Перевод Анны Курт
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 2, 2017
John Barth Giles Goat-Boy. — Seeker and Warburg, 1967
В том, что
перед нами литературное произведение, нет никаких сомнений. (Представляю, как
приятно было Арнольду Беннету создавать и ниспровергать репутации в “Ивнинг
стэндарт” в тридцатые годы.) В том, что оно огромно, можно легко убедиться (по
моим подсчетам в ней 742 страницы). Написана книга американцем, а американцы,
возможно, в силу эпического размаха их географии, любят длинные эпопеи и
чувствуют себя в них, как пресловутая рыба в воде. Нужно ли ее прочесть, не
столь очевидно (чего не скажешь о большинстве других книг не столь гигантских
размеров), поскольку издатели приложили к ней ценную брошюру под названием
“Рекомендации для изучения бестселлера”. Она содержит синопсис, подборку
лапидарных похвал и копии американских рецензий. Отвергнув этот заманчивый и
легкий путь, я прочел книгу. Почти всю. Авторство Барта несомненно.
Когда в
Англии появился его роман “Торговец дурманом”, критики писали о нем
настороженно, особенно когда у них не было времени, чтобы осилить необъятную
вымышленную историю Мэриленда от начала до конца. Грубоватый юмор и
возмутительная, извращенная ученость дают основание назвать книгу
раблезианской. Многие (и я в том числе) сочли, что она представляет одно из
направлений, по которому должен идти роман, для того чтобы развиваться или
оставаться живым, что, в сущности, одно и то же. (Сначала я лишь мельком
отметил это, а затем, после вынужденного ухода из журналистики, прочел ее для
своего удовольствия.) Она продолжает традицию Стерна, высмеивая не только
предмет изображения, но и саму себя. Автор отдает дань экзистенциализму:
предполагается, что романная форма умерла, а затем делается попытка построить
из ее обломков нечто новое.
“Козлоюноша
Джайлс” — четвертый роман Барта и второй, опубликованный издательством “Seeker
and Warburg”, — по всей видимости подразумевает, что форма должна вернуться к
разножанровым первоисточникам и высмеять их в ряду всего прочего. Он представляет
собой аллегорию, пародию, нравоучительный и религиозный трактат, миф; серьезное
отношение к нему должно включать и долю несерьезного отношения.
Чтобы
прочувствовать эту книгу, отсылающую нас к Свифту, Стерну и плутовскому роману
эпохи Сервантеса, нужно много свободного времени, как у какого-нибудь
затворника ХVIII века. Прежде чем приступить к самой истории, приходится
прочесть целый ряд вымышленных отзывов читателей (ироничных, как в “Дон
Кихоте”). Затем вам предстоит нырнуть в прозрачную аллегорию. Джордж вырос в
окружении козлов. Воспитавший его профессор Спильман из любви к миру с его
самоубийственным и извращенным интересом к чистой науке становится поклонником
трагедии (то есть козлиной песни), полагая, что “козлы человешней людей, а люди
польше походят на козлов, шем сами козлы”. Джордж, обладающий спасительным
животным началом, поступает в Нью-Таммани-колледж, чтобы научиться
человечности.
Таммани-колледж
— крупнейшее учебное заведение Уэст-кампуса, соперничающего с Ист-кампусом.
Сотрясавшие его волнения и беспорядки прекратились, после того как в колледже
был изобретен WESCAC[1],
с помощью которого удалось победить врагов. Понятно, что это значит?
Университет
— это вселенная (то есть универсум) мертвящих аббревиатур: WESCAC может поедать людей (по-английски EAT:
Electroencephalic Amplification and Transmission — Электроцеребральная
амплификация и трансмиссия). Из-за опасности, таящейся в EASCAC[2],
его превратили в компьютер-истребитель чудовищной силы. Сам Джордж — продукт
Великого обучающего идеала Лаборатории селекционной евгеники[3].
Он мечтает стать мессией или великим наставником (вроде Моисея, Еноха или Тана
— при желании можете продолжить этот перечень). Таков сюжет книги. Герой
отвергает НЕКОМИНС (Неконцептуальное мышление и интуитивный синтез) и даже саму
науку, а также президента университета и завзятого оптимиста: он не трагичен
(то есть непричастен к козлиной песне) и вместе с тем не козлоподобен (здесь,
чтобы прояснить дело, необходима пародия, причем пространная, на царя Эдипа).
Продолжать, наверное, не стоит.
Это
волнующее творение возникло благодаря счастливому и странному стечению
обстоятельств: Великие Современные Американские Писатели, имеющие доходные
места при университетах, получили возможность шесть лет подряд работать над одной
книгой. (Так было с Бартом.) Если искать столь же масштабное произведение
литературы в Англии, то не у профессиональных писателей, а у наших
университетских преподавателей (так называемых донов). “Козлоюноша Джайлс”,
подобно небоскребу, не производил бы такого впечатления, будь он меньше
объемом.
Когда
доктор Джонсон сказал, что путешествие Гулливера — всего лишь размышление о
лилипутах и великанах, он посеял зерно неприглядной правды вместе с предвзятой
глупостью. В “Козлоюноше Джайлсе” поражает скорее идея (помимо объема книги),
нежели ее воплощение. А идея доступна любому смышленому старшекурснику. С
другой стороны, книга замешана на самокритике, и как бы я ни умалял ее, автор
заранее позаботился об этом. Рядом с ней большая часть современной английской
беллетристики кажется легковесной. Можете толковать мои слова как вам угодно.
Spectator, 1967, Vol. 218, № 7240
(March 31), p. 369-370