Радиопьеса. Перевод с немецкого Анны Кукес
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 12, 2017
Действующие
лица
ЕВГЕНИЙ
МУЛЬЦ
БУНЦ
ЕПИСКОП
ПАСТОР
ХОЗЯЙКА ТРАКТИРА
АГНЕС
ПРИВРАТНИК
РАЙМУНД
БИБЛИОТЕКАРЬ
ТАМОЖЕННИКИ
ПУТНИКИ
ПОСЕТИТЕЛИ ТРАКТИРА
Где-то, в келье.
ЕВГЕНИЙ.
Все хотят знать… много ли чудесного повидал я в жизни?.. Повидал, да. Обо всем
не расскажешь. Но вот с чего следует начать непременно, так с того, что до
пятнадцати лет я пас наших коров. Я выгонял их на Байтовы
пустоши[1],
иногда до самого октября. Байта — это такая пустынная местность высоко в горах.
Травы там не густо, коровы никогда не наедаются вволю, оттого и молока дают
мало. Люди там так бедны, и жизнь у них такая убогая… Это когда бережешь
каждую кружку молока, каждый кружок сыра. А бывало, в иной год я, совсем еще
мальчишкой, до самого начала зимы оставался там, в Байте, один, в хижине из
досок и камней. И ветер выл и гнал мне в лицо дым костра. Но был там, в горах,
еще один, у кого жизнь была, пожалуй, безрадостней моей. Мульц
— сын разбойника, мой ровесник. Осень на Байтовых пустошах, знаете ли, сурова и
тосклива, так что скудная добыча разбойника ей под стать. Продрогший и
оборванный, приползал Мульц, помню, ко мне в хижину,
а я давно перестал его бояться, хоть и был он сыном разбойника Бунца.
Изменение акустики.
Слышно потрескивание костра.
ЕВГЕНИЙ.
Что-то ты сегодня молчишь, Мульц, ничего не
рассказываешь.
МУЛЬЦ.
Погоди, Евгений, погоди… я такой голодный.
ЕВГЕНИЙ.
Откуда ты сейчас?
МУЛЬЦ.
Из города.
ЕВГЕНИЙ.
Из города? И голодный? Я думал, уж в городе…
МУЛЬЦ.
Да, сходил вот в город. Мой старик взял меня с собой. Там нынче ярмарка, самое
время поживиться, сам понимаешь. Если, конечно, повезет… Знаешь, иногда можно
встретить по дороге и сытого толстого крестьянина…
ЕВГЕНИЙ.
Ладно. Давай свою миску… Супу налью. (Наливает
суп.) Хлеба?
МУЛЬЦ.
Угу… Если остался.
ЕВГЕНИЙ.
Есть немного. На, держи…
МУЛЬЦ.
Спасибо.
Меняется акустика.
ЕВГЕНИЙ.
Прежде Мульц часто рассказывал мне разные истории,
причем так рассказывал, что это захватывало меня, и я обо всем на свете забывал
— о коровах, о холоде, о вое ветра. Он слыхал эти
байки от своего отца и от отца своего отца, на ярмарках и рынках, короче, там,
где у них сходка, у разбойного люда. Но в тот вечер он молчал. После еды
свернул себе папироску, угостил и меня табаком, и мы молча уставились в огонь и
слушали, как воет ветер. Это был верный знак, что Мульц
сейчас запоет. Он любил петь, когда мы вот так вдвоем сиживали у костра.
Меняется акустика.
МУЛЬЦ (поет).
Кто
молотил и сеял для богатых?
Кто их
подвалы наполнял вином?
Тот, у
кого штаны всегда в заплатах —
Работу
делай, а гроши потом.
Им
подбивают бархатом штиблеты,
Им
утром носят на подносе ром…
А мы в
опорках и зимой и летом —
Работу
делай, а гроши потом…
ЕВГЕНИЙ.
Почему ничего не рассказываешь, Мульц?
МУЛЬЦ.
Да я повздорил с моим стариком. Понимаешь, пошли в город на ярмарку, и к вечеру
у нас было две вот таких штуки из золота, куча мелочи, две овечьи шкуры и целый
горшок топленого сала на зиму. Но мой старик… мой старик…
ЕВГЕНИЙ.
Что — старик?
МУЛЬЦ.
Отнес это все той бабе, этой Агнес. И теперь у нас на зиму ничего нет! А это
была последняя ярмарка в этом году! Ты… ты знаешь, что значит “блудница”?
ЕВГЕНИЙ.
Ну… Вроде Каты, что живет в нашей деревне?
МУЛЬЦ.
Может быть, Агнес и похожа на Кату из вашей деревни. А
почему ты решил, что Ката блудница?
ЕВГЕНИЙ
(неуверенно). Потому что она…
пастор говорит… ну, она это… с мужчинами.
МУЛЬЦ.
Разумеется, с мужчинами… Вот таких и называют
блудницами…
Тишина, акустика
меняется.
ЕВГЕНИЙ.
Это был последний вечер, что мы провели с Мульцем. С
тех пор я его никогда больше не встречал. А вот его отца, старика Бунца, видел. Да, а с той поры, когда мы курили у костра,
полвека прошло. Тогда, на другой день, помню, пришел отец за мной и забрал в
деревню. Так что зиму я провел, как обычно: кормил коров, помогал их доить, мял
сыр, а по вечерам слушал, как поют пряхи за прялками. Как и в былые зимы, я
помогал пастору в церкви и во время мессы, и в другое время, пел литании, был
служкой. Пастор и надоумил отца, что мне прямая дорога в монахи. Он взялся
обучить меня латыни и истории церкви. Целых два года не гонял я больше коров на
горные пустоши. А когда мне минуло шестнадцать, я был принят в большой
монастырь в городе, под начало отца Павла. И там… (неуверенно и тихо) да, там я скоро прослыл человеком большой
учености и великого благочестия. Мне не сравнялось еще и двадцати, я даже еще
не был рукоположен в сан священника, когда стал помогать отцу Павлу в
управлении монастырем. И вот тогда я снова встретил Бунца,
отца Мульца.
Смена акустики, в
помещении.
ПРИВРАТНИК.
Там какой-то человек спрашивает отца Павла, брат Евгений, желает с ним
непременно говорить.
ЕВГЕНИЙ.
Но ведь ты объяснил ему…
ПРИВРАТНИК.
Да. Я сказал, что отец Павел в отъезде, в братском монастыре с визитом. Но этот
человек настаивает, что в таком случае он должен обязательно говорить с тем,
кто замещает отца Павла, говорит, это не терпит отлагательств.
ЕВГЕНИЙ.
Кто он такой, ты его знаешь?
ПРИВРАТНИК.
А его все знают, брат, это разбойник Бунц.
ЕВГЕНИЙ.
Бунц? Я уже иду… отведи меня к нему…
Акустика меняется.
ЕВГЕНИЙ.
Я уже стал забывать мои Байтовы пустоши, и Мульца, и хижину, и вой ветра. А тут вдруг почудился мне
привкус табака, разбойничьего табака, во рту и в горле. Я последовал за
братом-привратником, обогнал его и вошел в приемную залу прежде него. М-да… Я
испугался, увидав Бунца. Как же он постарел! Сколько
же ему сейчас?..
Смена акустики.
БУНЦ (в волнении). Спасибо, что вышли ко мне,
святой отец.
ЕВГЕНИЙ.
Я еще не отец, Бунц, я брат Евгений, на пару дней
замещаю отца Павла.
БУНЦ.
Неважно! Вот, брат, здесь деньги… я украл из пожертвований на ваш монастырь.
Возьмите обратно! Скорее!
ЕВГЕНИЙ.
Угу… Почему ты решил их вернуть?
БУНЦ. Я
бы и не принес, но… брат… эта (запинается,
далее быстро произносит), эта грешница… эта блудница Агнес… я собирался
принести деньги ей… но она…
ЕВГЕНИЙ.
Она велела тебе их вернуть?
БУНЦ.
Да, брат Евгений (запинаясь, в смущении)…
она отказала мне в своей любви, когда узнала, откуда эти деньги.
ЕВГЕНИЙ.
Ты, говорят, из тех, кого зовут разбойниками? Это правда или лгут люди?
БУНЦ.
Не лгут, сударь, я из них.
ЕВГЕНИЙ.
И давно ты промышляешь… этим?
БУНЦ.
Уже тридцать лет, сударь…
ЕВГЕНИЙ.
А сколько тебе лет?
БУНЦ.
Сорок, сударь.
ЕВГЕНИЙ.
Сорок? То есть ты стал на этот путь десяти лет от роду?
БУНЦ.
Так, сударь. Все мы разбойники. С детства. Знаете ли вы Байту?
ЕВГЕНИЙ.
Нет, никакой Байты я не знаю.
БУНЦ. Я
там родился, сударь, но моей родной деревни уже нет больше: это как в песне,
может, знаете: “Бедность съела ее, ветер стер все следы, да и снегом присыпал
зимою”… Мне было пять лет, когда мать послала меня к крестьянам убирать
пшеницу. Три часа пути туда, три — обратно. А принес я ровно столько, что едва
хватило на горшок супа. Мы съели его в два дня. В восемь лет мне довелось в
первый раз помогать отцу резать корову одному
крестьянину. Почему-то ночью. Я тогда, помню, продрог, устал, а меня, пока отец
сдирал с забитой скотины шкуру, учили… оплеухами. В двенадцать я срезал
первый кошелек у одного крестьянина. А в тринадцать вместе с отцом перевозил
через границу красное вино в бурдюках. Контрабанда, конечно. Отец тогда дал мне
попробовать этого вина. И мне понравилось, сударь… Доброе было вино…
ЕВГЕНИЙ.
Наверное, ты часто голодал?
БУНЦ.
Очень часто, сударь. И никто не обучил меня никакому ремеслу. Меня научили
только контрабанде и воровству. И приучили к вкусу вина.
ЕВГЕНИЙ.
И теперь ты тоже голоден?
БУНЦ. И
теперь.
ЕВГЕНИЙ.
Вот, возьми один дукат из тех денег, что ты украл. Брат-привратник даст тебе
хлеба, а когда проголодаешься, приходи снова и спроси меня. Ты говоришь, ты
ходишь к блуднице Агнес?
БУНЦ.
Да, сударь… не будь на свете блудниц, как бедный разбойник узнает, что такое
любовь?
ЕВГЕНИЙ.
Разве у тебя нет жены?
БУНЦ.
Была, сударь, была, да ведь наши жены долго не живут. В двадцать лет уже
старухи. Моя рано умерла. Другой я брать не стал.
Разбойнику ни к чему жена. Нехорошо это. Нашему брату лучше быть холостым…
ЕВГЕНИЙ.
Послушай… Не ходи больше к блудницам… брось это свое… ремесло.
БУНЦ.
Благодарствуйте, брат… я постараюсь…
ЕВГЕНИЙ
(перебивает его). А что стало с твоим
сыном Мульцем?
БУНЦ.
Вы знаете моего Мульца?
ЕВГЕНИЙ.
Знаю. Я и Байту знаю. Я обманул тебя, прости. Я столько вечеров провел с Мульцем в нашей пастушьей лачуге в горах…
БУНЦ.
А-а… Так вы тот самый Евгений! Ну, да… Мульц мне
рассказывал о вас. (С жаром.) Только
знайте, мы ни разу ничего не украли у жителей вашей деревни, и у вашего отца
тоже.
ЕВГЕНИЙ.
Знаю, знаю. Так что с Мульцем?
БУНЦ.
Не знаю, сударь. Он как ушел через границу в соседнюю Мурдию, так и не вернулся. Два года прошло. Поди, в тюрьме теперь.
Смена акустики.
ЕВГЕНИЙ.
Позже, когда вернулся отец Павел, мы приняли Бунца к
нам в монастырь. Он помогал брату-привратнику рубить дрова, топил печи в
гостевых залах, хлопотал на кухне, пироги пек. Но он был уже болен и прожил
недолго, скоро умер. Я заплакал, узнав о его смерти. И снова в горле ощутил
вкус табака самокрутки, которую мы с Мульцем курили. Мягкий вкус разбойничьего табака. Я ощущал
этот вкус все время, пока отец Симон служил заупокойную
над открытым гробом Бунца. И братья дивились моим
слезам. Но и после этого прошло уже сорок пять лет… А после смерти отца Макария и отца Симона братья избрали меня главой монастыря.
Я только что рукоположен был в сан священника. И мне исполнилось всего двадцать
пять лет. А блудница Агнес соблазнила еще немало мужчин, сбила их с пути
истинного. Известная всей округе была особа… У ворот нашего монастыря плакали
женщины, чьих мужей совратила Агнес, плакали дети… ну, они, конечно, плакали
вместе с матерями… ведь они еще не догадывались, что их отцы промотали с
грешницей все, на что надо было жить. Тогда я испросил у Господа благословения,
просил братьев молиться за меня, облачился в одежды светского человека и
отправился к блуднице Агнес. Я испугался ее красоты, когда увидел ее впервые.
Смена акустики.
ЕВГЕНИЙ.
Комната твоя и вправду укромна и скрыта от чужих глаз. Но я бы предпочел, чтобы
она была еще более укромна и секретна.
АГНЕС.
Уверяю тебя, здесь мы совершенно спрятаны от людских взглядов.
ЕВГЕНИЙ.
Я тебе верю, что от людских взглядов, да, спрятаны.
Скажи, а нет ли у тебя комнаты, где можно было бы укрыться от глаз Господа?..
АГНЕС (тихо и настороженно). Чего ты хочешь от
меня?
ЕВГЕНИЙ.
Не я хочу… Ты скрываешь от глаз человеческих то, в каком виде ты предстаешь
перед лицом Господа… Ты совершаешь… нет, ты представь себя… представь,
что этих стен не существует для Него… И ты смеешь быть пред Ним вот такой?
Смена акустики.
Тут
Агнес упала передо мной на колени и заплакала. И в тот же день она сожгла свои
наряды и украшения на рыночной площади, а имущество свое раздала бедным. Она велела
запереть себя в келье и замуровать вход и жила с тех пор в затворничестве. Мы
передавали ей воду и хлеб через окошко в двери и
всякий раз слышали, как она молится.
АГНЕС.
Ты, сотворивший меня, смилуйся надо мной.
ЕВГЕНИЙ.
Так провела она много лет. Но теперь и ее уже нет в живых. А брат Лео даже
видел место, уготованное ей на небесах. Я был настоятелем монастыря почти
пятьдесят лет. Моими усилиями возведен был монастырь и в Байте, я послал туда
братьев, и они научили разбойный люд возделывать Байтовы
пустоши, выращивать хлеб, разводить скот. И всякий раз, когда я думал о Байте
или слышал это название, ощущал в горле вкус разбойничьего табака. Я проводил
дни и ночи в молитвах, я основывал монастыри в нашей провинции, вырубал леса,
чтобы строить деревни, осушал болота и возделывал поля. И отовсюду приходили
люди посмотреть на меня, послушать мою проповедь. И все они называли меня
святым. Тридцать лет я слышал, как меня зовут святым, и в итоге сам в это
уверовал, даже не заметил как. Но как одинок я был среди тех, кто возносил мне
хвалы, среди братьев-монахов, среди моей паствы. И однажды я не выдержал и
взмолился Господу: пусть ниспошлет мне встречу с человеком, который мне ближе
всех на этом свете и столь же свят, как и я. Я молился об этом много лет, всякий
день. И чем более ширилась моя слава святого, тем сильнее была моя тоска по
родной душе. Чем больше народу приходили в монастырь, чтобы узреть и услышать
меня, тем более становился я одинок. И вот, наконец,
Господь внял моим молитвам.
Акустика меняется,
стук в дверь кельи.
РАЙМУНД.
Отец Евгений, позволь мне войти.
ЕВГЕНИЙ.
Это срочно?
РАЙМУНД.
Уверен, что срочно, отец.
ЕВГЕНИЙ.
Уверен?
РАЙМУНД.
Да.
ЕВГЕНИЙ.
Ну, заходи.
Открывается дверь
кельи.
Что
тебя так встревожило?
РАЙМУНД.
Мне был сон, отец.
ЕВГЕНИЙ.
Будь осторожен, брат, не всякий сон от Бога.
РАЙМУНД.
Во сне я увидел нечто, о чем должен рассказать тебе.
ЕВГЕНИЙ.
Именно мне?
РАЙМУНД.
Да, отец, мне приснился один человек. Мы встретились на пустынной дороге. У
него не было лица. Вернее, у него был такой же капюшон, как у нас, монахов, но
лица его я разглядеть не мог. И я решил, что он безлик. Я заговорил с ним, он
не отвечал, а потом вдруг повернулся ко мне и произнес: скажи отцу Евгению,
человек, которого он ищет, зовется Милутин и живет в
деревне под названием Бегуна.
ЕВГЕНИЙ
(очень взволнованно). Он не сказал,
кто этот человек из Бегуны?
РАЙМУНД.
Не сказал, отец. Сколько я ни спрашивал, ничего не отвечал больше. И лица у
него как бы не было. Только монашеская одежда. Когда он сказал мне о человеке,
я проснулся и поспешил к тебе.
ЕВГЕНИЙ.
Так ты спал средь бела дня?
РАЙМУНД.
Да, уснул в своей келье. Устал и уснул прямо на полу. Но я искуплю вину. Не
буду спать две ночи за то, что уснул днем.
ЕВГЕНИЙ.
Ты не виноват, брат. Я молил Господа, а он дал мне ответ в твоем сне.
РАЙМУНД.
Позволь спросить, отец: ты хочешь найти человека по имени Милутин?
ЕВГЕНИЙ.
Я ищу человека на этом свете, который был бы более всего похож на меня. Я
просил Господа показать мне такого человека. И вот через тебя узнаю теперь, что
это Милутин из деревни Бегуна.
РАЙМУНД.
Это, должно быть, святой человек, ежели он похож на
тебя, отец.
ЕВГЕНИЙ.
Перестань говорить о моей святости… Позови-ка мне библиотекаря, прошу тебя. Я
не ведаю, где эта Бегуна. Никогда прежде не слыхал о
таком месте.
Смена акустики.
Я
возрадовался, сердце мое возликовало, я уже любил его, неведомого еще брата
моего Милутина. Я поспешил навстречу библиотекарю, мы
вместе последовали в библиотеку и стали искать в книгах…
Смена акустики,
библиотека.
БИБЛИОТЕКАРЬ.
Бегених — Бегено — Беговиа — Бегрот — Бегуна. (Очень оживленно.) Отец, я нашел место
под названием Бегуна!
ЕВГЕНИЙ.
Далеко ли отсюда?
БИБЛИОТЕКАРЬ.
Я посмотрю по карте. Вот...это в Мурдии,
отец, в соседней провинции. (Возбужденно.)
Вот здесь, вот Бегуна — между городами Антониа и Тугра, среди рудников.
ЕВГЕНИЙ.
Сколько миль отсюда?
БИБЛИОТЕКАРЬ.
Много, отец, миль двести… Но неужели ты собираешься туда совсем один?
ЕВГЕНИЙ.
Мне необходимо попасть туда, брат, я должен. Напиши мне, как пролегает мой
путь, какие монастыри я буду проходить и где смогу переночевать.
БИБЛИОТЕКАРЬ.
Я напишу, отец.
Смена акустики.
ЕВГЕНИЙ.
Братья мои плакали, когда я отправлялся в путь, меня проводили до города, и за
нами следовала толпа. Я попросил братьев благословить мой путь, даже самых
младших из них, в том числе одного молоденького послушника из крестьянской
семьи. Многие просили позволения следовать за мной и дальше, но я хотел прибыть
в Бегуну один и встретить
моего брата без посторонних. Я любил его, еще не зная его. Любил и благодарил
Господа за милость, оказанную мне, за то, что указал Он мне на брата моего Милутина. Известие о моем путешествии летело вперед меня,
на обочине дороги стояли люди и просили моего благословения.
Смена акустики, на
дороге.
ЖЕНЩИНА.
Благослови нас, отец Евгений.
ЕВГЕНИЙ.
Откуда ты идешь, дочь моя?
ЖЕНЩИНА.
Из Мурдии, отец.
ЕВГЕНИЙ.
Куда вы теперь идете?
ЖЕНЩИНА.
Возвращаемся на родину, отец.
ЕВГЕНИЙ.
Где же ваша родина?
ЖЕНЩИНА.
В Байте, отец, высоко в горах.
ЕВГЕНИЙ.
Байта — и моя родина, моя бедная земля.
ЖЕНЩИНА.
Да, отец, земля наша хоть и бедная и скудная, но уж лучше там, чем работать на
рудниках и жить… если бы ты, отец, знал, в каких грязных лачугах нам пришлось
ютиться… да еще эти дикие песни пьяных, что шатаются ночью по дорогам.
ЕВГЕНИЙ.
Давно ли вы в пути?
ЖЕНЩИНА.
Много дней, отец.
Евгений.
Не пролегал ли путь ваш через Бегуну?
МУЖЧИНА.
Да, мы проходили через Бегуну,
мы провели там ночь. Это такая же деревня, как и все остальные в краю рудников.
ЕВГЕНИЙ.
Не встречали ли вы в деревне человека по имени Милутин?
МУЖЧИНА.
Нет, отец. Кто он? Неужто вы из-за него следуете в
Бегуну?
ЕВГЕНИЙ.
Я не знаю, кто он… может быть, он священник.
МУЖЧИНА.
Мы не видели священника в Бегуне, отец. Лишь его дом. Он живет рядом с церковью,
в красивом доме, там же проживают врач, директор копей и аптекарь. Вы легко
найдете его, отец. Но зовется ли он Милутин — этого
мы не знаем.
Смена акустики.
ЕВГЕНИЙ.
Вечером нога моя ступила на землю той страны, где находилась Бегуна.
Таможенники нашей страны, аккуратно одетые и чистые, вышли из своей конторы,
преклонили колени и просили о благословении. Но в ста шагах стояла таможня Мурдии. Таможенники здесь были неприветливы, выглядели,
пожалуй, отталкивающе. И лишь один из них великодушно указал мне дорогу.
Смена акустики.
Я ищу
монастырь, брат, где я мог бы переночевать и подкрепиться. Здесь по близости
должна быть обитель.
ПЕРВЫЙ
ТАМОЖЕННИК. Тебе разве нечего есть?
ЕВГЕНИЙ.
Нечего.
ПЕРВЫЙ
ТАМОЖЕННИК. Хм, монастырь… Думаю, есть один в Тугре,
но до него еще тридцать миль. Ступай-ка ты лучше в ближайшую деревню к
священнику.
ЕВГЕНИЙ.
Но мой брат библиотекарь написал, что в десяти милях от границы находится
монастырь Святой Елены.
ПЕРВЫЙ
ТАМОЖЕННИК. Был когда-то. Но монахи давно покинули эту обитель, епископ отозвал
их обратно в город.
ЕВГЕНИЙ.
А сколько миль до ближайшей деревни, где есть дом священника?
ПЕРВЫЙ
ТАМОЖЕННИК. Миль пять, отец. Вот, возьми немного хлеба, тебе еще час пути. А ты
сегодня точно еще не ел?
ЕВГЕНИЙ.
Не ел.
ПЕРВЫЙ
ТАМОЖЕННИК. Тогда бери хлеб, и глоток вина, если желаешь.
ЕВГЕНИЙ.
Да, охотно.
ПЕРВЫЙ
ТАМОЖЕННИК. Садись, вот вино.
Из домика таможни
доносится солдатская песня.
ЕВГЕНИЙ.
Ты знаешь деревню под названием Бегуна?
ПЕРВЫЙ
ТАМОЖЕННИК. Есть такая тут у нас. Мой товарищ долго служил там жандармом. Эй,
Симон. (Громче.) Симон! Поди-ка сюда.
Песня умолкает.
ВТОРОЙ
ТАМОЖЕННИК (из помещения таможни). Ну что там? Опять какая-нибудь баба хочет
протащить через границу бурдюк с вином?
ПЕРВЫЙ
ТАМОЖЕННИК. Да пойди же ты сюда!
ВТОРОЙ ТАМОЖЕННИК
(приближается). Ну, в чем дело?
Доброго вечера!
ПЕРВЫЙ
ТАМОЖЕННИК. Ты же служил жандармом в Бегуне?
ВТОРОЙ
ТАМОЖЕННИК. Ну, служил, пять лет. Слава богу, ноги унес. Чертова дыра! Один
разврат и пьянство!
ПЕРВЫЙ ТАМОЖЕННИК.
Кого тебе надо в Бегуне, отец?
ЕВГЕНИЙ.
Человека по имени Милутин.
ПЕРВЫЙ
ТАМОЖЕННИК. Милутин? Нет, не знаю такого. У нас и
имен-то толком нет. Здесь много всякого сброда
шатается, но нет никого по имени Милутин. Не встречал
такого. Кто он такой? Рабочий на копях?
ЕВГЕНИЙ.
Не знаю… может быть, священник. Нет ли в Бегуне монастыря?
ВТОРОЙ
ТАМОЖЕННИК. Не-а, знаю только священника по имени Губерт.
А монастыря в Бегуне нет. (Со смехом.)
Это в Бегуне-то монастырь! Милутина я там уж во
всяком случае не встречал. Но с тех пор как я поступил
на таможню, там поселилось много нового чужого народа.
ПЕРВЫЙ
ТАМОЖЕННИК. Надеюсь, ты не зря проделал свой долгий путь, брат. Давно ли ты уже
в пути?
ЕВГЕНИЙ.
Я покинул мой монастырь в Сунторе две недели назад.
ПЕРВЫЙ
ТАМОЖЕННИК. Так ты из Сунторской обители?
ЕВГЕНИЙ.
Да.
ПЕРВЫЙ
ТАМОЖЕННИК. А как твое имя?
ЕВГЕНИЙ.
Я зовусь Евгений.
ПЕРВЫЙ
ТАМОЖЕННИК. Евгений! Евгений! Вы слышали! Так ты тот самый отец Евгений,
настоятель Сунторской обители?
ЕВГЕНИЙ.
Да, это я.
ПЕРВЫЙ
ТАМОЖЕННИК. Мы много слышали о тебе. Ты наставил на путь истинный блудницу
Агнес. Ты разослал своих братьев во все концы наших земель, чтобы помогать
бедным. Благослови нас, отец Евгений.
ЕВГЕНИЙ.
Благословляю вас, братья мои, благодарю вас за хлеб и вино.
Меняется акустика.
Я еще
немного поговорил с таможенниками, потом отправился дальше. Уже настала ночь, а
до монастыря еще было не близко. Но когда я уже собирался идти, у таможни
остановилась повозка. Это подъехал епископ провинции Мурдии.
Он услышал о моем путешествии и отправился мне навстречу приветствовать меня.
Смена акустики, на
дороге.
ЕПИСКОП.
Одари меня своим благословением, брат Евгений. Молва о твоей святости из Сунторской обители долетела до столицы Мурдии.
Слышал о твоем путешествии и рад, что могу первым принять тебя на границе
нашего края. Всем известна твоя мудрость, твое благочестие и смирение, твое
святое бытие, а историю о возвращении в лоно церкви блудницы Агнес в наших
школах рассказывают детям.
ЕВГЕНИЙ.
Не преувеличивай, досточтимый брат мой, я лишь беднейший из рабов Господних.
ЕПИСКОП
(с жаром). Рассказывают, ты пустился
в путешествие, дабы найти человека, подобного тебе.
ЕВГЕНИЙ.
Молва донесла до твоих ушей не всю правду, досточтимый.
Я просил Господа явить мне человека, что был бы похож на меня и более всех
прочих близок мне, и во сне брату Раймунду Господь
указал мне на этого человека, назвал его имя.
ЕПИСКОП.
Могу ли я узнать это имя?
ЕВГЕНИЙ.
Его зовут Милутин. Он проживает в деревне под
названием Бегуна в вашей провинции, в Мурдии.
ЕПИСКОП.
Милутин? Никогда не слышал этого имени. А Бегуна
находится недалеко отсюда. Гораздо ближе, чем твой монастырь Сунтор. Твое имя известно здесь всякому, но о Милутине я никогда не слышал. Бегуна же не славится своей
добродетелью. Это отвратительное место, грязная, убогая деревня, погрязшая в
разврате и пьянстве.
ЕВГЕНИЙ.
Ты уверен в этом, досточтимый?
ЕПИСКОП.
Мне ли не знать, брат. Там служит священником брат Хубертус,
Губерт — мой прежний брат-монах. Я навещаю его порой,
однако, признаюсь, принимаю его приглашение всякий раз с неохотой. Много
чужаков обитает в деревне, из всех краев страны приносит их в
Бегуну — работать на рудниках. Ютятся в грязных хижинах, и даже по самым святым
праздникам пьют горькую и путаются с потаскухами.
Точно ли тебе нужна Бегуна, брат?
ЕВГЕНИЙ.
Несомненно — Бегуна, но нет ли другого места с таким названием?
ЕПИСКОП.
Может быть, и есть. И если так, то мой библиотекарь найдет это место. Я прикажу
сейчас же найти его для тебя, как только мы прибудем в мою резиденцию. Но
сейчас кое-что другое. Я приготовил тебе сюрприз, брат. Я велел доставить в мою
резиденцию трех человек, которые славны в Мурдии
своей святостью. Тем самым я избавлю тебя от необходимости продолжать твой
путь. Уверен, мы скоро найдем Милутина,
вот увидишь.
Смена акустики.
ЕВГЕНИЙ.
Я встретился с тремя святыми в резиденции епископа, но ни один из них не
оказался тем, кого я искал. Епископ был до крайности удивлен.
Смена акустики, в помещении.
ЕПИСКОП.
Не знаю, что и думать, брат Евгений. Никто не знает здесь человека по имени Милутин, ты сам в этом убедишься, а народ будет удручен
тем, что ты пренебрегаешь нашими святыми.
ЕВГЕНИЙ
(с возмущением). Никем я не пренебрегаю, досточтимый. Я просил Господа явить мне
человека, подобного мне, родную душу, а не познакомить меня с теми, кого
почитают святыми в Мурдии. Я не святого просил, мне
нужен тот, кто мне на всем свете ближе вех…
ЕПИСКОП
(со смехом). Но ведь близок и подобен тебе может быть только святой!
ЕВГЕНИЙ.
Знаете, чем дальше я от моей Сунторской обители, чем
дольше и труднее мой путь, тем больше я сомневаюсь в своей святости. И тем
сильнее моя тоска по человеку по имени Милутин и по
деревеньке под названием Бегуна.
ЕПИСКОП.
Но ведь так ты можешь и не найти его.
ЕВГЕНИЙ.
Тогда прошу тебя, проводи меня в вашу библиотеку, я поищу другое место с
названием Бегуна.
ЕПИСКОП.
Попробуем. Однако мне не верится, что есть еще одна Бегуна.
Смена акустики.
ЕВГЕНИЙ.
Мы просидели в библиотеке допоздна. Лишь в два часа ночи я, утомленный, с
тяжелым сердцем отправился в монастырь к моим братьям, чтобы переночевать там.
Никакой второй Бегуны мы не нашли, а ведь у епископа в библиотеке были новейшие
труды по географии, карты и атласы. Нигде ни намека на другую
Бегуну. Утром, прощаясь с братьями, я заметил ухмылку на некоторых лицах,
отчего мне стало еще тяжелее на душе. Я отправился далее, избегая больших
дорог. Вечером, когда я уже был порядком измучен, я дошел до некой деревни и
решил там заночевать. Кто-то показал мне дорогу к дому местного пастора.
Смена акустики. В
помещении, стук в дверь.
ПАСТОР
(изнутри). Кто там?
ЕВГЕНИЙ.
Странствующий монах, отец.
ПАСТОР.
Чудеса, ей-богу. С каких это пор странствующие монахи проходят через нашу
деревню? Все больше всякий сброд, пьяницы, отребье и мерзавцы. Как зовут тебя?
ЕВГЕНИЙ.
Меня зовут Евгений.
ПАСТОР.
Скажи еще, что ты тот самый святой Евгений из монастыря в Сунторе.
Нынче только о нем и говорят. Он по слухам где-то в наших краях.
ЕВГЕНИЙ.
Я отец Евгений из Сунтора.
ПАСТОР.
Либо ты величайший обманщик, какого только видел свет, либо ты вправду тот, за
кого себя выдаешь, тогда Господь меня накажет!
ЕВГЕНИЙ.
Господь тебя не накажет.
ПАСТОР.
Ладно, входи.
Скрип двери. Пауза.
Простите,
святой отец, но знали бы вы, что творится здесь в деревне по ночам и кто только
не стучится в двери пастора. Вы же знаете, случись что, первый, к кому
приходят, это священник. Прошу, окажите мне честь, отец, входите в мое
прибежище. С тех пор как я здесь служу пастором, еще ни один монах не стучал в
мою дверь, а я ведь здесь уже двадцать лет. Так что, простите мою…
неприветливость. Если ко мне приходит кто-то из прихожан, мне все сразу
понятно. Скажем, придут за мной, чтобы позвать ночью к больному, я по голосу
догадаюсь, откуда человек — из деревни или пришлый, с миром пришел или обмануть
хочет. Этот здешний народ… его знать надо: на уме один разврат, карты да
пьянство. Но если ночью зовут к умирающему, они
становятся смиренными, аки агнцы. Куда путь держите, отец? Уже толкуют, что вы
кого-то ищите в нашем краю.
ЕВГЕНИЙ.
Мне надо в Бегуну.
ПАСТОР.
Бегуна! До нее еще часа четыре пути. Но зачем вам эта Господом забытая дыра?
ЕВГЕНИЙ.
Я ищу человека по имени Милутин.
ПАСТОР.
Родственник?
ЕВГЕНИЙ.
Нет.
ПАСТОР.
Объясните же мне, прошу вас, кто это, кого вы ищете в Бегуне?
ЕВГЕНИЙ.
Господь назвал мне имя. Я молил его об этом.
ПАСТОР.
Не понимаю. Нет, правда, не могу понять…
ЕВГЕНИЙ
(очень устало). Много месяцев просил
я Господа явить мне человека, который был бы мне подобен и ближе всех на свете.
И Господь назвал мне имя…
ПАСТОР
(смеется). Господь назвал вам
человека, что живет в Бегуне? Не хочу вас огорчать, святой отец, но и не хотел
бы сомневаться в воле Господа! Однако послушайте, что я вам скажу. И поверьте
мне. Вы заблуждаетесь. В Бегуне не найдете вы ни единого человека, что был бы
подобен святому отцу Евгению, ну хоть в чем-то был бы схож с ним, уверяю вас.
Мы здесь люди простые, грубые, но я вам истинную правду говорю. Уж я-то знаю
Бегуну.
ЕВГЕНИЙ.
Вы часто там бываете?
ПАСТОР.
Часто ли? Ну, раз в три недели точно, иногда чаще. И так вот уже двадцать лет.
Вас устраивает мой ответ? И тем не менее:
поворачивайте-ка вы назад, отец, обманулись вы. Как, вы говорите, его имя?
ЕВГЕНИЙ
(очень сердито). Милутин.
ПАСТОР.
Я не знаю ни одного Милутина в Бегуне. Имя, судя по
всему, грузское, а грузов здесь мало.
ЕВГЕНИЙ.
Я тоже из грузов[2].
ПАСТОР.
Это нам известно. Но во всем моем приходе не более пяти грузов. И они, увы, не отмечены добродетелью. Конечно, и в Бегуне найдется
несколько добродетельных душ. В церковь ходят процентов двадцать, и на том
спасибо. В нашей местности это весьма неплохо. Я всех добропорядочных прихожан
в Бегуне знаю. Скажем, жена второго директора Анна-Мария ходит в церковь каждый
день, она вообще прекрасный человек с добрым сердцем. Есть еще Хайнц, очень
достойный человек, даже слегка святой, и, наконец, их местный настоятель. Но
никто из них не носит имя Милутин. И вообще, грузы
здесь пользуются дурной славой. Вам-то я могу это сказать, вы не обидитесь, вы
поймете: они вялые какие-то, недокормленные, что ли, голодные вечно, работать
не любят, ни к какой серьезной работе не пригодны. Они тут быстро становятся
просто босяками. Ну и стоит ли вам идти в Бегуну?
ЕВГЕНИЙ
(устало). Я верю, Господь меня не
обманывает.
ПАСТОР
(очень дружелюбно). Я вам верю, отец,
но не хочу вас огорчать. Я не достоин ноги вам целовать, но не могу себе
представить, чтобы Господь указал вам путь в Бегуну в поисках того, кто подобен вам. А что, если… что,
если это нечистый решил вас запутать?
ЕВГЕНИЙ.
А вы уверены, что хорошо знаете жителей Бегуны?
ПАСТОР.
Я, конечно, не всякого знаю лично, но добропорядочных верующих прихожан, каждую
благочестивую душу на двадцать миль в округе, знаю. (Смеется.) Их так мало, этих душ, они наперечет.
ЕВГЕНИЙ.
И не знаете никого по имени Милутин?
ПАСТОР.
Точно не скажу. Может, и есть кто-нибудь с таким именем, но если он из
грузов… А грузы… Ну да сами увидите.
Меняется акустика.
ЕВГЕНИЙ.
В ту ночь я почти не спал. Сердце ныло от тоски, а тело — от усталости. Я молил
Господа о прощении, о просветлении и об утешении. Я опустился на пол и плакал.
И только на рассвете, ненадолго забылся сном. Во сне увидел я себя на белой,
пустой дороге, и она как бы шла сквозь туман туда, в бесконечность. Подле меня
вдруг оказался человек как бы без лица. Одет он был, подобно мне, у него был
капюшон, и, хотя лица не было видно вовсе, мне казалось, будто он мне
улыбается. Я заговорил с ним, он не отвечал. Мы шли рядом по этой бесконечной
дороге, как он вдруг обернулся ко мне, и я увидел лицо вроде бы разбойника Бунца. Правда, это лицо только чем-то неуловимым напоминало
лицо разбойника, каким я его помнил. Я опустился перед ним на колени и увидел,
как издалека, сквозь туман, по дороге, нам навстречу идут какие-то люди, все
ближе, ближе, ближе. И первым шел епископ Мурдии, с
лицом белым как мел, перекошенным от страха. Он также опустился на колени перед
Бунцем, и я вздрогнул, увидев отрешенное и строгое
лицо разбойника.
Смена акустики, на
дороге.
ЕПИСКОП.
Смилуйся, пощади.
БУНЦ.
Господь помилует.
ЕПИСКОП.
Будь моим заступником перед Господом.
БУНЦ.
Кто я такой, чтобы просить Господа за тебя… Семерым, что встретились в твоей
жизни, отказал ты в любви. Первый — младенец одной блудницы. Он от рождения поражен
был сифилисом, и мать подбросила его на порог твоего дворца. Ты с презрением
отвернулся от него, сдал его в приют, где он и умер. Второй — вор, что украл у
полковника твоей дворцовой гвардии золотой эфес от сабли. Ты не вступился за
него, когда твои гвардейцы запороли его до смерти. Третьей была женщина по
имени Ядвига. Она была твоей экономкой…
ЕПИСКОП.
Она соблазнила моего каноника!
БУНЦ. А
каноник готов был признать свой грех и жениться на Ядвиге, когда она
забеременела. Но ты отослал его в самый дальний приход, а ее выгнал на улицу.
Она попала в обоз к какому-то проходимцу и вскоре умерла в придорожной канаве в
нищете, страдании и никому не нужной. Четвертый…
ЕПИСКОП.
О, пощади! Пожалей меня!
БУНЦ. Я
не судия тебе, я здесь не затем. Я послан лишь для того, чтобы освежить твою
память. Судить же тебя будут тот младенец, вор, блудница Ядвига, диакон Юлий и
еще трое, о которых тебе еще предстоит вспомнить. Помнишь ли ты их?
ЕПИСКОП.
Да.. да.. да… Я велел наказать диакона Юлия за его
слишком долгую проповедь о том, что “блаженны нищие духом”, ибо “их есть
царствие божие”. Мне показалось, он говорил опасные вещи.
БУНЦ.
Тебе многое казалось опасным, хотя не было в том никакой опасности. А вот
многое из того, что на самом деле опасно, ты таковым не счел. Господь наш
укажет тебе, что значит опасно, а что — нет. И те, кто будет судить тебя, будут
добрее и милостивее, нежели ты тогда. Ступай, ступай же, те семеро ждут тебя.
Смена акустики.
ЕВГЕНИЙ.
Кто только не проходил перед Бунцем в моем сне:
короли, монахи, солдаты, коммерсанты, богачи в золоте и бедняки в обносках. И
всякого заставлял он вспомнить о своих грехах. И когда все прошли, поднял и я
глаза на грозный лик Бунца, как ни страшно мне было.
Мне же он улыбнулся.
Смена акустики.
БУНЦ.
Не страшись, милый Евгений. И не сбивайся с пути. Человек, которого ты ищешь,
живет в деревне Бегуна, и зовут его Милутин. Завтра
вечером ты встретишь его.
Смена акустики.
ЕВГЕНИЙ.
Тут я проснулся, и сердце мое снова возрадовалось, как тогда, когда впервые
узнал я о моем брате Милутине. Я поднялся с пола,
умылся чистой водой, помолился и поблагодарил Господа за озарение, ниспосланное
мне во сне. В доме священника было еще тихо. Я оставил хозяину записку со
словами благодарности и покинул его дом. По дороге я встретил попутчика, он
также шел в Бегуну.
Смена акустики, на
дороге.
ПУТНИК.
У нас в деревне есть один человек, он возит пиво в Бегуну, он мог бы вас подвезти. Ах да, сегодня у него
выходной. Вы ведь монах?
ЕВГЕНИЙ.
Угу.
ПУТНИК.
Поди, священник?
ЕВГЕНИЙ.
Да.
ПУТНИК.
Здесь монахи редко бывают. У нас здесь из вашего звания только настоятель
прихода. (После краткого молчания.)
Хм… Мы его не очень-то жалуем… впрочем, и он нас тоже. Директору-то он
кланяется до земли, дельцам и торгашам прямо на грудь кидается, а придет кто-то
из нас — из простого люда — пальцем не пошевелит. Поглядит с презрением: опять,
мол, пьян? Да крикнул бы он хоть раз такое директору на улице: что, опять
надрался?! А ведь и директор, бывает, напивается, и настоятель это знает. А
зачем вам в Бегуну?
ЕВГЕНИЙ.
Ищу человека по имени Милутин. Не знаешь ли такого?
ПУТНИК.
Милутин? Милутин?
Смена акустики, сперва
тихо, потом все громче шум в трактире. Слышится голос хозяйки трактира.
ХОЗЯЙКА.
Милутин! Эй, Милутин!
Проснись!
МИЛУТИН-МУНЦ.
А? Что? Уф… Ну, что там еще?
ХОЗЯЙКА.
Давай, сыграй-ка что-нибудь, я тебе не за то плачу, чтобы ты тут спал.
Давай-давай, бери свою скрипку! Люди пьют и хотят музыки!
МИЛУТИН
(играет и поет).
Я груз,
разбойником родился,
Немного
в жизни преуспел —
Отцовским
опытом гордился:
Делить
добычу я умел.
Я был
коровьим скотобойцем,
Ох, не
забыть коровьих глаз!..
И вот,
когда я стал пропойцей,
Пилю на
скрипочке для вас.
Вот до
чего доводит пьянство.
Бывает,
есть хочу до слез —
И мне,
как лошади крестьянской,
Жевать
приходится овес.
И
никому из вас нет дела,
Что мой
карман наружу весь…
Помилуй
мя, святая Дева,
Прости
и хлебушка дай днесь…
ХОЗЯЙКА.
Оставь ты свою святую Деву! От этой песни у кого хочешь вино
поперек глотки комом встанет! Спой-ка что-нибудь забавное! Про Йохена! Давай-давай! Ну!
МИЛУТИН
(поет).
Как-то
пришел рыжий Йохен домой
Раньше
на час после смены ночной.
Что же
он видит — в постели жена,
Но
присмотрелся — она ж не одна!
С рыжим
каким-то лежит в аккурат —
Батюшки,
рыжий-то, Йохена брат!
Женское
сердце, ребята, — беда!
Слишком
большое оно иногда.
Ласки
ему не хватает порой —
Вот
почему с нею рыжий другой!
ПОСЕТИТЕЛИ
ТРАКТИРА. Дальше, Милутин, еще давай!
МИЛУТИН
(поет).
Рыжего
брата он с ложа согнал,
“Тсс!
Поднимайся!” — жене он сказал.
Вытащил
нож, что всегда был при нем,
Просто
без дела торчал за ремнем.
“Вот,
пригодился”, — им Йохен шепнул,
Женщине
в сердце без шума воткнул.
Женское
сердце, ребята, — беда!
Слишком
большое оно иногда.
Ласки
ему не хватает порой —
Вот
почему с нею рыжий другой!
ПОСЕТИТЕЛИ
ТРАКТИРА (хохот, аплодисменты). Пинту
пива Милутину! Рюмку водки Милутину!
Спой о бедном батраке, Милутин! Спой!
МИЛУТИН
(поет).
Кто
молотил и сеял для богатых?
Кто их
подвалы наполнял вином?
Тот, у
кого штаны всегда в заплатах, —
Работу
делай, а гроши потом.
Им
подбивают бархатом штиблеты,
Им
утром носят на подносе ром…
А мы в
опорках и зимой, и летом —
Работу
делай, а гроши потом…
Скрип двери. Внезапная
тишина. Полное молчание.
ХОЗЯЙКА
(робко). Вы ищите что-то, отец?
ЕВГЕНИЙ
(очень тихо). Я побывал у настоятеля,
у бургомистра, чуть ли не в каждом доме, но никто не знает ничего о человеке,
которого я ищу. (Еще тише.) Лишь
теперь я понял, что Мульц — это и есть Милутин. У нас так матери зовут своих маленьких сыновей,
крещенных именем Милутин.
Тишина.
МИЛУТИН (медленно
подходит ближе). Ты знал меня под именем Мульц,
но здесь я назвался своим полным именем. Ты меня искал, Евгений?
ЕВГЕНИЙ.
Да, я пришел издалека, чтобы говорить с тобой.
МИЛУТИН.
Прямо сейчас?
ЕВГЕНИЙ.
Прямо сейчас, если возможно.
МИЛУТИН.
Не получится, Евгений. Они меня теперь не отпустят. Мне платят за то, чтобы я
пел, а если не стану петь, то мне не нальют выпить.
ЕВГЕНИЙ. И долго ты должен петь?
МИЛУТИН.
Пока все не разойдутся, а это бывает под утро, Евгений… Сегодня у них
получка, так что это надолго. Ты ведь не спешишь?
ЕВГЕНИЙ.
Уже не спешу, я подожду. Это продлится до полуночи?
МИЛУТИН.
Гораздо дольше, мой милый Евгений.
ЕВГЕНИЙ.
Почему ты зовешь меня мой милый Евгений, как твой отец… тогда?
МИЛУТИН.
Я всем так говорю, кто лучше меня.
ПЕРВЫЙ ПЬЯНИЦА. Ты давай пой, Милутин,
исповедоваться будешь утром…
ВТОРОЙ ПЬЯНИЦА. Э-э… Оставь их в покое… видишь, они же знакомы
и давно не виделись!
МИЛУТИН.
Тебе теперь лучше уйти, Евгений. Это место не для тебя. Подожди меня в моей
комнате, если у тебя нет лучшего жилья.
ЕВГЕНИЙ.
Никакого жилья у меня нет. Где ты живешь?
МИЛУТИН.
У вдовы Басколейт. Спроси, где моя комната, она тебя
проводит. Ты точно меня дождешься?
ЕВГЕНИЙ.
Непременно дождусь.
ХОЗЯЙКА
(настойчиво). Давай, Милутин, пой! Все песни пой. Какие знаешь! Публика желает слушать!
МИЛУТИН
(поет).
Я —
груз, я разбойник и горький пропойца.
Я в
жизни умею только три вещи:
Терзать
мою скрипку, коров забивать
И
добычу делить.
А
прочим наукам, увы, не учен!
Я — груз,
разбойником родился,
Немного
в жизни преуспел —
Отцовским
опытом гордился:
Делить
добычу я умел.
Я был
коровьим скотобойцем,
Ох, не
забыть коровьих глаз!..
И вот,
когда я стал пропойцей,
Пилю на
скрипочке для вас.
Вот до
чего доводит пьянство.
Бывает,
есть хочу до слез —
И мне,
как лошади крестьянской,
Жевать
приходится овес.
И
никому из вас нет дела,
Что мой
карман наружу весь…
Помилуй
мя, святая Дева,
Прости
и хлебушка дай днесь…
Медленно все затихает,
смена акустики.
ЕВГЕНИЙ.
Комната Мульца была убога: кровать, ящик вместо
стола, стульев вовсе не было. Из стены торчал гвоздь, на который он вешал
скрипку. Рядом с гвоздем на стене висело изображение Богоматери, однажды
разорванное и снова склеенное с помощью клейких полосок. Я снял это изображение
со стены и поцеловал его, ибо это была любимая картина брата моего Милутина, картина маленького Мульца,
того Мульца, с которым я коротал холодные вечера на
Байтовых пустошах. Ни епископ, ни священник и ни одна из этих благочестивых душ
не ведали ничего об этом человеке. И хотя здесь все мне было чужим, вдруг
вспомнилась моя келья в Сунторском монастыре, мне
даже показалось, будто я наяву там оказался, в своей келье.
Смена акустики.
Трактир. Хор пьяных голосов горланит песню. Слышен голос хозяйки.
ХОЗЯЙКА.
Вот, поешьте. Вы ведь голодны, я вижу. Вот и ешьте как
следует. Не знаю, чего вам надо от Милутина, не мое
это дело, но вот что я вам скажу: будьте добры к нему, от него никто ничего,
кроме добра, не видел. Да что там, он же почти святой. И мне не стыдно так
говорить. Могу вам рассказать то, чего никогда прежде никому не рассказывала…
ЕВГЕНИЙ.
Расскажи.
ХОЗЯЙКА.
Он все раздает детям. Вы, поди, не расспрашивали
детей, когда искали его, так ведь? А вам бы всякий ребенок показал, где живет Милутин. Его держат тут за блаженного, потому что он все
раздает, что у него только есть, и как только у него выдается свободное время,
идет гулять с детьми. Я вот считаю, что почти святой он! Священник наш местный
не любит, когда Милутин возится с детьми, потому что Милутин долго сидел в тюрьме.
ЕВГЕНИЙ.
Сидел в тюрьме?
ХОЗЯЙКА.
А-а, так вы не знали? Десять лет сидел в тюрьме, а потом еще десять работал в
рудниках. Так что он у нас тут живет уже двадцать лет.
ЕВГЕНИЙ.
И никто не мог сказать мне, где его найти! Никому он не известен!
ХОЗЯЙКА.
А теперь все его знают. Говорю вам, в деревне найдется лишь пара человек, кто
его не знает. Похоже, что именно к ним-то вас и послали. Не думаю, что
настоятель нашей церкви знает его имя.
ЕВГЕНИЙ.
Да, такого имени священник не знает. Как он говорит: не может же он весь
местный сброд знать по имени.
ХОЗЯЙКА.
Вот оно как! А не рассказал ли вам наш преподобный,
что кое-кого из этого сброда, а именно моего сына, Милутин
отправил учиться? Он хотел стать священником, мой Юлий.
ЕВГЕНИЙ.
Юлий?
ХОЗЯЙКА
(со слезами). Ох, добром это не
кончилось. Мой сын поспорил с епископом из-за своей проповеди. На том все и
кончилось. Я о нем больше не слышала. Видно, его забрили в солдаты. А ведь он
был уже диакон. Да я бы многое могла вам рассказать. Все знают, как однажды
приезжала сюда знатная дама в карете с кучером, стояла на коленях перед Милутином и благодарила его…
ЕВГЕНИЙ.
Я об этом не слышал.
ХОЗЯЙКА.
Хотите — верьте, хотите — нет, но только так именно все и было: она плакала,
стоя на коленях перед Милутином, и благодарила его за
то, что он…
ЕВГЕНИЙ.
Что же он для нее сделал?
ХОЗЯЙКА.
Прежде-то он был разбойником, ну, это вам, должно быть, известно. Так вот, эта
дама попала как-то в руки разбойничьей шайки, там же и Милутин
был. Они хотели над ней надругаться, а он спас ее от позора и бесчестья. Она
была молода и хороша собой. Ему удалось вызволить ее, да еще и денег ей дать. А
она, когда приезжала сюда, вернула ему все те деньги, и что, как вы думаете, он
с ними сделал? Подарил одному бедняку здесь в деревне. Только он и мог так
поступить. Говорю вам, от него никто ничего, кроме добра, не видал. Он добрый
человек, Милутин.
Смена акустики.
ЕВГЕНИЙ.
Пока я ждал Милутина, вспомнил, как кто-то сказал:
многие живут в ненависти и думают, что все их любят, и другие же в любви живут,
полагая, что живут в нелюбви. Милутин все не
приходил, так что я заснул глубоким сном. А когда проснулся, комнату ярко
освещало солнце, а Милутин сидел на краю кровати
подле меня.
Смена акустики, в
комнате Милутина.
МИЛУТИН (тихо).
Я всю ночь думал, зачем ты пустился в такой дальний путь? Неужели только затем,
чтобы увидеть меня? На что я тебе?
ЕВГЕНИЙ.
Я просил Господа явить мне человека, который был бы мне ближе всех на земле и
был бы подобен мне. И Господь назвал мне твое имя.
МИЛУТИН
(сердито). Ты что, смеешься надо
мной!
ЕВГЕНИЙ.
Прости, но это ей-богу правда…
МИЛУТИН.
Нет-нет! Не надо ничего говорить. Да и не важно, зачем ты пришел. Я давно уже
думал, вот бы увидеть тебя снова, вспомнить наше детство там, в горах, на
Байтовых пустошах. Помнишь, как мы сидели у костра? А вот это помнишь?
ЕВГЕНИЙ.
Конечно… Твой табак…
МИЛУТИН.
Мы курили этот табачок на Байтовых пустошах… Хочешь покурить? Я скручу тебе
папироску.
ЕВГЕНИЙ.
Знаешь, я не курил с тех пор.
МИЛУТИН.
Вот и давай, покурим вместе. Ну?
ЕВГЕНИЙ.
А-а… Давай!..
МИЛУТИН.
Ну как, нравится?
ЕВГЕНИЙ.
Угу… Нравится.
Смена акустики.
ЕВГЕНИЙ.
Пятьдесят лет не курил. Первая сигарета за полвека. И, вероятно, последняя. Снова
мне щекотал горло дым разбойничьего табака с травами. С Мульцем
мы более не говорили. Он слишком устал и скоро уснул. Я же прошел через
грязную, убогую деревню, поговорил с людьми. Мне стало грустно на душе: люди
любили Мульца, хотя имя его известно было лишь
жителям десяти беднейших переулков деревни. Меня же знал всякий, однако никто,
очевидно, не любил. Я хотел было забрать с собой в монастырь брата моего Милутина, но вечером перед домом вдовы Басколейт
собрались люди, и даже дети, как были в своих рубашонках, в которых собирались
лечь спать, прибежали тоже, и Мульц улыбнулся мне и
просил уважить бедняков. Я покинул деревню один. Выскользнул незаметно, минуя
главный тракт, и направился обратно в страну грузов. Вернувшись в монастырь,
заметил я на лицах братьев-монахов усмешку, ибо молва о том, что я обманулся,
опередила меня. И никто не догадался, что я вовсе не был обманут. Потом я поселился в одном из наших горных монастырей на Байтовых
пустошах и вот теперь, как в детстве, слушаю вой ветра, гляжу на тощих коров с
пустым выменем и провожу остаток дней моих в молитвах и размышлениях о том, что
меня более всего беспокоит: многие живут в ненависти, думая, что живут в любви,
другие же полагают, что живут в ненависти, но живут в любви.
1953