Рассказ. Перевод с китайского Алины Перловой
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 4, 2017
1
Халат
с драконами висел в платяном шкафу, в прозрачном пластиковом чехле. Желтый —
скорее всего, он служил императору будничной одеждой, не для тронного зала. Но
даже этот непарадный халат был того ярко-желтого цвета, какой позволялось
носить лишь императору, слепил глаза роскошью, повергал в трепет. Годы прошлись
по нему, однако он по-прежнему внушал благоговейный ужас. Халат висел в шкафу,
но казалось, будто император только вчера снял его и оставил там, а скоро снова
накинет и поедет гулять в нем по Летнему дворцу Ихэюань, или еще дальше —
охотиться верхом в Загородной резиденции Бишу Шаньчжуан[1].
Поэтому, заметив в шкафу халат с драконами, Хан Ибо сразу представил себе его
хозяина. Но еще больше мыслей было о другом мужчине — ему почему-то показалось,
что в этом императорском халате вдруг может выйти к нему ее отец. Престранное
чувство.
—
Императорский халат династии Цин. Над эскизами к таким халатам работали мастера
из Палаты исполнения желаний[2] в
парке Бэйхай, назначал их сам император. Если Сын Неба был доволен, эскиз
отправляли в Сучжоу, Ханчжоу или Нанкин, там искусные портные шили халат под
личным надзором чиновников из местного ткацкого управления, — объяснила Гуань
Цзинцзин, открывая дверцы буфета.
Хан
Ибо смотрел на халат: висит в шкафу за раздвижной дверью, и кажется, будто это
стоит человек. Но халат пуст, и императора в шкафу нет. И сейчас они беседуют о
халате с драконами, но по-настоящему их обоих заботит, как стать еще чуть ближе
друг к другу.
—
Смотри: кажется, что это не халат там, в шкафу, а какой-то человек без головы,
без ног. Даже страшно немного, — сказал Хан Ибо. В тусклом вечернем свете ему и
правда почудилось, что в халате кто-то есть. Может, и не император, а кто-то
другой, ни головы у него нет, ни ног. И квартирка эта — его.
Гуань
Цзинцзин улыбнулась, в искусственном свете она показалась ему какой-то
нездешней, обольстительной. У нее длинные нарисованные брови, и глаза тоже —
длинные и узкие, как ивовые листья, внешними уголками вверх, от этого она
кажется немного кокетливой. Личико у нее овальное, как гусиное яйцо, вот только
подбородок не круглый, а острый. Физиогномисты говорят, если у женщины круглый
подбородок, ее ждет “земное счастье”, и с возрастом жизнь будет баловать ее все
больше. Но у Гуань Цзинцзин подбородок острый, значит, судьба ей досталась
несладкая. Высокая, с тонкой талией, широким задом, большой грудью и узкими
плечиками, она выглядела так волнующе, что его захлестнула настоящая страсть, когда
он целовал ее в прошлый раз. Это случилось прямо на парковке — они залезли на
переднее сиденье машины и стали там целоваться. Он чувствовал, какой тонкий и
сильный у нее язык — словно у кобры, этим языком она могла бы высосать его
слабую душу.
Как
они познакомились? Дело было еще в прошлом году. В тот день он пришел со
съемочной группой в музей, едва успели все расставить, еще не установили свет,
как из соседнего зала с кучкой студентов вышла высокая девушка, да такая
красавица! Ее речь отличалась от рассказов обычных музейных экскурсоводов;
прислушавшись, он понял, что она объясняет студентам, в каком порядке
располагаются экспонаты. Они остановились в большом зале, студенты внимательно
рассматривали, как тут и там на стеллажах расставлены музейные ценности. Никто
и не обратил внимания, что рядом его группа собралась снимать выставочный зал.
Девушка
продолжала читать лекцию. Это и была Гуань Цзинцзин, молодой преподаватель
музеологии. В институте она изучала музейное дело на факультете искусств и
после выпуска осталась там же преподавать. В тот день Гуань Цзинцзин привела
студентов в музей на практическое занятие. Чтобы не мешать ей читать лекцию,
Хан Ибо махнул рукой съемочной группе, мол, перерыв. Все разошлись, а он присел
послушать.
Ему
показалось, что этой преподавательнице нет и тридцати, от нее так и веяло
силой. Гуань Цзинцзин говорила негромко, но четко, ясно, звонким и резким
голосом, слушать было не очень приятно, однако каждое слово било в цель. С ней
пришло больше сорока студентов, целая толпа. Она очень толково объясняла, как
размещать экспонаты в зале в зависимости от их особенностей, рассказывала о
тонкостях хранения и экспонирования некоторых музейных ценностей, об освещении,
витринах, подложках, о том, какого размера должен быть шрифт пояснений на
английском и китайском, о связи между значимыми и рядовыми экспонатами и о том,
как увидеть выставку глазами посетителей. Хан Ибо ею заинтересовался. Он тут же
собрал съемочную группу, начали записывать ее лекцию. Она заметила, что
работает камера, чуть смутилась, но все так же спокойно продолжала вести
занятие. Когда лекция закончилась, Гуань Цзинцзин подошла к нему и спросила,
зачем ее снимали.
Хан
Ибо объяснил, что они готовят документальный фильм о музее, поблагодарил за
помощь — так они и познакомились. Гуань Цзинцзин узнала, что Хан Ибо холост,
ему тридцать пять лет. Потом они начали встречаться, а сегодня впервые
оказались в квартире вдвоем.
—
На этом халате еще и кровь есть, я как-то рассматривала его и нашла пятна, —
сказала Гуань Цзинцзин, снова отодвигая дверцу шкафа. — Пятна тусклые,
почерневшие, не знаю, откуда они. Немного на воротнике и по бокам. Халат могли
испачкать, когда доставали из склепа, а может, эти пятна появились еще во
дворце. Никто уже не расскажет, как все было. У этого халата наверняка есть
своя тайна, если тебе интересно, можешь раскрыть ее вместе со мной.
Халат,
оказывается, еще и с кровью! И неизвестно, как эта кровь на него попала. Хана
Ибо бросило в пот. Он не решился подойти к шкафу, словно в халате в самом деле
кто-то притаился и вот-вот выскочит наружу. Стало нечем дышать, Хан Ибо
поспешно подошел к окну. В квартире казалось слишком тесно от вещей, и мебель,
и даже комнатные украшения здесь были темные, старинные, окрашенные временем.
Он открыл форточку, но она распахивалась лишь наполовину, и глубоко вдохнул.
Уже
стемнело, Хан Ибо смотрел из окна квартиры на верхнем этаже 28-этажного дома,
возвышавшегося в районе Дашаньцзы, рядом с Арт-кварталом 798. Вдалеке, на
единственной производственной зоне, оставшейся от 798-го завода, серебром
переливались стальные трубы, от них шел горячий пар. Говорят, там еще
сохранились военные предприятия, выпускают что-то секретное. Раньше 798 было
кодовым названием одного военного завода, правда, из-за курса на конверсию во
время Политики реформ и открытости этот завод постепенно пришел в упадок, ему
ничего не оставалось, как кормить своих работников и пенсионеров, сдавая в
аренду заводские площади. Потом сюда начали перебираться художники и галеристы,
они арендовали этот громадный причудливый заводской корпус, спроектированный
немецкой школой Баухауз, устроили в нем картинные галереи, выставочные
павильоны, мастерские. И скоро это место стало арт-зоной, известной на весь
мир. Позже собственник 798-го завода решил продать землю и выстроить здесь
многоэтажный дом, но ничего не вышло. Арт-квартал уже прогремел на весь свет,
стал культурным лицом Пекина, символом окна в мир, и его оставили в целости и
сохранности.
В
ее квартире было две комнаты — спальня и гостиная, места немного, но и оно забито
вещами. Тут стояла большая кровать из розового дерева, несколько кресел и
старинные стулья с высокими спинками — всю эту мебель на аукционах скупал отец
Гуань Цзинцзин. А еще антикварные безделушки: “четыре сокровища рабочего
кабинета”[3] и
вставленные в рамки знаки различия буфан — квадратные нашивки с халатов
чиновников с журавлями, цветами и травами. На стенах висели позолоченные веера
с рисунками одного поэта и — по совместительству — министра ирригации династии
Цин. В шкафу сандалового дерева хранились курильницы для благовоний, и каких
там только не было: и латунные, и медные, и из красной меди. А в том темном
комоде — только выдвини ящик — громоздились коробки с табакерками. В каждой
коробке самое малое двадцать штук, в основном цинской эпохи. Это была главная
коллекция Гуань Цзинцзин.
—
От папы мне досталась лучшая коллекция табакерок в стране. Знаешь, после смерти
отца аукционные фирмы упрашивают меня продать ее, но я не могу на это решиться.
Хан
Ибо знал, что ее отец давно умер. Уже четыре года как. Все свое имущество он
оставил Гуань Цзинцзин: несколько квартир, множество антиквариата, тушевую
живопись, а еще тот халат со следами крови. Если жениться по расчету, Гуань
Цзинцзин стала бы для него идеальной партией, но часто казалось, что она что-то
недоговаривает. В семье у нее было не все ладно, и он не мог понять, что она в
конце концов за человек.
Хан
Ибо вырос в интеллигентной семье и неплохо разбирался в предметах старины: его
родители были сотрудниками одного музея в провинции, и он с детства много
такого перевидал. Он знал, что одни ее табакерки стоят несколько миллионов
юаней, а может, и того больше. Некоторые из них уйдут по сто тысяч юаней за
штуку. Было ясно, что коллекция у Гуань Цзинцзин очень ценная. Хан Ибо работал
сценаристом и режиссером телепередачи “Экспертиза сокровищ” и понимал, что
лихорадочная мода последних двух-трех десятилетий на скупку, продажу и
коллекционирование антиквариата породила целую вереницу пройдох, они радостно
зарабатывали себе на чашку супа, торгуя ценными вещами и их копиями, подделками
и оригиналами, рыли друг другу ямы, ставили ловушки — вдруг кто попадется.
Комната
душила жарой, воздух был тяжелым, застоявшимся. Гуань Цзинцзин сняла пиджак.
Был конец лета, в вечернем Пекине стояла сухая жара, и также сухо и жарко было
в сердце у Хана Ибо. Ему захотелось снять рубашку, но под ней ничего не было,
только голое тело. Решил не снимать, пока не время брать быка за рога,
подождем, когда еще немного стемнеет. Почему-то в ее квартире он не мог
избавиться от скованности и напряжения. К тому времени они были знакомы уже
несколько месяцев. Позади осталось два десятка ужинов, два десятка свиданий, и
сегодня они впервые оказались наедине в квартире. Было ясно, что этим вечером
они должны стать еще ближе. Вот он и дождался этой минуты, но все медлил в
надежде, что схватку можно еще немного оттянуть.
Кажется,
Гуань Цзинцзин тоже не спешила. Она уже заманила его в свое жилище — теперь не
уйти, как рыбе из садка. Она, пожалуй, еще и усмехалась про себя: мол,
любопытно, надолго ли хватит его фальшивого благочестия, когда уже уложит меня
в постель. Двое сидели на краю большой кровати в жаркой комнате, она доставала
табакерки и по очереди показывала их Хану Ибо. Фарфоровые, эмалевые,
керамические, серебряные, оловянные, все они — символы ушедшей эпохи, времени,
когда люди нюхали табак, и то время утекло так далеко, что сегодня многие даже
не знают, что это такое — табакерка.
—
Сколько же у тебя сокровищ. — Хан Ибо бережно разглядывал ее табакерки. А на
комоде ютилось еще много занятных антикварных безделушек. Там было несколько
тушечниц и целый строй каменных заготовок для личных печатей — так много, что и
пятачка пустого не осталось.
—
Давай-ка устроим тебе экзамен: что это за камни? — Гуань Цзинцзин выбрала
несколько заготовок, протянула Хану Ибо.
—
Это пагодит, а это… Это тяньхуан, желтый камень! Ого, редко встретишь желтый
камень такого качества. Так, здесь у нас пирофиллит и розовый кварц. У тебя все
“четыре великих камня”[4]
собраны! — удивился Хан Ибо.
—
Взгляни еще на эти. — Гуань Цзинцзин положила под свет от торшера несколько
камней-заготовок для квадратных печатей. Один камень на вид был точно желе:
что-то в нем словно клубилось и переливалось. Другие были такие алые, будто их
залили куриной кровью.
—
Это, наверное, разновидность пагодита, камень-личи? Так, это розовый кварц, это
камень балин, тут цинтяньский стеатит, а это лазурит. Надо же, все-то у тебя
есть. — Хан Ибо был восхищен.
—
Посмотри еще в этом ящичке. Не разбираюсь, что там за диковинки, тоже папа
оставил. Взгляни, может быть, ты знаешь. — Из шкафа сандалового дерева она
вынула шкатулку, открыла, и по комнате разлился необыкновенный аромат, запах
настоящей старины. В шкатулке хранились женские украшения.
Он
доставал их одно за другим, внимательно разглядывал, объясняя Гуань Цзинцзин:
—
Смотри, это ожерелье из хрусталя, скорее всего, дунхайский хрусталь из округа
Ляньюньган, провинция Цзянсу. А вот барс, вырезанный из турмалина. Барс —
благовещее животное, символ богатства и накопления, ведь брюхо у него всегда
полно. Ага, тут у нас браслет и ожерелье из красных кораллов, а это старый
агатовый браслет. Некоторые сорта агата довольно ценные, другие же ничего не
стоят. В пустынях Внутренней Монголии и сейчас находят россыпи агатов величиной
с изюминку. Говорят, бутылка таких камешков стоит около десяти тысяч юаней. А
это янтарная подвеска. Лучше всего, если в таком камне есть застывший комар.
Вот браслет из медового камня, в медовом камне важны цвет, плотность и глубина
окраски. Ага, а вот черепаховый гребень. Если будешь его носить, тебя ждет
удача. — Он и правда был поражен ее коллекцией. Видно, отец крепко любил свою
дочку, раз оставил ей после себя только самые ценные, дорогие вещи.
—
У меня еще древние книги есть, — она достала из шкафа на балконе два прошивных
тома. Он взглянул, это были “Цветы сливы в золотой вазе” — “Цзинь Пинь Мэй
цыхуа”, фотолитографическое издание 1957 года.
—
А, старинный эротический роман, “Цветы сливы в золотой вазе”, фотолитография 57
года, сделана по приказу председателя Мао.
Она
чуть улыбнулась:
—
В старых книгах я не очень разбираюсь. Еще у отца было издание “Цветов сливы в
золотой вазе” с бумажными гравюрами времен Канси и комментариями Чжана Чжупо[5]. Вон
там, в ящике, не хочешь взглянуть? — Сейчас она оказалась очень близко, ее
тяжелая грудь так и ходила вверх-вниз под одеждой, набухая, словно вот-вот
взорвется, в лицо ударил женский запах сырой рыбы. Он встретился с ней
взглядом, и все мысли у него вдруг смешались.
2
Хан
Ибо был уже сыт этими разговорами. Все здесь мертвое, даже “Цветы сливы в
золотой вазе”, а они с ней — живые люди из плоти и крови. Его угнетали старые
вещи, нагроможденные в этой квартире: и антиквариат, и халат с драконами, и
нашивки чиновников, и даже бурая мебель из розового дерева. Все это
принадлежало людям, которые, возможно, ныне мертвы, нет, точно мертвы,
некоторые — умерли уже несколько сот лет назад, и вот реки времени почему-то
выплеснули их вещи сюда, в ее квартиру. А до того их скупил отец Гуань
Цзинцзин, и потому от них еще больше веяло могильным холодом и жутким дыханием
призраков. Это место давило на Хана Ибо, он едва терпел его тяжесть, и вот-вот
готов был взорваться. Мягко потянул Гуань Цзинцзин, прижал к себе.
Жадно
поцеловал ее, дыхание участилось. Гуань Цзинцзин тоже обняла его, так, словно
еле дождалась этого мига, “Цветы сливы в золотой вазе” выскользнули у нее из
рук и с глухим стуком упали на ковер, рассыпав страницы. Мужчины и женщины на
гравюрах как по волшебству повторяли все, что происходило в комнате.
Часто
дыша, с лихорадочными глазами, он торопливо сбрасывал с нее одежду, и скоро на
ней ничего не осталось, она лежала прекрасная и нагая. Ее груди — две чудные,
прелестные папайи, такие сочные, живые — сам идеал! В приглушенном свете он
нежно прихватывал их ртом, всосал одну, затем другую, а потом чуть укусил. По
ней молнией скользнула дрожь, она тихо застонала, вонзила ногти ему в спину,
так, будто хотела оттолкнуть, но больше — почтительно и радостно встретить. Она
оказалась полнее и чувственней, чем он представлял, настоящая созревшая женщина.
Пурпурная роза, что цвела там, где сходились ее длинные ноги, эта сумрачная
дверца в жизнь, была широко распахнута, ее влага манила, тянула к себе, она
ждала, когда он войдет.
В
этот миг на потолке появились силуэты двух совокупляющихся змей. Они извивались,
терзая и облизывая друг другу шеи, распахивали пасти, жалили друг дружку
ядовитыми зубами. Инстинкт размножения погнал самца на поиски, заставил его
домогаться этой самки, напасть на нее. Со стороны соитие змей выглядит
мучительным, их тела непрерывно свиваются, словно они танцуют некий диковинный
танец, туловища заняты совокуплением, а головы сражаются: то он прижмет ее к
земле, то она его. Иной раз змеи спариваются несколько часов подряд, и всё это
время неустанно вьются, корчатся, вертятся, кусают и рвут друг друга. В мире
змей немало жестокости. Если самку только что оплодотворил самец и она не
желает спариваться с другим, новый самец может и загрызть ее, ведь эта самка
носит в чреве потомство его врага. А когда самец страшно измотан после соития,
самка, чтобы было чем выкормить будущее потомство, способна внезапно напасть и
убить его, а потом медленно сожрать — того, с кем только что была нежна,
ласкова, с кем едва закончила танцевать любовный танец. Змее вполне по силам
целиком заглотить соперника, равного ей по размеру, и такое нередко случается.
Тени змей на потолке то разрастались, то сжимались, пропитывая комнату ни на
что не похожим духом продолжения жизни.
Постепенно
силуэты змей исчезли. На потолке появились тени двух пауков. Они быстро перебирали
громадными лапами, паук-самец требовал любви у самки, превосходившей его
размерами. Он резво кружил подле нее, делая какие-то странные жесты, должно
быть, хотел показать себя во всей красе и добиться ее согласия, но потом вдруг
решил взять свое силой: грубо взобрался на спину паучихе и принялся за дело.
Самка билась, пытаясь сбросить с себя этого немилого ей самца, ведь он слишком
мал, вовсе не от такого хотела она зачать потомство, но инстинкт продолжения
рода одурманил паука, и он упрямо делал свое дело. Невозможно оторваться, следя
за соитием пауков под лупой: самец взбирается на самку, их половые органы
смыкаются, и эти двое то замирают без движения, то вдруг снова начинают
копошиться: паучиха с пауком на спине живо куда-то ползет, находит подходящее
место и там вновь затихает. И так до самого конца, потом паук слез со своей
самки, хотел было уползти, но в эту секунду она нанесла смертельный удар,
вцепилась ему в голову, затем обхватила его и принялась душить, пока он не
выбился из сил, не прекратил сопротивляться, и тогда паучиха стала неторопливо
поедать того, кто только что плескался вместе с ней в реке любви. Чтобы
выкормить потомство, паучиха сожрала отца своих детей.
Вдруг
тень паука на потолке превратилась в силуэты двух тигров. Самец и самка, они
ревели и кусали друг друга, то она запрыгнет на него, то он на нее. Говорят, на
детородном органе у тигра есть шипы, они глубоко вонзаются в тело тигрицы, не
давая ей уйти. А у тигрицы растут утробные зубы, она может намертво вцепиться
ими в член самца. И потому соитие тигров кроваво, оно пугает и волнует, это
невиданное страдание, смешанное с небывалым восторгом. Вот самец с рыком прижал
своим телом самку, не давая ей шевельнуться, устроился позади и загнал в нее
свой член, украшенный шипами. Из-за внезапного вторжения та изумленно взревела,
не в силах сбросить с себя самца, воспротивиться его грубому и неистовому
натиску. Словно ступая по вольной, веселой тропе, тигр ликовал, он ощутил, как
проник в нее, как пылает жаром ее нутро, о, как здесь опасно, как волнуется
сердце. Сначала — влажно, скользко, горячо и привольно, но вдруг хлынула
раскаленная лава, она затянула и расплавила его, стало жарко, словно на пике
лета, и теперь он мог идти лишь вперед, а если отступать — то всего на шаг, и
только затем, чтоб пройти еще дальше. Тигрицу, должно быть, мучили его шипы,
она вдруг укусила тигра прямо в губы, его обожгло болью, кровь заполнила их
пасти и еще больше распалила.
С
этой тигрицей шутки плохи, да, она кусала самца еще и еще, пока воздух не
насытился запахом крови, этот запах — катализатор наслаждения, он повалил
тигров на землю, а шипы, вонзенные в утробу тигрицы, не давали им расцепиться.
Они катались по земле, как вдруг из матки тигрицы показалась пасть, это и есть
ее утробные зубы, она обхватила ими шипастый член, мужественно занятый своим
делом, крепко и безжалостно вцепилась в него и, сжимая в своих тисках,
принялась заглатывать его в себя, ох, до чего же страшны утробные зубы тигрицы!
В старой легенде сказано: если тигру встретилась такая тигрица — пиши пропало,
она высосет из него все соки, до последней капли, и он испустит дух, падет,
измученный. Ах, благо, что утробная пасть у этой тигрицы беззуба, все равно что
ротик у новорожденного, она сосала его жадно, весело чмокая, и ему стало легко
и беззаботно. Тут утробная пасть начала сжиматься, и тело тигрицы ритмично
закачалось ей в такт, на них словно накатила волна, медленная, шумная, она
пришла далеко из-за горизонта, из-под корабля и обволокла их тела, укрыла
пеной.
Тигр
яростно и сыто заревел, он извергнул семя, и в глубине темного чрева тигрицы
все сотряслось, величественно хлынула лава, о, сладостная минута, миг
самозабвения, что подарил владыка всем живым существам, она подобна ужасу перед
ликом смерти, и для тигра ничто не сравнится с ней, даже в старости она иногда
еще гостит в теле. Потом самец сипло зарычал, это был вздох удовлетворения,
последний звук, после которого он и вправду испустил дух, пал, измученный.
3
Хан
Ибо устал, силы почти иссякли, он вышел из нее, протянув за собой ниточку слизи.
Гуань Цзинцзин вздохнула, словно немного досадуя, что их сплетенные тела
разъединились. Он скатился с нее, лег рядом. Только сейчас заметил, как сильно
они вспотели: словно рыбы, покрытые чешуей, они мерцали и переливались в
темноте, влажные, соленые, липкие. На простынях теперь должны остаться оттиски
их тел.
Июль
словно запер город в душной сауне. Комната морила жаром, в пронизывающих окна
лучах уличных фонарей, в мигающих неоновых отсветах далеких высоток было смутно
видно, что все вещи по-прежнему на своих местах. Ему захотелось пить, он встал
за бутылкой минеральной воды, но все они оказались пусты, пить было нечего.
—
Вода закончилась, — сказал он, — в ванной из крана тоже не течет.
Она
лежала ничком, как рыба, выброшенная на отмель.
—
Милый, никто не платил за воду, вот ее и отключили. Я здесь редко ночую, эта
квартира только для хранения. Сегодня как назло еще и центральный кондиционер
сломался. Такая жара. Мне тоже пить хочется, может, сходишь вниз, в магазин, за
водой? — Она лениво перевернулась, темнота очертила ее груди, большие, налитые,
как две отборные папайи.
—
Ладно, схожу куплю.
Он
надел рубашку и брюки, сунул ноги в шлепанцы. В прихожей включил свет, слева
стоял тот шкаф с раздвижной дверцей, в нем все так же висел окровавленный халат
с драконами, и, если подойти ближе, видно, что халат и правда пуст, никого в
нем нет. Хан Ибо облегченно вздохнул и вышел из квартиры.
Дверь,
щелкнув, закрылась. Он оказался в длинном выгнутом дугой коридоре, пошел к
лифту. Коридор тянулся далеко вперед, на двадцать восьмом этаже было около
тридцати квартир, и все они располагались в один ряд, вдоль коридорной дуги. Он
шел по красному ковровому покрытию, шел настороженно, с опаской — в коридоре
так тихо, пугающе тихо. Не слышно ни звука, все двери заперты. Его вдруг сковал
страх: в тусклом искусственном свете показалось, что он идет по лужам крови, а
не по красному истертому до дыр ковру. Лампы в коридоре включались, он робко
ступил на неосвещенную часть, и тут перед ним вспыхнул свет, так резко, что Хан
Ибо даже вздрогнул. Он уже подходил к лифту, как вдруг на другой стороне
коридора открылась дверь, мелькнула темная тень, будто кто-то высунулся из-за
двери, взглянул на Хана Ибо и тут же скользнул обратно в квартиру. И снова ни
звука.
Хан
Ибо испуганно шмыгнул в проход к лифту. В доме четыре лифта, все быстрые, он
надавил кнопку вызова, и лифт мигом пришел. Хан Ибо юркнул в него, но двери
никак не хотели закрываться. Ну и ну. У него волосы встали дыбом от страха, он
вспомнил, что подобное происходило в одной из американских гостиниц с
китаянкой-хуацяо[6] Лань Кээр. В конце концов,
ее труп нашли в баке с водой на крыше. Он подумал, что девушку, скорее всего,
кто-то преследовал, и этот кто-то, должно быть, знал ту гостиницу как свои пять
пальцев, все тамбуры, потайные ходы и пожарные двери. Убийца шел за ней, потом
схватил и затащил в номер, там изнасиловал и убил, а потом сбросил ее тело в
бак с водой на крыше. Разве могут быть другие версии? Но американская полиция
заявила, что они не видят мотивов убийства, к тому же нет следов, которые
подтверждали бы, что кто-то сбросил тело Лань Кээр в этот бак, а не она туда
упала сама. Вот такая никчемная, скверная в Америке полиция. Врут и не
краснеют, хотя все тут ясно, как белый день.
Двери
лифта все не закрывались. Наверное, и с Лань Кээр было так же: кто-то стоял
рядом с лифтом и жал на кнопку вызова. Хан Ибо высунул голову наружу: никого.
Из глубины коридора долетел легкий звук закрывающейся двери. Странно.
В
эту секунду двери лифта, наконец, закрылись, кабина полетела вниз, Хан Ибо с
облегчением вздохнул. Ему показалось, что он попал в какую-то западню. Подумал,
что, может, просто стал слишком впечатлительным.
Лифт
открылся, в холле первого этажа охранник переругивался с двумя техниками в
красных рубашках, те чинили центральный кондиционер. Мол, давно пора
отремонтировать этот кондиционер, тогда бы я не торчал тут весь в вонючем поту.
Хан
Ибо вышел из холла, заглянул в магазин в пристройке, купил несколько бутылок
минеральной воды, потянулся за сигаретой, но вдруг раздумал, захотелось перейти
на противоположную сторону улицы, посмотреть, в каких окнах дома горит свет,
особенно на двадцать восьмом этаже. Быстрым шагом перешел дорогу, посмотрел
ввысь: на каждом этаже горело всего по три-четыре окна, видно, дом заселен негусто,
стоит, словно брошенный улей.
Хан
Ибо внимательно изучил окна двадцать восьмого этажа, только в одном горел свет,
это, должно быть, квартира Гуань Цзинцзин. Странно, только что он ясно слышал,
как на их этаже открывалась дверь в другую квартиру. Стало не по себе, он
решил, что надо бы все-таки вернуться наверх, и пошел обратно.
Летевший
вверх лифт, наконец, замер на двадцать восьмом этаже, двери открылись, Хан Ибо
вышел, повернул направо, зашагал по длинной дуге коридора, слушая, как лампы
одна за другой загораются, освещая ковер под его ногами, а когда он проходит,
снова по очереди меркнут. Он цепко ловил все шорохи вокруг, наверное, тот
странный звук открывавшейся и закрывавшейся двери ему просто послышался. Дошел
до номера 2828, вторая квартира с конца коридора, постучал в дверь.
4
Гуань
Цзинцзин открыла дверь, он вошел. Тревога отступила, но Хан Ибо все еще был
настороже, словно сомневался, любит ли его эта девушка. В квартире было
по-прежнему жарко, кондиционер еще не починили. Гуань Цзинцзин включила
вентилятор, подуло воздухом, правда, горячим, но и на том спасибо. Всюду горел
свет — в комнатах, в прихожей, даже торшер у балкона, и оттого набитая старыми
вещами квартира казалась живее. Он обнял Гуань Цзинцзин, ее тело дышало негой и
ленью, как у самки большого зверя. Они выпили воды, сразу полегчало, и,
обнявшись, улеглись в постель.
Хан
Ибо, наконец, решил спросить в лоб:
—
Хочу узнать больше про твоих родителей. Они для меня окутаны тайной. Мы с тобой
знакомы уже несколько месяцев, а я так и не знаю, что с ними случилось.
По
взгляду Гуань Цзинцзин пробежала тень:
—
Папы не стало пять лет назад. Ты не был знаком с моей мамой, но она тебя
видела. Помнишь, ты приходил в наш семейный ресторан, мы с тобой сидели на
втором этаже, за столиком у окна. Мама тогда была на этаж выше, наблюдала за
нами через монитор системы наблюдения. От нее не скрылся ни один твой жест.
Вот
оно что. Он оторопел. Вспомнил, как ездил на западную сторону Четвертой
Кольцевой поужинать с Гуань Цзинцзин в ее семейном ресторане, и тогда они так и
не увиделись с ее матерью. Ресторан она унаследовала от отца, но за этим
наследством приходилось как следует присматривать. Каждый день Гуань Цзинцзин
был полон забот, с утра она читала в институте лекции по музейной экспозиции, а
потом ехала в ресторан вести дела.
—
В ресторане приходится следить за каждой мелочью, куда ни глянь — всюду
безалаберность, воровство. Смотришь во все глаза, чтоб не украли при закупке
продуктов, чтоб все деньги шли в кассу.
Хан
Ибо говорил ей, что в слишком чистой воде рыба не водится, нет нужды в такой
строгости, пусть все зарабатывают понемногу, тогда и дело пойдет на лад.
Ее
мать была врачом, но тяжело заболела. Сидела в бухгалтерии на третьем этаже,
наблюдала за ним через монитор. Что, интересно, она чувствовала?
—
Как я показался твоей матери?
—
Она подумала, что ты старше, чем есть. Тебе всего тридцать пять, но на вид
можно дать больше сорока.
—
У твоих родителей были хорошие отношения?
Она
поставила ногу на его ягодицы, отчего холмик ее лобка чуть приподнялся.
—
Плохие у них были отношения. Отец до самой смерти состоял с мамой в браке, но
жили они хуже некуда. Мой папа руководил небольшим городком, он еще известен
своими садами, парками — отец продал там много земли и разбогател. Ему
нравилось ездить по аукционам, скупать антиквариат. Наверное, это еще и из-за
моего прадеда, папиного деда: до Освобождения[7] он
держал ломбард на Люличане[8],
богатые и знатные люди приходили к нему закладывать живопись, антиквариат, со
временем некоторые вещи так у него и осели. Его сын, мой дед, был
“раскритикован”[9] и убит в годы культурной
революции, но успел вырыть погреб и спрятать там много ценностей, оставил их
моему отцу. А папа хорошо разбирался в этих вещицах, и вот свою любовь к
древностям он передал мне.
—
Ты же единственный ребенок в семье, кому бы он еще передал как не тебе?
—
Конечно, я была у папы светом в окошке, но только… — Гуань Цзинцзин белым
удавом обвила его, несчастного домашнего поросенка. — Не знаю, когда это
началось — отношения у мамы с папой затрещали по швам. А еще у него была
любовница. Я видела эту женщину, мама гораздо красивее, а та еще и старше, не
знаю даже, чем его взяла. Отец предлагал маме развод, но она не соглашалась, и
он перевез к той женщине часть живописи, антиквариата, я позже об этом узнала,
сказала маме. Я, конечно же, держала мамину сторону, — она поцеловала его. — А
знаешь, почему я тебя так люблю?
—
Не знаю. Разве нужно много причин, чтобы любить?
Ее
взгляд стал каким-то далеким:
—
Потому что ты очень похож на папу.
Хан
Ибо вздрогнул:
—
Я похож на твоего папу? — Он не на шутку встревожился.
Гуань
Цзинцзин улыбнулась:
—
Да, похож, и даже очень, а иначе я бы в тебя не влюбилась. Папа умер пять лет
назад. Тогда я еще глупая была, ничего не почувствовала, но потом стала все
чаще его вспоминать. Встретила тебя, и ты разжег во мне настоящую любовь и
тоску по отцу. Почему мне нравится антиквариат? Папино воспитание — переняла
это от него. Я встретила тебя и потеряла голову. С тобой я обрела любовь к
отцу! И теперь всю любовь к папе, всю тоску по нему я отдам тебе! Потому что
без тебя я бы никогда не поняла, как он меня любил. Как он на меня повлиял.
Давай покажу тебе, какой он был. — Гуань Цзинцзин взяла с прикроватной тумбочки
телефон, в темноте вспыхнул экран, она открыла фотографии своего умершего пять
лет назад отца: — Смотри, до чего вы похожи!
С
невольным отторжением он вглядывался в лицо этого немолодого мужчины. Но
оказалось, что формой головы, чертами и выражением лица Хан Ибо и в самом деле
походил на ее отца. Он озадаченно кивнул:
—
Гм… Да, есть сходство, — сказал он, больше чтобы поддакнуть, — ему вовсе не
хотелось признавать эту истину.
Гуань
Цзинцзин разглядывала своего обожаемого отца:
—
Очень похож! Жестами, голосом, прической. Если бы он был жив, стал бы твоим
двойником. Пошлю-ка я твою фотографию двоюродной сестре, посмотрим, что она
скажет.
Она
отправила сестре фотографию Хана Ибо, через пять минут позвонила. Он слышал их
разговор:
—
Сестра, я тебе сейчас фотографию скинула, скажи-ка, на кого он похож?
Телефон
стоял на громкой связи, раздался женский голос:
—
Цзинцзин, на папу твоего похож, моего дядюшку! Надо же, нашла себе парня, копия
папы, ну, молодец! До чего же похожи!
Хан
Ибо оторопело слушал разговор, Гуань Цзинцзин обменялась с сестрой еще парой
слов и отложила телефон.
—
Ну, что я говорила!
Хан
Ибо не знал, что сказать. Непростая это женщина. Да, у нее в семье было много
странного и мрачного, и о некоторых секретах приходилось только догадываться,
но мать Гуань Цзинцзин тоже умерла, ее не стало в прошлом году. Спустя четыре
года после смерти отца Гуань Цзинцзин потеряла и мать. Бедная девочка, осталась
совсем одна. Отец ловко взбирался по карьерной лестнице, умел зарабатывать, был
ее опорой, поддержкой, но он умер, и с его смертью семейный капитал пусть не
пошел прахом, но стал постепенно таять. Так Гуань Цзинцзин лишилась
покровителя, жила одна, без мужа, но это только придало ей сил. Потом встретила
Хана Ибо, и он оказался похож на ее папу.
—
От чего умер твой отец?
—
От чего… Сама не знаю, это было пять лет назад, они с мамой страшно
поругались, наутро ему стало плохо, и вскоре он умер. Мы обе очень растерялись,
не знали, что делать. Мама позвонила в свою больницу, оттуда приехали люди,
папу увезли. Но он был уже мертв. В больнице настаивали на вскрытии, чтобы
установить причину смерти, но мама сказала, что вскрытия не нужно — его все
равно не вернуть, и, скорее всего, это инфаркт. Вот так, второпях, впопыхах
папу и кремировали.
—
Второпях? — он нахмурил брови, чувствуя подвох. Она задумчиво помолчала.
—
Да, второпях. Все равно он был уже мертв, что толку от того, что знаешь причину
смерти. Может быть… — поколебавшись, она не стала продолжать.
—
Возможно, к этому как-то причастна твоя мама, — предположил Хан Ибо.
Она
вскинула на него удивленные глаза:
—
Причастна? Ты о чем?
Он
глядел на нее, мягко кружа пальцем по ее груди, хотел рассеять ее внимание,
чтобы она прикрыла глаза.
—
Ты сказала сейчас, что в тот день родители сильно поругались, правильно?
—
Ну да, — ее взгляд забегал, очевидно, ей не хотелось признавать эту пугающую
правду.
—
На другой день утром отец внезапно скончался, причина смерти не установлена. По
словам матери, он умер от инфаркта, наверное, это лучшее объяснение тому, что
случилось. Но мы знаем, что твоя мать считалась опытным врачом, у нее точно были
возможности и мотивы это сделать, да и время, к тому же никто бы ей не помешал.
Она могла дать ему яд или сделать укол; как бы то ни было, ей хватало причин,
чтобы отправить твоего отца на тот свет! — договорив, Хан Ибо и сам испугался —
Гуань Цзинцзин вдруг резко села, длинные волосы упали ей на лицо, осталась
видна только половина.
Вот
еще почему ему часто становилось не по себе: от Гуань Цзинцзин все время веяло
чем-то зловещим. Ее колдовское лицо, острые зубки, мягкое белое удавье тело
искушали его, выматывали душу, ловили в западню.
Гуань
Цзинцзин всю затрясло, она стала похожа то ли на разъяренную, то ли на убитую
горем самку орангутанга. Она погрузилась в свои горькие воспоминания и не
говорила больше ни слова, только всхлипывала. Хан Ибо забеспокоился, сел,
ласково обнял ее, поцеловал. Ядовитые, холодные, как ледышки, слезы текли по ее
прекрасным щекам, он чувствовал их соленый с горечью вкус.
—
Прости, я не должен был так говорить и так думать.
Они
снова упали на подушки, лицом к лицу. Она больше не плакала, открыла глаза:
—
Может, так все и было. Я ведь тоже про это думала, ведь слишком внезапной,
слишком странной была его смерть. А мама отца ненавидела, на нее подозрение
падает в первую очередь. Она разбиралась в ядах и инъекциях и могла устроить все
так, что комар носа не подточит, но…
Он
смотрел на нее:
—
Что бы там ни было, они оба уже мертвы. Так что это всего лишь наш с тобой
разговор, не больше. Почему твоя мама умерла так рано, она ведь была еще совсем
молодой?
—
Она ненавидела отца: он не любил ее, да еще завел себе другую женщину.
Ненависть подорвала мамино здоровье, она заболела раком печени. Такое случается
при застое в печени ци[10], а
застой ци — от дурного настроения. Мама так хотела, чтоб я поскорее вышла
замуж, я послушалась, но брак оказался очень неудачным, несчастливым, мы
развелись, а потом я встретила тебя.
—
Что же случилось в том браке? — И семья Гуань Цзинцзин, и отношения между ее
родителями, и ее первый брак казались Хану Ибо какой-то мудреной загадкой,
чем-то таинственным. Он не мог принять женщину с такой подноготной и
чувствовал, что запутался. Странное, но объяснимое чувство — точно так же ему
казалось, что в халате с драконами кто-то есть.
—
Бывший муж — сын чиновника, а мой папа занимал пост мэра маленького городка и
понимал, как важна власть. Случай свел его с отцом моего будущего мужа, папа
пустил в ход все средства и просватал меня, я тогда училась на четвертом курсе.
Только после свадьбы я поняла, что мой муж из “золотой молодежи”: его отец был
большим человеком, и сынок с детства рос избалованным, ветреным барчуком,
женился на мне, но изменял направо и налево — а я терпеть не стала. Поэтому наш
брак продержался всего год, и мы развелись, детей не было.
Хан
Ибо вспомнил, как около месяца назад кто-то скинул ему на телефон целый ворох
эротических фотографий, и главным действующим лицом на них оказалась Гуань
Цзинцзин. Она позировала то стоя, то сидя, и на снимках были видны все
подробности ее обнаженного тела: грудь, лобок, бедра, даже пальцы ног.
Отправитель явно ненавидел и завидовал Гуань Цзинцзин, он приправил фотографии
сообщением: “Вы все думаете, что Гуань Цзинцзин нежная, скромная, порядочная
женщина, образованная и воспитанная — как бы не так! Она грязная развратная
шлюха, скачет из постели в постель. А это ее фотографии. Ха, никто не
догадается, кто я, и не надо”.
Хан
Ибо тогда сразу позвонил Гуань Цзинцзин, спросил ее, что это за история, но она
была на удивление спокойна:
—
Эти фотографии хранились у меня в закрытом альбоме QQ[11],
наверное, кто-то взломал мой аккаунт, уж не знаю как. Еще у этого человека
появился доступ к части номеров из моего контакт-листа, твой номер у меня на
самом верху, в избранных, поэтому ты тоже получил эти снимки. Они пришли и
некоторым моим родственникам и друзьям, всего их получили с десяток человек.
Хан
Ибо сказал тогда:
—
Тебя кто-то ненавидит. Он или она, кто это?
Гуань
Цзинцзин была невозмутима:
—
Я пыталась выяснить. Не знаю, кто этот человек, может, кто-то из завистников в
институте. Некоторые думают, что мне досталась эта работа благодаря связям. Я
ходила в полицию, они не могут помочь. Многие сим-карты оформляются на
вымышленное имя. Хорошо, что в получателях были только друзья и родственники —
ущерб небольшой. Но вот настроение испортилось. К тому же мой бывший муж на
короткой ноге с ректором, не хочу больше оставаться в этом вузе. Я устроилась
туда с помощью свекра, благодаря его влиянию. Сейчас пришло новое руководство,
и из-за борьбы с коррупцией полетела свекрова голова, его уже арестовали.
—
Да уж, беда не приходит одна. — Хану Ибо показалось тогда, что жизнь очень
похожа на сплетение сюрреализма и абсурда.
—
Эх, поздно я поняла, как папа меня любил. Оставил на мое имя несколько квартир
во всех частях Пекина, еще ему принадлежала половина акций того ресторана, а
вторая половина — другим руководителям городка. После смерти отца они очень обо
мне заботятся.
Сейчас
этой женщине, лежащей рядом с Ханом Ибо, всего двадцать восемь, но она уже
многое перевидала, да и в тайнах ее семьи черт ногу сломит — Хана Ибо это и
возбуждало, и пугало. Некоторые женщины — все равно что отрава: пристрастишься
к ней, а потом проваливаешься в яму.
—
После развода ты ушла из того вуза?
—
Да, свекра посадили, новое руководство взялось искоренять следы его влияния в
институте, мне оставаться там было нельзя. Я уволилась. С утра теперь езжу в
ресторан, веду дела, а после обеда даю уроки танцев. Вижусь только с
посетителями ресторана, да с ребятишками на уроках. Мне эта работа по душе,
теперь преподаю не музейную экспозицию, а танцы детям. Денег хватает, сейчас я
хочу заниматься тем, что нравится. Да, мамы и папы больше нет, я одна осталась,
но, пройдя через несчастья в семье, смерть родителей, развод, я закалилась,
повзрослела и обрела — в тебе обрела любовь к отцу.
После
этих слов глаза Гуань Цзинцзин вдруг заблестели, она перевернулась, подмяв его
под себя, поцеловала в ухо, куснула за мочку, выдохнула, стало щекотно. К ней
пришло желание, и на этот раз она напала первая, напала так яростно, словно он
стойко держал оборону, и, даже если бы он хотел сдаться, было уже поздно, она
не знала пощады, она решила подчинить его себе целиком. Словно удав,
переливающийся в ночи то белым, то желтым, она обвилась вокруг его тела,
навалилась на него, не давая вдохнуть, зажала рот, стиснула так, что руки и
ноги у него обмякли, оставалось лишь выбросить белый флаг и сдаться, бежать с
поля боя, но бежать было некуда. Она заманила его, распалила, он знал, что уже
обречен — даже если безоговорочно подчинится. Она жарко прижалась к нему низом
живота, медленными жерновами принялась перемалывать его тело, позволяя ему лишь
растерянно, бестолково сопротивляться. У него не было шанса на спасение, она
лишила его всякой воли, ворвалась в него, обвила собой его руки, ноги и все
остальное — тем и славен удав, — Хан Ибо был не в силах пошевелиться, лишь до
последнего сопротивлялся, пока его затягивало в черную дыру сознания. А на пике
предсмертного ликования она вдруг крикнула, захлебываясь: папа, папа! Глаза ее
закатились, обнажив белки, она впала в забытье, телом не прекращая обвиваться
вокруг него — точь-в-точь удав, оплетающий буйвола.
—
Папа, папа, папа! Папа! — горестно кричала она у самого его уха, ввергая его в
блаженство, в безумие, в страх и трепет. Он отчаянно соображал — что с ней:
воображаемый инцест, взрыв страсти к отцу, дар почтительной дочери, или это —
смерть? Он не мог выскользнуть из ее рук, пока не погиб, пока не осыпался
грудой развалин. Ему показалось, что он осьминог, которому не под силу
вернуться обратно в море; прошуршав по песку, его окружили крабы, и вот уже сожрали,
быстро, в один присест.
Она
заплакала, отчаянно шепча: “Папа, папа, папа…” Он устал, выбился из сил, он
хотел спать и так и заснул вместе с ней, вместе с этим удавом.
5
Вокруг
царил мрак. Старинные обитатели квартиры будто ожили, да, все вещи, все эти
вещи мертвецов дружно зашептались, кто-то бормотал себе под нос, кто-то тихо о
чем-то препирался.
Хан
Ибо крепко заснул. Вдруг во тьме что-то сверкнуло, и он очнулся. В ужасе понял,
что в шкафу, в том самом халате с драконами стоит человек, вот он медленно
вышел из шкафа и идет к нему, на нем окровавленный императорский халат, в руке
— фонарик. Подошел к кровати, посветил на Хана Ибо, а потом — на свое лицо. Хан
Ибо не мог поверить своим глазам, кровь застыла в жилах — то был отец Гуань
Цзинцзин, живой. Он произнес, чеканя слова:
—
А ты. Вовсе. На меня. Не похож.
Хан
Ибо в ужасе проснулся. Это был кошмарный сон. А теперь он проснулся
по-настоящему. Взглянул на платяной шкаф, желтый халат с драконами висел
совершенно неподвижно, и в темноте казалось, что в нем действительно стоит
человек и смотрит на Хана Ибо, но теперь молчит.
Хану
Ибо стало очень страшно. Что же за родители были у Гуань Цзинцзин? Правда ли,
что ее мать дала яд отцу? А может, отец этот вовсе не умер? Вдруг он хорошо
спрятался и наблюдает за нами, как мы живем, как разыгрываем забавную пьесу
после его смерти. Из темноты следит за дочерью, за всем, что с ней связано. И
рассылка тех интимных фотографий — тоже его рук дело? От таких мыслей Хана Ибо
бросило в дрожь, он стал сам не свой. Взглянул на Гуань Цзинцзин — лежит, как
мертвый удав, придавила его своим жемчужным телом и крепко-крепко спит.
Он
больше не мог тут оставаться, в панике натянул штаны вместе с трусами, сунул
ноги в ботинки и поспешил прочь.
Выскочил
на улицу, уже четыре утра, скоро рассвет. Оглянулся, посмотрел на окна двадцать
восьмого этажа в этом пустынном доме, нашел глазами квартиру 2828 — и явственно
увидел на балконе силуэт мужчины, он смотрел сверху вниз, как Хан Ибо бежит
прочь, и смеялся мрачным, неслышным смехом.
[1] Бишу Шаньчжуан — императорское село, расположено в г. Чэндэ провинции Хэбэй, служило летней резиденцией императоров династии Цин. (Здесь и далее — прим. перев.)
[2] Палата исполнения желаний, жуигуань — придворная мастерская императоров династии Цин.
[3] Широко распространенное в позднеимперском Китае образное выражение, под четырьмя сокровищами рабочего кабинета подразумеваются кисть, бумага, тушь и тушечница.
[4] Имеются в виду пагодит (агальматолит), балин, цинтяньский стеатит, камень чанхуа.
[5] Китайский поэт эпохи Канси, династии Цин, оставил подробный комментарий к роману “Цветы сливы в золотой вазе”.
[6] Хуацяо — выходцы из Китая, проживающие в других странах.
[7] То есть до 1949 года.
[8] Люличан — старинная торговая улица в Пекине.
[9] Под “критикой” во время Великой пролетарской культурной революции в Китае, по сути, имелись в виду репрессии.
[10] В традиционной китайской медицине ци — жизненная энергия, которая циркулирует по каналам организма.
[11] QQ — наиболее распространенная в Китае программа для общения через интернет, дает возможность пользоваться играми, фотоальбомами и другими сервисами.