Перевод с сербского и вступление Вячеслава Куприянова
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 9, 2017
С
Миодрагом Павловичем я познакомился заочно, когда в середине 70-х подписался на
югославские журналы “Современник” и “Литературная речь”, там, среди прочего,
нашел выдержку из его записных книжек: “Поэзия должна быть либо священной, либо
иронической”. Он был против смешения стилей и культурных кодов, которое
надвигалось под знаменем постмодернизма под покровом свободы слова. Встретились
мы в начале 80-х в Белграде. Он был среди самых
уважаемых поэтов Югославии, таких, как Васко Попа, Стефан Раичкович или Изет
Сарайлич, которые для нас в переводах не различались по языкам, а при встрече
обычно говорили все по-русски. В 1986 году мы выступали вместе с ним, “в
связке”, на тогда весьма престижном фестивале в Кембридже. Всех, и будущего
Нобелевского лауреата Шеймаса Хини, и все еще ждущего своей очереди Джона
Эшбери, и прочих “шведов”, снимало усердно телевидение, но нас уже не снимали,
мы были единственной парой из социалистических стран. Потом мы не раз
встречались уже в Сербии, навещали вместе с ним Милорада Павича, а в Германии
он приезжал на мое выступление в Тюбингене из Тутлингена, это было недалеко.
В
стихах Павловича много отзвуков славянских мифов, в них сталкивались с современностью
язычество и христианство. Его много переводили, особенно в Германии, где у него
был хороший переводчик — Петер Урбан. Но когда в 90-х стало общепринятым в
Европе обвинять в балканском разладе сербов, некоторые немецкие слависты искали
в стихах Павловича причины этого разлада, не говоря прямо, что это было,
скорее, одиночество православного народа среди иноверцев, вдруг легко против
него объединившихся. Павлович тяжело переживал сербскую трагедию. Когда бомбили
Белград, он рвался туда, на родину, семья не пустила, жена у него немка.
Другая
его тема — антропологическая и космологическая. И вообще он считал себя
антропологом, исследователем человека, старающимся “не навредить” занимающему
его ум предмету. Он получил медицинское образование, как известно из истории,
не самое плохое для литератора. И боль его души, его поэзия — целебное
снадобье.
Из
посмертной книги стихов “Так называемые мертвые”
*
* *
Есть такая чаша
которую наполняют
благие дела наши
она никогда не бывает
полной до
верху
как и другая чаша
что благие дела наши
вовсе не замечает
но есть еще третья чаша
которую переполняют
злодеяния наши
так что бьют они через край
и не знают на земле края
мы лукавим лицо склоняя
над этой чашей
полной до
верху
чужой и нашей злобой
и при этом нам удается
быть позади всех
и впереди всех
в этой злобе особой
* * *
Я друзьям не сохранил верность
ибо не умер вместе с ними
хотя судьбой мне положено было
исчезнуть в то же самое время
и теперь я не знаю
что значит хранить верность
зачем мы были вместе
на самом днище вселенной
объятые
всеобщим светом
мы карабкались через силу
на поверхность тьмы неизбывной
что за мзду мы за это имеем
кто нас видит потерявших разум
в объятиях в тисках ли вселенной
нас слишком далеко зашедших
и все же и тем не менее
неужели мы не заслужили
некой лучшей смерти
* * *
Что-то врезано было
в церковную стену
имена что исчезли
и вот их снова видно
здесь под выступом ниши
лежат товарищи
что погибли
в предпоследней битве
их кости трепещут
тревожа время
словно кто-то опять в страхе
за будущих
убиенных
что на новую бойню
отдадут свою юность
и каждая новая жертва
назовет снова
свой год рождения
и свое имя
Моя кровать мне мала
Моя кровать узка мне
и могла бы быть подлиннее
Кто в ней ночует
не находит себе покоя
только стонет
а мне бы хотелось
больше простора
длиннее и шире
чтобы голова моя не болела
я совсем не хочу спать долго
только вытянуться
всем своим ростом
в ширину и в длину
вытянуться
и отдохнуть немного
но глубоко и еще глубже
до самого мозга костей
* * *
Для научных обоснований
время уже вышло
точно никто не знает
ни кто сотворил нас
такими какими
мы стали
ни почему мы сами
покинули добровольно
тот уютный зверинец
в котором
человек никогда
не был кем-то лишним
обо всем об этом
говорили пророки
один лучше другого
но для нас остается тайной
суть нашего существования
тогда как истина похоронена
где-то
в какой-то инстанции
* * *
Не готов человек
к своему предназначению
и он чувствует себя привольно
поскольку о нем не ведает
и также все предсказания
о наступлении человеческой эры
это лишь пустые химеры
и даже все тела небесные
лишь
подвешены для освещения
какого-то нового календаря
который голову
поднимает
когда бесплодное облако
мечет молнии-громы
* * *
Я думал
что все идет к завершению
у этого рода людского
у блаженных или удрученных
где-нибудь возле Стажилово
где
наконец воссияет
та правда
что была скрыта
из-за наших же злодеяний
в то время как нас прибило
к берегу мрака
где никто уже не питает
прежних мечтаний
итак такова
судьбина
южного славянина
спроси мы об этом поэта
или избранника народа
нет правильного ответа
на вопросы такого рода
Из прежних книг
Рождение песни
Эта женщина перешла со мной реку
в тумане при лунном свете,
перешла со мной рядом реку,
а как звать ее, я не знаю.
Мы собрались идти в гору.
Ее коса была длинна и руса,
в пути ее бедра моих касались.
Мы забыли родных и законы,
запах родительского застолья,
мы с ней обнялись беспечно,
а как звать ее, я не знаю.
Не вернемся мы к родному дому,
заживем среди звезд на
высокогорье,
не найти нас ни войску чужому,
ни орлиному взору…
Лишь спустится исполин с вершины
и разделит любовь с нею,
пока я буду вепря гнать в долине.
И наши дети в протяжных песнях
воспоют рождение другого народа,
почитающего богов
и скитальцев,
которые
перешли реку.
* * *
Вещи бывают мягкие, жесткие,
жалкие, бедные и дорогие,
из-за последних
возможны склоки,
и склонны к бунту вещи крутые,
словно железные спинки кровати,
украшенные
шариками из латуни.
Одни вещи можно передвигать,
тогда как другие застыли втуне,
иные способны к звону и гуду,
другие вспыхивают и сгорают,
иные редки, другие повсюду,
вещи растут и как реки стекают.
Из вещей обожаю груши и дыни,
но вещь ли это, когда исчезает
из-за того, что ее съедают?
И вещь ли написанное
на картине?
А если вещам приделать ноги?
Где эти вещи, забытые нами?
И наши потери — прибыль в итоге,
или сабли над нашими головами?