе впредь,
о чудовище дваждыголовом.
А у Пушкина восемь хвостов –
утверждал Д. Иваныч Хвостов:
не четыре, а восемь, зараза,
покидаю срамные места,
и пускай, заикаясь, до ста
мне считает звезда – одноглаза.
* * *
Звенит карманная медь, поет вода из трахей:
а если родина – смерть, а если Дракула – гей?
Зажги лампаду в саду, в чужом вишневом саду,
в каком не помня году проснись на полном ходу,
и раб детей – Винни-Пух, и князь жуков – короед
тебя проверят на слух, затем – укутают в плед:
сиди себе и смотри, качаясь в кресле-кача,
на этот сад изнутри, где вишню ест алыча,
когда в лампаде огонь свернется, как эмбрион,
цветком раскроется конь, а с чем рифмуется он?
Не то чтоб жизнь коротка, но, от звонка до звонка,
ты – часть ее поводка, ты – яд с ее коготка.
* * *
Был бы я полубогом, крышующим воду и глину,
наполовину пустым или полным наполовину,
снизу – покрыт корой, а сверху – в пчелином рое:
то одно, то второе, дробью – одно второе.
Был бы я Полуботком, гетьманом на подхвате,
в берцах от волонтеров или в кацапском халате:
курил бы файну люльку, стучал бы вдовам у шибку,
ловил бы сказку на старика и рыбку.
Это теперь я такой – одинокий, цельный,
ибо книга нашей жизни – список расстрельный,
где у всякой сказки есть конец оптимальный –
то он радужный, а то и гетеросексуальный.
* * *
Чертополох обнимет ангелополоху,
вонзит в нее колючки и шипы,
вот так и я – люблю свою эпоху,
и ты, моя эпоха, не шипи.
Смотри, через плечо, на эти рельсы:
как пальмовое масло пролилось,
и Аннушку Каренину – карельцы
ведут к путям, промасленным насквозь.
Ревет состав, заваливаясь набок,
а вслед за ним ревет другой состав,
и в этом деле важен только навык,
азартный ум и воинский устав.
Когда вернусь в Карелию-Корею –
возьму планшет, прилягу на кровать,
как хорошо, что я еще умею
любить тебя и деньги рисовать.
* * *
Вот один из доносов.
Входит доктор Навуходоносор,
говорит: «А зачем вы влюбились в ЛОРа,
поднимите чугунные уши,
растопырьте янтарную жабру,
позовите моих ассистентов –
мосье Чикатило и мисс Чупакабру.
Наплевать из какого вы племени,
стаи, улуса –
я проверю всех вас на предмет
абсолютного слуха и вкуса…»
— 18;
— восемнадцать, пельмени;
— 37;
— по статье за измену;
— 53;
— сталин внутри;
— 86;
— серая шерсть;
— 102;
— лег под ментовскую крышу.
Я тебя чувствую, мальчик, я тебя слышу,
это я украл твои стихи и ложки,
что желаешь ты взамен, брателло?
Запах свежевылизанной кошки.
Чтоб у мамы сердце не болело.
* * *
А когда пришел черед умирать коту –
я купил себе самую лучшую наркоту:
две бутылки водки и закусь – два козинака,
и тогда я спросил кота –
что же ты умираешь, собака?
Помнишь, как я возил тебя отдыхать в Артек,
мой попугай-хомяк, мой человек,
я покупал тебе джинсы без пуговиц и ремня,
как же ты дальше будешь жить без меня?