Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 2, 2009
Семилетний чеченец в московской школе
Грозит зарезать соседа по парте
И проводит ребром ладони себе по шее.
На родительском взрослые люди кричат “доколе”,
“Если им не нравится, пусть выбирают на карте
Другую Москву, а нам без них спокойнее”.
– Посмотрите, какой у него звериный оскал,
Какие повадки. Дети его обзывают больным,
Потому что он зачастую впадает в ярость.
– Мой отец придет и застрелит тебя, – говорит Билал,
Худенький бледный мальчик, – передай остальным, –
Овцы они, шакалы. И остывает малость.
Садится на стул за шкафом и начинает дышать.
– Дядя мой в Грозном поймал орла, – говорит Билал, –
Посадил его в клетку и бросил орлу утку.
– …И нечего на родительские собрания мать
присылать, надо, чтобы отец узнал,
что мальчик не приживется здесь ни на минутку.
– До костей-костей орел утку зачистил,
До крови-крови утку сожрал орел, –
Говорит Билал и орлом гордится, –
А другой мой дядя убил корову, застрелил,
Чтобы кушать ее, сели за стол
Во дворе и ели корову всей улицей.
Говорят тихой чеченке другие матери, а отцы молчат.
И она кивает, мол, передам Аслану,
Когда он приедет снова.
У Билала глаза – голубые сливы, два шрама и взгляд
Затравленный, словно он та корова.
У Билала глаза в полчерепа, полные злой тоски,
Словно бог, заведующий всем известной частью Кавказа,
Распахнул вручную два этих глаза,
Да уж больно резко, больно и резко, не по-людски.
ДОМ БАЛЕРИН
(Брюсова, 7)
– Вы позвонили в “Помощь на дому”. Записываю. Ангела? Давленье?
Она вошла в подъезд. Из окон тьму пронизывали наискось виденья.
Одно курило душный фимиам, в боа другое трепетало, третье
Вдруг навалилось на нее: – Я Вам и говорю, советское отрепье,
Где эта ваша долбанная власть… советская… ах, ангел мой… – и это
Виденье тоже схлынуло.
Ой, слушайте, какой у вас мираж в подъезде странный, – перешла на шепот, –
Прижал меня, похабное кричит про власть Советов, точно мой Петрович,
Но только мой – подмаслить норовит. Хозяйка: – Бросьте, это Григорович.
Она из балерин на склоне лет. По склону лет она мысочек тянет.
Ах, Софья Александровна, мой свет, балет болеть у Вас не перестанет,
Балет благочестивей нас самих, балет благое топливо для взгляда.
И даже мягкость тканей, вялость их, красивая и сущностная плата.
Так не болезнь болит, балет бурлит. Скрипит паркет, артрит по всем суставам.
Как этот дом сценически молчит, когда сюда балетных всем составом!
Какая в стенах музыка звучит, пронзенная Козловским величавым!
Вся в белом оперенье медсестра. Точнее, в пенье, в опере, в паренье.
Она в Большом дежурила вчера. Два вывиха, одно кровотеченье.
Их ведомственный ангельский состав обслуживает этот дом и сцену.
Она сама, на сцене отблистав, узнала воздаяние и цену.
Вчера, еще до вызова сюда, на Брюсова, на свет настольной лампы,
Из-за кулисы видела стада, пришедшие на водопой у рампы,
Когда одна из этих балерин воскресла из руин, из пепла встала,
От не рожденных деток, от морщин, от чертовщин, от фобии провала,
Как, боже, эта флора ликовала и фауна дрожала, как один.
Ах, Софья Александровна, ползала рыдало! Вот вам нитроглицерин.
Зачем балет, откуда взялся он? Замолкнуть, чтобы телом изъясниться…
Весь дом трясется, словно он влюблен, а это просто у станков жилицы.
И я успела, Господи, родиться, и длится век немыслимых имен!
ПОЕЗДКА В ТУРКМЕНИЮ
1
Возлагали венки на могилу тирана.
У тирана страна пропечёна и пряна.
У тирана народ перепуган, но сыт.
Каждый бросить в могилу цветы норовит.
Прирастают хребтами окрестные горы.
Расправляются с хрустом грунтовые норы.
Под тираном расщелина в недрах растет.
И бросает, бросает букеты народ.
Ой ты гой ты еси, нефтяная пустыня.
Рукотворная хвоя, щербатая дыня.
Азиатская брешь в облаках кучевых.
Так вот мертвые нас и хоронят живых:
В беломраморном городе, в круге фонтанов,
где людей не встречается, кроме баранов.
На закланье воспитан любой.
Брось цветы свои – я за тобой.
2
Я побывала в безмолвном раю:
Стройка на стройке, подъемные краны.
Каждый рабочий в сидячем строю
Долбит кувалдой о балку свою,
Не выходя из нирваны.
Рай расширяется там на восток.
Рай поднимается над облаками.
Словно в раю ожидают приток
Праведных. Словно предвидел пророк
То, что проделают с нами.
Только одно и смущало сердца
Нас, новобранцев, в раю голобоком,
Крикнешь: “Тут ад!” – и исчезнешь с лица
Рая, как зверь прибежал на ловца.
Речь перекрыта пророком.
Женщина, женщина, ноги скрести,
Видишь: растущие зданья.
В этом раю будут дети расти,
Строем ходить и цветами трясти
В дружном порыве молчанья.
* * *
Выпивает рюмку и пять еще.
Надевает кепку и на глаза
Надвигает кепку. Подняв плечо,
В море попадает, а там гроза.
Попадает в море, как дробь в мишень:
То его налево кидает, то
Вправо переносит, и день не день,
Потому что море – как решето.
Если мелкий – смоет тебя волна.
Если здоровяк – то застрянешь в нем.
Сутки – это черная ночь без дна
Либо это день со смоленым дном.
А матросу в нос да соленый морс.
А судёнце в крик, а судёнце – в скрип.
“Черт меня понес”, – думает матрос.
Думает матрос: “Я, однако, влип”.
Клейкая волна тянет за корму.
Вязкая волна облепила мель.
Воля – тяжела. Уж кому-кому,
А тебе ль не знать, объяснять тебе ль?
* * *
1.
когда ты в воздухе когда на небеси
у нас темнеет небо на руси
и многие натруженные жены
глядят на небо молятся зело
а там твой рейс багажники гружены
плед колется и пусто на табло
когда по небу крестиком плывет
мой спящий бог твой райский самолет
и женщины молить не уставая
как рыбки бьются без толку об лед
молюсь и я поскольку я такая
как все земные ты наоборот
когда признал Эол с тобой родство
ты пробуешь на вечность естество
когда ты там где даже если ходят
то все равно летят и под ногой
пружинит воздух здесь детей заводят
болезни лечат сходятся с другой
когда ты там распятый как мишень
меня твоя растаптывает тень
спи добрый всем молитвам обещая
немного спинку кресла опусти
накройся пледом я тебя прощаю
и ты меня прости
2
Если пир чумной кругом
Только за тебя-то я и спокойна
Только за тебя-то я не молюсь
Вот над океаном шарообразным
Вы кружите стайкой среди планет
Плачу я о каждом из них несчастном
О тебе счастливом не плачу нет
Приземлитесь нет ли какая малость
Не зову и ты меня не зови
У друзей любви на глоток осталось
У тебя хоть взвейся в ней хоть плыви
У тебя любви моей небо света
И она легка как одна строка
У меня – лишь точка на небе где-то
И ладонь на лбу вроде козырька.
Мария Ватутина, родилась в Москве в 1968 г. Окончила Московский юридический институт, Литературный институт им. Горького, факультет “Поэзия”, семинар Игоря Волгина (2000). Член Союза писателей России с 1997 г. Постоянный автор журналов “Новый Мир”, “Знамя”, “Октябрь” и т.д. Книги стихов: “Московские стихи” (1996), “Четвертый Рим” (2000), “Перемена времен” (2006), “Девочка наша” (2008). Победитель Всероссийского конкурса молодых поэтов русского Пен-центра “Неизвестные поэты России” 2000 г. Лауреат Волошинского конкурса 2004 г., дипломант 2006–2007 гг. Лауреат премии “Заблудившийся трамвай” 2007 г., 2-е место, СПб. Лауреат премии “Московский счет”, 2009 год, специальная премия. Живет в Москве.