Перевод и вступление Виктора Широкова
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 7, 2016
Перевод Виктор Широков
Альфред
Эдвард Хаусман (1859-1936) — один из самых любимых и известных поэтов
Великобритании. Его стихи печатались и печатаются в престижных английских
антологиях, а его творчество неоднократно становилось темой критических и
биографических исследований и сотен статей. Теодор Г. Эхрсам, к примеру, привел
немало подобных свидетельств в книге “Библиография Альфреда Эдварда Хаусмана”
(1941). В 1945 году Роберт Вустер Сталман издал свою “Аннотированную биографию
А. Э. Хаусмана ‘Критические этюды’”, в которой собрал практически все, что
писали о лирике Хаусмана, и сам написал о его влиянии на поэзию 1920-1945
годов.
Впечатляют
и мнения о произведениях Хаусмана других поэтов, его соотечественников. Так,
Томас Гарди полагал, что стихотворение “Цела ль моя упряжка” — наиболее
драматургически выстроенное стихотворение во всей английской поэзии. Бабетта
Дойч, Карл Шапиро, У. Х. Оден отзывались о творчестве Хаусмана с уважением и
любовью. К. Д. Льюис сравнивал его с такими гигантами, как Джеральд Мэнли
Хопкинс, Уилфрид Оуэн и Т. С. Элиот.
Сборник
стихов “Шропширский парень” был написан под
впечатлением драматических событий в жизни автора. Темы сборника — умирание и
смерть, предопределенность судьбы и борьба с роком. Меланхоличные и в то же
время ироничные, традиционные по форме и авангардные по внутренней энергетике,
стихи Хаусмана повлияли и на поэзию Редьярда Киплинга, в частности, на его “Казарменные
баллады”. Поэзия Хаусмана, притом
что орнамент стихотворений, их строфика своеобразны и прихотливы, поражает
экстраординарной простотой и красотой мелодий. Каждое стихотворение — уже
готовая песня.
Альфред
Эдвард Хаусман известен в нашей стране. На русский
язык его переводили Б. Слуцкий, С. Маршак, другие поэты. О нем писали статьи,
исследования. И все же “последний поэт-классик луговой Англии” (как назвал его
М. Л. Гаспаров) во многом остается загадкой.
Переводы, предлагаемые вниманию читателей, — еще одна попытка разгадать эту
загадку.
XIV
Идут беспечно люди,
Как
их понять уму:
Стою я у дороги,
Не
нужен никому.
Как
списанный на берег
Моряк,
мне все равно;
Душа мое и сердце
Давно
ушли на дно.
Нет пары безрассудству
В
просторе голубом,
Что привело б подругу
В
мой одинокий дом.
Цветы не исцеляют,
Утрачен
верный путь;
Потерянное сердце
Мне
разрывает грудь.
Так по чужой дороге
Иду
я без гроша:
Лежат в пучине моря
И
сердце, и душа.
XXII
Раздался незнакомый звук,
Проходит
взвод, гремя.
Один красномундирный
вдруг
Не
сводит глаз с меня.
Мил человек, тебе со мной
Навряд ли встретиться дано,
И то, что мы зовем судьбой,
Давно
предрешено.
Ни общих дум, ни общих дат,
Но
в счастье иль в беде
Всего хорошего, солдат,
Желаю
я тебе.
XXVI
Мы шли вдоль поля год назад
С любимой, догорал закат,
Вдруг слышим мы через забор
Осины странный разговор.
“О, кто там жаждет новостей?
Сельчанин с девушкой своей?
До свадьбы — несколько недель,
И время их сведет в постель,
Вот только ляжет он с другой,
Она ж — накроется землей”.
И верно, точно через год
Другая девушка идет,
И вновь звучит над головой
Осины разговор ночной;
Да только слов я не пойму,
Похоже, все идет к тому,
Чтобы не я — подружка поняла,
Как вскоре сложатся дела,
Знать, мне под клевером лежать,
А ей с другим беднягой спать.
XXVII
“Цела ль моя упряжка
В
родимой стороне,
Слышны ли сбруи звоны
Как
раньше, как при мне?”
Привет, бряцанье сбруи,
А
также конский топ
Слышны; лишь
ты под пашней
Лежишь,
наморщив лоб.
“Играют ли ребята
В
футбол на берегу,
И мяч со всеми вместе
Я
погонять смогу?”
Играют классно парни,
Открыть,
мечтая, счет,
Да и вратарь, как цербер,
Ворота
стережет.
“Нашла ль подружка счастье,
Дружка
во всем виня.
Или она устала
Оплакивать
меня?”
Увы, она не плачет,
Тебя
ведь не спасти.
Она теперь довольна.
Молчи
и тихо спи.
“А что мой друг старинный,
И
как его житье?
Он отыскал ли ложе
Удобней,
чем мое?”
Да, с нами всё в порядке…
Тебе
ж не стоит знать,
Где, с кем делю я ложе, —
Спокойней
будешь спать.
XXXV
На горе пустынной, летней,
Где
ручьев разбег ленив,
Барабана звук заметней,
Как
во снах речитатив.
Громко, дискантом и басом,
То
земля во все концы
Катит пушечное мясо —
Умирать
идут бойцы.
Их товарищей убитых
Кости
белые торчат
Всюду на полях забытых;
Не
придет никто назад.
И рожки зовут напрасно,
И
зачем их тон суров?
Был бы это женский голос,
Вот
тогда я встать готов.
XXXVI
Ведет дорога далеко,
Над
ней луна в крови;
Меня уводит далеко
Дорога
от любви.
Недвижно до конца земли
Стоит
теней конвой:
Но ноги по ночной пыли
Путь
продолжают свой.
Мир кругл, недаром говорят,
Иди
себе вперед,
Всё будет хорошо, назад
Дорога
приведет.
Но прежде, чем вздохнуть легко,
Пройди
круги свои:
Меня уводит далеко
Дорога
от любви.
LI
С разбитым сердцем как-то я
В зал греческий забрел, друзья,
И там, в болезненном пылу
Заметил статую в углу.
Спал истукан немало лет,
Ан глянул пристально в ответ.
Казалось, он хотел сказать:
“Привет, не стоит унывать;
Пусть наша юность позади,
Но есть надежда впереди”.
Так он стоял, вперяя взгляд
И утешая невпопад:
“Что, парень, очень тяжело?
Да ведь и мне не повезло.
Я тоже должен тыщи
дней
Взирать на чуждых мне людей.
Мне спину сгорбили века,
Ты под столом ходил пока.
Когда ты сбросишь иго лет,
Я так же молча гляну вслед.
Смелей, дружок, недолго ждать:
Будь каменным и сдюжишь кладь”.
Вот что он взглядом мне сказал,
И я легко покинул зал;
Одолевать цунами чувств
С тех пор у статуй я учусь.
LXI
Колокольня
Хьюли
Шпиль колокольни Хьюли
Слепит,
смотреть нельзя;
А близ нее уснули
Соседи
и друзья.
Там башня копит опыт
Печали
и обид,
Там час за часом пробит,
Да
только время спит.
Рядам надгробной толщи
Не
нужен передых;
Ведь мертвых в Хьюли больше,
Гораздо,
чем живых.
Опять копает землю
Могильщик
— знай, итожь;
А за оградой дремлют
Самоубийцы
сплошь.
Считает башня Хьюли
Количество
могил;
Парней, что здесь уснули,
Я
горячо любил.
Друзья лежат глубоко,
Везде,
от сих до сих;
Я тоже одиноким
Не
буду среди них.