Перевод с итальянского Ксении Жолудевой
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 6, 2017
Vladimir Nabokov
L’incantatore / trad. di Dmitri Nabokov. — Parma: Guanda, 1987
Перевод с итальянского Ксении Жолудевой
В своей последней замечательной книге о Д. Г. Лоуренсе[1] Энтони Бёрджесс признается, что скептически относится к жанру повести, руководствуясь не столько эстетическими критериями, сколько соображениями экономии. Создание обстановки и ситуации требует от писателя большого труда, говорит автор “Сил земных”, а когда это, наконец, сделано, повесть готова. И если усилия уже затрачены, то разумнее было бы написать роман.
Таково мнение Бёрджесса, а нам остается лишь радоваться, что подобные размышления не пришли в голову, допустим, Мелвиллу, когда он начинал писать “Бенито Серено” или “Билли Бадда”. С другой стороны, надо признать, что, если бы мы принялись спорить с Бёрджессом, блестящим критиком и талантливым прозаиком, он мог бы в подтверждение своей точки зрения привести пример с публикацией рассказа “Волшебник”, написанного Владимиром Набоковым по-русски в 1939-1940 годах, считавшегося потерянным и, как следствие, забытого вплоть до 1959 года, а сегодня переведенного на итальянский язык.
Речь идет, как говорит сам автор, о своего рода “про-Лолите”. До появления в 1955 году нашумевшего бестселлера виртуозный англо-русский эксцентрик уже подходил к сюжету о мужчине, который женится на женщине, потому что вожделеет ее дочь. Однако “Волшебник” содержит много других предвосхищений романа, в частности, описание, в основном через внутренние монологи, осознанной прихотливой одержимости главного героя педофилией. Безымянный специалист по алмазам, встретив в саду взволновавшую его двенадцатилетнюю девочку, у которой нет отца, решает обручиться с ее больной матерью; ему выпадает счастье быстро овдоветь; получив все права на девочку, он не справляется с эротическим возбуждением в начале их совместного путешествия — и погибает. Место действия не обозначено, хотя вполне могли быть упомянуты Париж и Лазурный берег.
Разносторонний сын писателя Дмитрий, автор английского, а теперь и итальянского переводов рассказа, в длинном и местами туманном очерке-послесловии перечисляет причины, по которым эта счастливая литературная находка представляет интерес для читателя. Однако “Волшебник” не нуждается в рекламе: его достоинства говорят сами за себя. Кроме удовольствия от образно-языковых причудливых построений, призванных поддержать иронию маниакального героя, рассказ — наравне с “Лолитой” — дарит возможность полюбоваться типично набоковской способностью фотографически запечатлевать позы и жесты второстепенных персонажей, их, казалось бы, неприметные, но совершенные в своей убедительности черты. С любезной усмешкой, балансируя с ловкостью канатоходца, автор вступает в трудную (по тем временам) тему.
Как сказал бы Бёрджесс, Набоков правильно сделал, что пошел дальше, — “Лолита” намного богаче! Роман многое в себя вобрал, своим богатством он обязан и тому, что написан на английском; главный герой, он же рассказчик, вступает во взаимоотношения с этим новым для него языком. События романа происходят в Америке, поэтому “Лолита” — это еще и хроника-критика-сатира, описывающая столкновение немолодого интеллектуала из Европы с абсурдной, наивной и вульгарной действительностью новой страны. Естественно, в таком контексте созданная героем вызывающая ситуация становится для него остро провокационной и даже гибельной.
Можно было бы продолжать сопоставление, но зачем? В конце концов, ни одно из приведенных размышлений не повлияет на восприятие “Волшебника”, который сам по себе является сложным акробатическим номером, — таковым мы бы его сочли, даже если бы “Лолита” осталась в замыслах.
La Stampa, 1987, Ottobre 31, p. 2