Вступительное слово и перевод с древнегреческого Григория Стариковского
Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 1, 2014
ОТ ПЕРЕВОДЧИКА
Представленный здесь отрывок из одиннадцатой песни Одиссеи – опыт освобождения от традиции передачи гомеровских текстов русским гекзаметром, лишь отчасти воспроизводящим гекзаметр греческий (см. последнюю главу книги А. Егунова «Гомер в русских переводах XVIII–XIX веков»). Выбранная для перевода пятиударная строка со свободным, «плавающим» ударением, на мой взгляд, позволяет совместить эпическую прозрачность, сценарную документальность «Одиссеи» и ритмичность оригинала.
Не существует единого способа переложения Гомера, способов должно быть много (от силлабического стиха до прозы), как много их в англоязычной среде: достаточно сличить современные переводы «Одиссеи» Ричмонда Латтимора и Стэнли Ломбардо, чтобы понять, что между «Одиссеями» Латтимора и Ломбардо мало общего, и, тем не менее, оба перевода востребованы среди преподавателей американских вузов.
Думаю, что основной вопрос о переводе Гомера – это вопрос о нашем времени: каков может быть новый русский Гомер (если он теперь вообще может быть) в стране, пережившей (но не изжившей) травму сталинизма и страшной войны, в стране изувеченных поколений, в которой половина страны – одиссеи, а остальная половина – циклопы и лестригоны? Каким может быть русский Гомер, когда Россию снова захлестывает волна варварства?
Одиссей и Ахилл
(11.471–540)
Опознала меня душа проворного Эакида
восскорбела, промолвила оперенное
слово:
«Лаэртид, сметливый Одиссей, потомок Зевса,
упрямый, что за трудное дело задумал,
дерзнул спуститься сюда, где обитают мертвые,
тени, лишенные разума, призраки смертных?»
Так он сказал. Я промолвил ответное слово:
«Ахилл, Пелеев сын, храбрейший ахеец,
я приплыл сюда узнать прорицанье Тиресия,
как возвратиться на каменистую Итаку.
Я не достиг Ахейи, не ступал на землю
свою, но все время терплю невзгоды. Не бывает,
Ахилл, блаженней тебя в прошедшем и будущем.
Когда ты был жив, мы чтили тебя как бога,
все аргивяне. Теперь верховодишь мертвыми,
обитая здесь… Ахилл, не терзайся в смерти».
Так я сказал. Он промолвил ответное слово:
«Смертью не утешай меня, Одиссей бесподобный.
Я хотел бы служить чужому, батрачить в поле
на безземельного, живущего впроголодь – больше,
чем верховодить всеми отжившими трупами.
Но скорее слово скажи о доблестном сыне,
отправился ратовать, был или не был первым?
Скажи, если слышал, о безупречном Пелее,
до сих пор он в почете среди мирмидонцев,
или не чтут Пелея в Элладе и во Фтии,
ведь руки и ноги его сдавила старость?
Я не помощник Пелею под лучами солнца,
не тот, которым был в обширной Трое,
убийца лучших воинов, защитник ахейцев.
Появиться бы прежнему мне в отцовском доме,
заставил бы всех, кто теснит и бесславит Пелея,
ненавидеть непобедимые, мощные руки».
Так он сказал. Я промолвил ответное слово:
«Я ничего не знаю о безупречном Пелее,
но не скрою, скажу тебе, как просишь,
правду о сыне, любезном Неоптолеме.
Это я привез его на гладком, пустотелом судне
из Скироса – в лагерь крепкопоножных
ахейцев.
Когда мы держали совет возле Трои, вначале
он говорил, и никогда не ошибался словом
(сильнее речами – лишь мы с божественным Нестором).
Когда на троянской равнине ратовали ахейцы,
он не медлил в толпе, за спинами воинов,
вырывался вперед, других превзошедший мощью,
губитель множества ратников в безжалостных битвах.
Я не смог бы сказать обо всех и назвать поименно
людей, которых сразил он, защитник ахейцев:
бронзой убил Эврипила, сына Телефа,
героя, а рядом многие полегли кетейцы
из-за подарков, поднесенных женщине (не было
прекрасней троянца, только Мемнон блистательный).
Когда наилучшие аргивяне забрались в брюхо
конское, изделие Эпея, и меня назначили
отворять, запирать на засов искусную засаду,
другие предводители войск и цари данайские
утирали слезы, у каждого тряслись поджилки,
но я никогда не видел, чтобы цвет прекрасный
на его лице сменился бледностью, чтоб он вытер
слезу на щеке. Он все время просился наружу,
хватался за рукоять меча и копье, отягченное
бронзой, замышляя недоброе против троянцев.
Когда мы разрушили высокий город Приама,
он отплыл, получив достойную долю трофеев,
невредимый, ни царапины от заостренной бронзы,
ни единой раны в схватках, как часто бывает
на войне, где Арес беснуется без разбора».
Так я сказал, и душа проворного Эакида
удалилась широким шагом в луга асфоделей,
радуясь вести о великой сыновней славе.
Перевод с древнегреческого Григория Стариковского