Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 2, 2005
Сибирские поэты: Анатолий Кобенков (в ценре), Виталий Науменко (слева), Владимир Берязев (справа).
АНАТОЛИЙ КОБЕНКОВ
***
1.
Реки шумят, шугою
полные по края,
руки шуршат, Шагалом
писанные с крыла,
бабушка, через холмик
вышумленная травой,
встала на подоконник
шепотами жука…
2.
Вздрагивает лотошник:
птицы его газет
мрут, не достигнув поля
зрения моего,
вспыхивает крестьянин,
слыша: его зерно
правит сороковины,
смертию смерть поправ…
3.
-Эй, — говорит, — подвинься-
старому мертвецу
новый мертвец, в котором
старый себя узнал.
-Ты бы молчал, – поэту
старому говорит
новый поэт, в котором
старый живей живых…
4.
Если смолчать о жизни,
если смолчать о смерти,
сложатся из молчанья
тапочки и крыло:
в тапочках, белых-белых,
тело уходит в землю,
крылышком, белым-белым.
небо сечет душа…
5.
В небе, на стадионе,
в парке и на эстраде
мертвые и живые
мчатся вперегонки.
6.
Слушаю их, не слыша,
вижу, не разглядев их,
складываю в могилки
пахнущих жизнью строф.
7.
-Эй, – говорю, – раздвиньтесь, —
эй, – говорю, — впустите, —
равный живым и мертвым
тапочком и крылом…
Иркутску
Не докричать – хотя бы домолчать…
Отныне и молитва нам не сводня –
прощай, мой брат, ты волен убивать –
убей меня на Тихвинской сегодня:
ударь вподдых, швырни меня в фонтан –
пойдешь гулять и, в воробьином гвалте
гася свою тоску – пока не пьян,
узришь меня сквозь трещинку в асфальте…
Не домолчать – хотя бы докурить,
табачный дым не застит нам дороги…
Прости, мой друг, ты в силах хоронить –
я в силах умереть у синагоги –
шумну ступенькой, вышумнусь травой,
и ты, не медля, жизнь свою отладишь,
когда к Ерусалиму головой
я развернусь, приладив к сердцу кадиш…
Не докурить – хотя бы додышать
до двух берез четвертой остановки,
до… жизнь моя, ты мастер отпевать –
отпой меня на холмике Крестовки –
ссыпь в ладанку, держа меня в персти,
и, отлучив мой бренный дух от песни,
свой дух переведя, оповести
сестру и брата: двери мне отверсты…
***
…и эта умерла, и тот умрет:
за дедом – внучка, и за родом – род,
и мышка вслед за Жучкой, и поэт –
за песенкой умершею вослед…
…и ласточка – за ласточкой, и звук
из слова выпадет, и недостанет рук
посечь разлуку, выполоть печаль…
и ту не жаль, и этого не жаль…
***
Черный ворон на облаке вышит,
старый плащ на пиджак перешит…
Слава Господу, перышко дышит,
золотую золу ворошит –
светят звездочки там, где горело,
где должно распалиться к утру…
Слава Господу, бедное тело
будет лишним на этом пиру…
НАТАЛЬЯ САНЕЕВА
***
Я улыбаться перестала. Холодный
Ветер прорастает под облака.
Моя оплаканная свобода – вроде
Давнего всхлипа, дыхания, прерван-
ного на вдохе, — доходит, года не
Исчерпав, до холода в рукавах, до
Жара во лбу – тело не по погоде… —
Одинокое мое тленье и легкий прах
Песенок… А в твоих руках, родной, легче
Пуха, звонче бьющего родника – в медное,
Легче глупости самой… В твоих руках,
То есть, в твоих муках – чужая, удивленная миром
Девочка.
***
На прилавках пахуч золотой инжир.
Конский каштан под ногой – хрупнет и стихнет.
Нежится в чашке крупа, и рокочет жир
В сковородке, и кто-то читает стихи,
И давит в кружке ягоды облепихи.
Кто-то смеется, спорит кто-то, гремят
Стаканы, воздух – в золоте папиросном.
“Проза – отстой”. Все согласны. Прозаик, кривя
Улыбку, пьет до дна… Расходятся поздно.
Улицы стынут, обучаются без тепла
Обходиться, дома застуживают спины,
Сутулятся. И кровати, в которых спим мы,
Не хранят даже наше дыхание, трепет, плач.
Посмотри: сколько золота на прилавках.
Даже пчелы – в удушье, в медовом обмороке…
Скоро заморозки, уже южные стали дороги
Сладости, понемногу чернеют груши.
Так светло и просторно, и хочется просто дышать –
Не то, чтобы хочется жить, — но заглатывать воздух,
Задерживать в легких – до одури – и, не спеша,
С жалостью, выдыхать. И друг другу орать про звезды.
А ночами вслепую, ткнувшись в покой
Комнаты, чертыхаясь, перебудив спящих,
Невыносимой захлебываться тоской,
Задыхаться к миру такой любовью,
Болевой – в самом сердце! – нащупав хрящ.
Улочки
Разлюбите меня, все разлюбите!
Стерегите не меня поутру.
Чтоб могла я спокойно выйти,
Постоять на ветру.
Марина Цветаева
Нужно сказать “прощайте”, значит:
Черные домики, простывшие улочки, не
Простившие моего прошедшего детства,
Начинающие быстро стариться.
По весне все дворики-домики-кустики
Одинаковы. Ковылять по ним – выпачкаться,
Быть облаянным сторожевыми, живыми
Цветами пропахнуть. Или еще –
Проснуться нечаянно через годы, до
Солнца, в слезах, увидев темный
Перекресток, долго креститься, подставляя
Тонкое небо утра древней обиде – девочки,
Чье горе и гордость, и “я сама!”
Замылось временем, сделалось ностальгией.
МАРИНА АКИМОВА
***
Слова легки. Но неподъемен стыд.
И тот, кто в сердце промолчит
и не сорвется на стихи
до времени, тот в сентябре
сорвет пылающий ранет,
реальный, разнобокий. Нет,
он подождет… Уже хрустит
на том единственном дворе
снег первый, в детстве, в ноябре,
и мама в валенках идет.
И жизнь идет к концу и год.
И он чего-то там черт
и
т, —
судьбой, как шерстью, меховит –
рукой ослабшей, в декабре —
шесть черных точек, три тире –
как выдох-вдох-и-выдох – монолит,
ведь каждый в будущем забыт.
***
Ты ждешь. Я не могу ее найти,
ту точку в одиночестве, в которой
объятия:
“Мой бедный, бедный, бедный,
растерянный несчастный мальчик”.
И одиночество мое стареет.
Мне кажется, что я такой седою
иду к тебе, что, кажется, скажу…
Куда же ты? Зачем? Зачем же ты?..
Да я ли не бегу?
через ступеньки —
вдох-вдох. Опять вдох-вдох. И выдох –
в полете лестничном.
Но лучше – без него,
без выдоха, без отдыхов. Потом.
Потом-потом.
Потом
я подсчитаю этажи.
Напрасно.
Эта фора… это – жизнь
прожитая спружинила чужая:
ты улетаешь.
Облако комфортно
протерто. Плед и смерть, и подлокотник.
Ты улетаешь.
Даже если ждешь.
***
Если между ладоней –
словно в рамку зажать:
и фасад, и фонтан, и ещё полусад –
мы почти европейцы, уезжать никуда
нам не надо, не надо.
Здесь под бровью бетонной
есть навыкат вода
азиатского моря. Здесь можно держать
вместе: злобу и горе, бездарность и радость…
… Я люблю голубей остановок твоих,
ковыляют на красных, разбухших,
стоп-горящие лампочки… ух ты!
как спикировал он с небес!
……………………………………………
……………………………………………
Это самый живой испуг –
ухватить за рукав движенье
и в стихах стоять, в хризантемье
(“нет не эту, нет, лучше ту”)
и очнуться и потянуть
из ведра, из тугого братства,
из цветочных рядов у “Труда”.
Да, из города. Но куда?
… и встречаться и расставаться
и уже собираться в путь.
ЕЛЕНА ШЕРСТОБОЕВА
***
Теряешь вещи и ключи случайно —
Всё ищешь истины как скромного довеска
В бурлящем дне с прибереженной тайной,
И в молоке под пенной занавеской.
Вскипаешь сам. И куришь только лайт,
Как будто ищешь жизни облегченной.
В радиоволнах рыбы обреченно
Желают мне найти свою “гуд найт”.
Они поют, свивая понемногу
Венки музык, и поболтать не прочь.
А я молчу за пазухой у бога,
Как будто я его родная ночь.
Я слушаю на кухне красных яблок
Назревший переспелый разговор.
Растущий месяц повалился набок,
В окне его немыслимый укор.
Я – песен неумелый рисовальщик,
Картин чужих птенец. И до утра
(Я знаю: боль на выдумки хитра)
Все буду ждать: а что же будет дальше.
***
слышать, видеть, и вертеть,
и дышать, и ненавидеть,
и зависеть, и терпеть.
Группа глаголов русского языка – исключений из правил
Жалеть, любить и холить, как ребенка.
И пеленой подернутую клеть
В туманную завертывать пеленку.
Пытаюсь окна открывать, как ларь,
Как ювелир, играть в свое наследство.
И в устаревший верить календарь,
Где роковые даты впали в детство.
Потом на кухне азбукой хрустеть,
Засесть за упражнения сластеной.
Смотреть, зависеть, видеть, и терпеть,
И встать артикулем определенным.
Осенний шарф морщинится опять,
И листья осыпаются, как с фрески
Сухая краска. И дышать, и гнать.
Смотреть, как робко дышит занавеска.
***
Эта книга повод удивиться
Я по ней училась вас любить
Так привычно на седьмой странице
Черный карандашик обронить
Вот тебе твой яблоневый запах
Вот тебе твои вино и стыд
Бродит рядом ночь на снежных лапах
Может быть, кого-то охранит
И большая сказочная птица
(Я хотела б тоже два крыла)
Почему-то больше мне не снится
Улетела или умерла
Ничего как будто не оставив
Кроме тонкого луча во мгле
Кроме тихой жизни и печали
Но они обещаны земле
АНДРЕЙ БОГДАНОВ
***
Пахомова – дура
смотри
искрошился твой мел
писатель-ругатель
любовь – в общем
страшная штука
не сразу когда
понимаешь
что ты не у дел
приходит желание
портить бумагу
наука
для сильных игра
настоящих мужчин
поди отряхнись –
ты запачкал
и руку и брючину мелом
любовь – это только вначале
лекарство от ранних морщин
сотри это с рук
и давай-ка займёмся мы делом
давай обустроим
планету жену и страну
давай всё и всех
осчастливим
(она так хотела)
а то что судьбу
подменили почти на ходу
так это ж в судьбе
а не в дуре Пахомовой
дело
***
это даже скорее забавно –
ты здесь
ты одна,
вот подумал
что если б ты взгляд
отвела
не узнав
я наверное б умер
умер-шмумер
он знаешь предвидел
такое
он в общем
предвидит
такое
точно зная
что видимо я не умру
пока слушаю бред твой
и стоны твои
поутру
с безразличьем монетки
на счастье запущенной
в море
***
поджазуем постучим
заплатят
не заплатят если
чур меня
звук он воздух звук
он выдох
мячик
скачущий всё время
от меня к тебе
и никогда иначе
потому наверно любит
джаз
девушка в сиреневейшем
платье
лучшая из не любивших нас
милая сиреневая глупая
так когда-то джаз любила ты
веря в то
что неземными звуками
можно откупиться
от беды
можно
если неземными
откупаются
окупаются страдания
смотри
в золоте и омуте
купаются
бедные товарищи мои
