Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 2, 2009
Пару лет назад, листая что попало с “русских” полок нью-йоркской библиотеки, я наткнулся на потрепанные альманахи “Поэзия” и “День поэзии” за 1989–1990 гг. В них, среди прочего, я обнаружил несколько стихотворений Дениса Новикова (1967–2004), которых не встречал прежде. Отксерокопировав нужные страницы, я поспешил поделиться своей находкой с Феликсом Чечиком, знатоком поэзии Новикова и составителем “Визы” (Воймега, 2007), наиболее полного на сегодняшний день собрания его стихотворений. Феликс в свою очередь переправил эти “неизвестные” стихи в журнал “Арион”, а кроме того подал идею собрать все стихотворения Д. Н., не вошедшие в сборник “Виза”, в единую подборку для “Интерпоэзии”. Таким образом, подборка представляет собой дополнение к “Визе”, ее “продление”. Помимо найденных мною ранних стихотворений, сюда вошли стихи, опубликованные в “Литературной Газете” (№ 40, 1999), а также стихотворение из альманаха “Личное Дело” (1991). От имени редакции “Интерпоэзии” я хотел бы поблагодарить Ф. Чечика за его неоценимый труд вообще и участие в данной публикации в частности.
Александр Стесин
Вся игра – различать, как оттенку
одному от других четырех
нацедили по капле… О стенку
брошен был и прижился горох.
Зелен дом, и высок, и бревенчат,
плоть от плоти сосны и куста,
и гороха столетнего венчик –
органический образ креста.
Все занятие – делишь на стопы –
раскусивший орех ремесла, –
засыпая, плащи и салопы,
что эпоха сюда нанесла.
Это их фантастический шорох,
где рукав залезает в рукав,
резонирует в чахлых заборах,
синим, тайным в траве посверкав.
* * *
Июнь. Испарина и мрак.
Давно надумал сделать слепок
с дождя на память… Только как?
Сноровки нет, прием не крепок,
А мозг горяч и размягчен,
Как воск свечи в разгаре бала,
Он схож со спущенным мячом,
С пустою пачкою “Опала”,
Что ливнем в Лету снесена…
Вот и верни потом обратно
Дух, исчезающий в парадном,
Пух, пролетевший вдоль окна…
* * *
Навсегда. Костенеющий лес, протянувшийся вдоль.
Уходя на заслуженный отдых, реалии скопом
получают отличия. Хочешь о прошлом? Изволь.
Только дай обещание больше не бредить потопом –
неушедшей водой, приводя в доказательство соль
на губах или нежные камни со дна.
Подбирая в снегу, пополняя коллекцию знаков
векового присутствия, скажешь: “Конечно, волна, –
и плечами пожмешь, дескать, климат везде одинаков, –
и у нас на Таганке смывает предметы она”.
Это был не предмет, а автобусный долгий маршрут!
По две кассы в машине, счастливых билетов навалом.
Магазин. Костенеющий лес. Высыхающий пруд.
И на всех остановках вино одноклассники пьют
и сырком заедают, с пеленок довольствуясь малым…
Это связь моя с жизнью, так странно окрепшая тут.
* * *
Что слова? Ничего. Что молчанье?
Звуки музыки что? Ничего.
На плите разрывается чайник,
точно меткий снаряд ПВО.
Этот чайник реальней отпетой
дамы сердца валета бубей:
хочешь, ласк ее жарких отведай,
хочешь, чаю спокойно попей.
* * *
Отяжелевшая к вечеру чашка –
сахар, заварка –
долго на стол опускается, тяжко,
шатко и валко.
По не совсем характерной детали
автопортрета
можно судить, как смертельно устали
руки поэта.
* * *
я не прав но уже не воротишь
не раскрутишь обратно кино
пионер октябренок зародыш
эмбрион неизвестно кого
много лет я прошу извиненья
и устал будто яму копал
или землю пахал для сравненья
ниже семени будто упал
МАРГАРИТКА
Маргаритка ночная, цветок
из семейства вульгарных,
холодок на груди, завиток
из романов бульварных,
из вокзальных в цветочном раю
надышавшихся книжек
европейскую хрупкость твою
я паяльником выжег.
Я ее топором передал
и подправил стамеской,
и корявый рубанок рыдал
над ромашкой немецкой.
ЗВЕЗДА
Звезда, спасибо за твои дела.
Какое бескорыстное горенье
в небесном теле, теле без тепла,
какой носок, какое оперенье!
А голос твой на ангельский похож,
должно быть, я не слышу, я не знаю,
как ты не слышишь лесть мою и ложь,
и я напрасно грыжу надрываю.
ВКЛАДЧИК
пожар пожрал
с водой отжал
теперь прощай,
прощай навек
как человек
возьми на чай.
моя душа
уже ушла
и мне шумит
уйти вослед
из тьмы на свет
без пирамид
* * *
Я рад за тебя, повторяю упорно,
хоть плох кинофильм, где участвуешь ты.
Бывает и хуже, бывает и порно,
буквальную плоть обретают мечты.
А если серьезно, без глупых подначек,
я рад за тебя. Ты хотела кино –
и вышло кино, где давно уж не мальчик
увидел не девочку очень давно.
* * *
Возьми меня руками голыми,
ногами голыми обвей.
Я так измучился с глаголами
и речью правильной твоей.
Я так хочу забыть грамматику,
хочу с луной сравнить тебя.
Той, что дает, любя, лунатику
и оборотню, не любя.
* * *
Нельзя без горечи. Добавь по вкусу горечь –
и свой позор сумеешь искупить.
И ровно, сволочь, превратишься в полночь
и сядешь на пиру бессмертных пить.
Здесь для тебя оставлена лазейка:
бессмертные от горечи торчат,
она для них экзотика, как змейка
в бутылке – для владимирских девчат.
ТОК-ШОУ
Что это уже не Россия,
что это уже не Москва,
роняет уже не мессия
уже не слова.
“Когда попрекают не прошлым,
а будущим”, – тема на ять,
но публике кажется пошлым
со свечкой стоять.
НИКОЛАЮ ТИХОНОВУ
Долго-коротко… Кофе на кухне,
девяносто копеек строка
перевода-не ради куска.
Никакого сочувствия Кюхле.
Ваши гвозди пошли с молотка.
Ваши люди накрылись, драгун.
Никакого сочувствия, что вы…
Гвозди делали, гнули подковы
и багры мастерили, готовы
очевидцев извлечь из лагун.
Лили кольца на божию тварь.
Офицера со смертным грузилом
плавниками присыпали илом,
и летел с колокольни звонарь
при свидетелях в воздухе стылом.
Кюхельбекер, поплачь по своим,
тем, которым по крови, и нашим.
Босиком у воды постоим,
в небо глянем, гордыню смирим,
ничего-то потомкам не скажем.
Дай бог мужества рыбьего им.