Вступление Марии Фаликман
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 7, 2016
Пять
веков британского поэтического портрета#
Джордж
Гаскойн, Александр Поуп, Альфред Теннисон, Данте Габриэль Россетти, Эндрю Лэнг,
Джон Китс, Норман Маккейг, Джордж Бейкер, Томас Гарди, Чарльз Косли
23
апреля 2016 года в Москве открылась выставка британского портрета “От Елизаветы
до Виктории” из Лондонской национальной портретной галереи. В течение трех
месяцев в Третьяковской галерее были представлены портреты британских монархов,
государственных деятелей, ученых, художников и, конечно же, знаменитых писателей
и поэтов, переводы произведений которых давно стали частью русской культуры.
Среди них Уильям Шекспир, Джон Мильтон, Роберт Бёрнс, Джордж Гордон Байрон,
Вальтер Скотт, Уилки Коллинз и Джером К. Джером. В свою
очередь, Лондон с марта по июнь принимал выставку портретов из Третьяковской
галереи, на которых британцы смогли увидеть лица тех, чье творчество определило
культурный облик России: композиторов, художников, артистов, меценатов и,
конечно, же, писателей, поэтов и драматургов — А. Н. Островского, И. С.
Тургенева, Ф. М. Достоевского, Л. Н. Толстого, А. П. Чехова, Н. С. Гумилева, А.
А. Ахматовой.
В
связи с этим выдающимся культурным событием, а также в связи с тем, что 2016
год объявлен перекрестным годом языка и литературы Великобритании и России, мы
представляем на страницах журнала переведенные специально для этой публикации
стихотворения британских поэтов, творивших в период с XVI по XX век. Эти
стихотворения, выбор которых не претендует на полноту охвата эпохи и в
значительной мере обусловлен вкусом переводчиков, роднит то, что все они — в
жанре портрета. Некоторые словесные портреты принадлежат перу тех, чьи лица
посетитель Третьяковской галереи смог увидеть на выставке. Это, к примеру,
Александр Поуп, один из крупнейших представителей британского классицизма, и
Альфред Теннисон, любимый поэт королевы Виктории, которая присвоила ему звание
поэта-лауреата и титул барона.
В
нашей журнальной подборке мы условно выделяем несколько жанров, присутствующих
и в портретной живописи.
В
жанре автопортрета созданы два не похожих друг на друга стихотворения Джорджа Гаскойна, одного из наиболее ярких поэтов елизаветинской
эпохи, которая стала отправной точкой и для выставки в Третьяковской галерее.
Стихи Гаскойна выбраны не случайно: автопортрет в его
творчестве не раз становился предметом литературоведческих изысканий[1].
В
разделе парадных и исторических портретов нам показалось интересным представить
не только запечатленные в стихах образы английских государственных деятелей
(прижизненный портрет одного из героев этого раздела — полковника Бернаби — посетители Третьяковской галереи увидели на
выставке), но и портреты наших соотечественников глазами их британских
современников.
Следующий
раздел мы условно обозначили как “лирические портреты”. Здесь читатель найдет
поэтические портреты возлюбленных, портреты-воспоминания, образы загадочных
прекрасных дам и просто дорогих сердцу поэта женщин.
Наконец,
мы не смогли обойти вниманием жанр сатирического портрета, который тоже
присутствовал в британской поэзии на протяжении всех этих столетий. Спектр этого раздела широк: от карикатурного, но сочувственного
портрета земледельца в исполнении Джорджа Гаскойна
через немного обидный обобщенный портрет бывших возлюбленных, принадлежащий
перу известного поэта и романиста викторианской эпохи Томаса Гарди, до
семейного портрета, сочиненного корнуольским поэтом
Чарльзом Косли, который традиционно считается детским
поэтом, однако сам он не проводил жесткой границы между стихами для взрослых и
детскими стихами и к тому же известен как один из наиболее виртуозных
версификаторов в британской поэзии ХХ века.
Автор
и руководитель проекта — культуролог, переводчик, куратор международных
проектов в области культуры А. Г. Генина. Все примечания к стихотворениям
выполнены переводчиками.
Мария Фаликман
Автопортрет
Джордж Гаскойн (1535-1577)
Блаженствую средь бездны бед…
Блаженствую
средь бездны бед,
Вздымаюсь
ввысь, срываюсь в ад,
Спешу
за радостью вослед,
Безмолвной
мукою объят, —
Так я
живу, так я люблю:
Горячку
редкостную длю.
Развеселюсь
ли не шутя,
Шучу ли
над собой самим,
То я
доверчив, как дитя,
То
подозреньями томим,
Желаньем
вечным обуян,
Сыт
голодом и жаждой пьян!
Моим
причудам нет числа,
Корить
же хворого — грешно;
Порой
мне радость не мила,
Раз ей продлиться не дано,
А горечь
— сердце веселит
Тем,
что надежду мне сулит.
Как
жаворонок, отряхнув
Сон
тягостный среди ветвей,
С
рассветом раскрывает клюв
Для
песни радостной своей —
Так я
пою во мгле невзгод
И верю:
скоро рассветет.
Но
бедной Филомелы трель
Разносится
над царством сна:
Ее
полночная свирель
Печали
сладостной полна;
Не так
ли я тебе пою,
Пока
тоску не изолью?
Прощай,
красавица моя,
Да
будет радостен твой путь.
Веселым
представлялся я,
Но
смерть близка — не обессудь!
Меня
уморит мысль одна:
Вдруг
нам разлука суждена?
Колыбельная
Малютке
напевает мать
Над
люлькой баюшки-баю,
Пришла
пора и мне начать
Песнь
колыбельную мою.
Младенцев
к ночи сон берет —
Ну что
ж, настал и мой черед
Двух-трех
проказливых птенцов
Угомонить в
конце концов.
Спи,
молодость моя, усни,
Тебе
пою я баю-бай,
Погожие
промчались дни,
Забудь
о них и засыпай.
Давно
пора тебе ко сну:
Уже ни
дрожь, ни седину
С тобою
нам не одолеть!
В
ночной тиши покойся впредь.
Глаза,
усните-ка и вы:
Ваш
детский блеск давно погас,
Взгляните
в зеркало: увы,
Морщины
окружают вас.
Бай-бай!
уймитесь, шалуны,
Пора
уже смотреть вам сны.
Пусть
юных дев манящий вид
От
спячки вас не пробудит.
И ты,
мой своевольный дух,
Спи
сладко, баюшки-баю,
К твоим
причудам нынче глух,
Лишь
здравый смысл я признаю.
Бай-бай!
усни, мучитель мой,
Пора
безумцу на покой,
А за
тобой — таков закон —
И тело
погрузится в сон.
Угомонись
и ты, хвастун,
Уймись,
мой Робин, баю-бай!
Послушай,
ты уже не юн,
И даром
нос не задирай.
Пускай
тугие кошельки
Разбрасывают
медяки,
А мы с
тобой теперь бедны,
Нам
остаются только сны…
Итак,
пришла пора уснуть
Вам,
юный взор, и дух, и пыл!
Разлуку
с вами оттянуть
И рад
бы я, да нету сил,
Уходит
радость навсегда,
И
наступают холода.
Припомните
в ином краю
Песнь
колыбельную мою.
Перевод Марины
Бородицкой
Исторический и
парадный портрет
Александр Поуп
(1688-1744)
Государственный секретарь
Джеймсу Крэггсу,
эсквайру[2]
Достойная
душа, гордыни лишена,
В ней
разум господин — не страх и не вина,
Ей
нечего таить, нет нужды хвастать ей,
Струит
она тепло без примеси страстей.
Притворству
не учён, не прячешь ты лица,
Взор
испытующий насквозь пронзит лжеца
И
вгонит в краску неуемного льстеца.
Вот кем
ты прежде был. И знай: ни короли,
Ни
деньги дать тебе всё это б не смогли.
Так не взыскуй друзей, пред ними лебезя.
Знай:
не нажить врагов, верша свой долг, нельзя.
Свободен,
честен, прост ты начинал свой путь,
Министром
стать сумел — так человеком будь!
И,
право, не стыдись, свой новый пост ценя,
Друзей
старинных ты и в их числе — меня.
Иди
своей стезёй, служа родной стране,
Чтоб
нашей дружбы не пришлось стыдиться мне.
Перевод Марии Фаликман
Строки экспромтом к портрету леди Мэри Уортли
Монтегю работы Неллера[3]
Улыбчив
взгляд, и ямочки у рта,
И
прямота с достоинством слита —
Вот как
бы я хотел (будь гений мой
Счастливою
отмечен широтой)
Восславить
сердца и ума чертог,
Красы и
добродетелей венок,
Где
правит мудрость, спеси лишена,
Легко
величье, искренность умна —
Творенья
цвет воспел бы в полноте,
Чтоб в
истинной сиял он красоте!
Перевод Алексея
Круглова
Альфред Теннисон (1809-1892)
Приветствие герцогу и герцогине Эдинбургским (в
честь их бракосочетания 23 января 1874 года)[4]
Сын
повелителя, с чьей волей дерзкой
Мы в
спор вступали, тот, чье слово — рок
Для
подданных, кто цепь с раба совлёк, —
Вручает
принцу свой цветок имперский,
Александрóвну.
Расцвесть отныне
русскому бутону
В земле
Британской, как в краю родном!
Семьей сменив
семью, и домом — дом,
Явилась
к нам державной нареченной
Мари-Александрóвна.
Златые
вести по степям летят,
Татары
внемлют твоему приказу,
Хребты
Ирана и гряды Кавказа,
И
сумрачные пальмы Инда чтят
Александрóвну.
Моря,
что мы делили испокон,
Пустыни
Африки, утесы Кента,
Туземцы
островного континента,
Леса
Канады вторят в унисон:
Мари-Александрóвна!
Империи
познали много зол:
Так
Англия сдалась мечу норманна,
Твоя отчизна
покорилась хану;
Днесь
новый Гарольд взводит на престол
Александрóвну.
В
извечной круговерти перемен,
Как
щепки в море, нации и троны,
Однако
ведомо сердцам влюбленным:
Одна
Любовь — бессмертный сюзерен,
Мари-Александрóвна!
В краю
мужей суровых, вдалеке
От
родины ты обрела супруга.
Державы
улыбаются друг другу,
С
любимым ты стоишь рука в руке,
Александрóвна!
И Запад
осчастливишь ты стократ:
Ты
славилась деяньями благими,
Твое в
лачугах восславляли имя,
И
здесь, Мари, его благословят,
Мари-Александрóвна!
Ужель
вновь вспыхнут ненависть и страх?
Или с
приходом царственной принцессы
Проглянет
синь небес сквозь туч завесу,
Надежда
оживет в людских сердцах,
Александрóвна?
Пускай
союз ваш крепнет год от года,
Душа в
душе пусть обретет покой;
И как
бы ни вращался шар земной,
Пусть
мир связует ваши два народа,
Альфред-Александрóвна!
Перевод Светланы
Лихачевой
Данте Габриэль Россетти (1828-1882)
Царь Александр II (13 марта 1881 г.)
Он
сорока мильонам крепостных,
Имевшим прежде
лишь клочок земли
Размером
с гроб, дал пашен, чтоб могли
Они
кормиться; ныне вопли их
Несутся
ввысь: “Прибежище благих!
Пока
слезами мы не изошли,
Виновникам
те казни ниспошли,
Что
царь отверг во имя малых сих”.
Он
удержал свирепствовавший кнут;
Впервые
рядом с жертвою своей,
В крови
лежащей, мертвым пал злодей.
Растерзан
тот, кто всем дал равный суд,
И Бога,
вопреки делам иуд,
Он ныне
просит за своих людей.
Перевод Валентины
Сергеевой
Эндрю Лэнг
(1844-1912)
Полковник Бернаби[5]
Ты
смерть искал в полях и облаках,
Ей
страшен был в азарте боевом;
Как
царственно земле свой отдал прах,
Сражен в
песках кочевника копьем!
Тебе
бы, скажет Англия, не в том
Бою
ничтожном пасть, а лютый страх
Внушать
врагам в афганских злых горах,
Где
близкой битвы нарастает гром.
Ты
встал бы, как Аякс у кораблей,
Остановил,
собрал бегущих прочь,
Прикрыл
щитом надёжнее скалы,
Чтоб
кровью тёк Гельменд среди полей,
И в
свой промозглый край, где правит ночь,
Теряя
перья, унеслись Орлы.
Перевод Алексея
Круглова
Женский лирический портрет
Джон Китс (1795-1821)
Акростих: Джорджина Августа Китс[6]
Друг нежный, я в заглавных буквах
дам
Жизнь всем твоим блестящим именам.
От сна очнувшись, дивный Аполлон
Решит, чтоб впредь я блюл его
закон,
Душой к тебе лишь и к стихам влеком.
Ждет эмпирей того, кому знаком
Из всех даров — не виртуозный
слог,
Не золотой Поэзии чертог,
А братская любовь, что греет нас.
Антропофаги (Мавра дивный сказ),
Волшебный пояс, что носил Улисс,
Горят сияньем Муз, но первый приз
—
Удел не их; в честь Девяти сестер
Сияя, снищет лавровый убор
Творенье не тщеславного пера,
А скромный дар тебе, моя сестра.
Как возвещает третье из имен,
Им наш с тобой, сестра, союз
скреплен:
Тебе сулит оно как добрый знак
Сынков, и дочек, и без счету благ.
Перевод Светланы
Лихачевой
Альфред Теннисон
Кэт
Не
позабыть мне злых гримас,
Волос,
как смоль, и черных глаз
Той,
чей смешок колюч и дик,
Как
дятла дробь в тиши, — и вас
Не
пощадит ее язык —
Кэт
скажет правду напрямик.
Тот
язычок неукротим,
А
голосок звенит струной;
Как
пламя, бьется в сердце жар.
Нрав
пышет кипятком крутым,
И ум
искрится озорной,
Острее
сабли янычар.
Пряма как
луч, чиста как лед,
Придирчив
вкус ее и строг.
Где
друга Кэт себе найдет,
Сверкающая, как
клинок?
Кэт
говорит, что нет мужчин,
Кэт
презирает звон монет,
Не
верит клятвам и стихам,
Ей
скучен мой любовный бред.
Будь
доблестный я паладин,
Увитый
лаврами побед,
Кумир
солдат и светских дам —
Я дал
бы рыцарский обет
И
ринулся в смертельный бой,
С пути
сметая вражий клин,
За
нежный взгляд ее один —
И был
бы в хрониках воспет.
Кэт
нужен рыцарь и герой,
Но нет
героев, век не тот.
Где
пару Кэт себе найдет?
Перевод Алексея
Круглова
Данте Габриэль Россетти
Видение
Фьяметты[7]
Стоит Фьяметта, в пелене тоски,
Под
яблоней; вокруг кипит весна.
И
сыплются цветы, когда она
Отводит
ветвь движением руки.
Срываются,
как слезы, лепестки,
Взлетает
птица, меж ветвей видна,
Душа
предощущением полна:
Жизнь —
вянет; смерть крадется воровски.
В
летящий шелк красавица одета,
И
ангела вдруг замечаем мы
У края
яркой солнечной каймы.
Надежда
воплощенная, Фьяметта,
Являет
знак Господнего обета.
Се —
свет души на фоне смертной тьмы.
Перевод Валентины
Сергеевой
Норман Маккейг
(1910-1996)
Тетя Джулия
Тетя
Джулия говорила по-гэльски
очень
громко и очень быстро.
Я не
мог ей ответить,
просто
не понимал.
Ходила
в мужских башмаках,
а чаще
была босиком.
Помню
ее ступню,
сильную, в
глине и торфе,
над
легкой педалью прялки,
пока
она правой рукой, как волшебник,
тянула
из воздуха пряжу.
У нее
был один этот дом,
где по
ночам я лежал
в
непроглядной, незыблемой
тьме
кровати,
слушая
добрых друзей-сверчков.
Казалось,
она была всем: ведрами
и
водой, льющейся в них.
Она
была ветром с дождем,
что
обрушивался на дом;
теплыми
яйцами, черными юбками,
копилкой-чайником
с трехпенсовиком на дне.
Тетя
Джулия говорила по-гэльски
очень
громко и очень быстро.
И когда
я хотя бы чуть-чуть
начал
его понимать, она уже молча
лежала
в сплошной черноте
песчаной
могилы в Ласкентире.
Но до
сих пор я слышу — зовет меня
голосом
чайки
сквозь
километры
торфяников
и болот,
и
злится, все злится на то,
что так
много вопросов
до сих
пор без ответов.
Перевод Анастасии
Строкиной
Джордж Бейкер (1913-1991)
Моей матери
Быть
ближе, дороже и дальше — никто не может.
Помню
ее, как сейчас, у окна — похожа
На
континент огромный с Везувием смеха,
Цыпленок
в руке, джин — за глотком глоток.
Ирландка,
раблезианка, взрывная, но нежная все же,
Бездомным
собакам, раненым птицам поможет.
Она —
словно танец, и ты в этом танце — помеха,
Как за
военным оркестром бегущий щенок.
И хоть
артобстрел, хоть бомбежка — ей все равно,
Не
бросит она свой джин, не побежит в подвал.
Высится
над столом, как гора, — за годом год.
Лишь
вере одной этот камень сдвинуть дано.
Всей
верой ее, всей любовью моей Господь указал,
Что
возноситься ей из исхода — в восход.
Перевод Анастасии
Строкиной
Сатирический портрет
Джордж Гаскойн
Портрет крестьянина из сатиры “Стальное зерцало”
…Вот
перед вами он: отриньте спесь,
О
пастыри! Пускай пропах он пóтом,
Его
смиренный род на небесах
Пребудет
прежде выбритых макушек.
Нет, не
затем, что в урожайный год
Зерно
он прячет, набивая цену,
Что
ради млека режет он тельца,
Что меж
помещиков раздоры сеет,
Запахивая
межи; не затем,
Что он
завзятый плут и, пресмыкаясь,
Уж
верно, замышляет что-нибудь;
Что
требует он, громко негодуя,
Сниженья
ренты, сам же с барышом
Ягнят
сбывает от господских маток,
О нет!
Зерцало чистое не льстит,
И
Пахаря мне облик виден ясно,
Но лишь
затем, что тяжким он трудом
Питает
и монаха, и барона,
И вас,
отцы святые, — дух его
На
небеса взойдет, опережая
Скотов,
что служат брюху своему,
О
святости толкуя неустанно!
Перевод Марины
Бородицкой
Томас Гарди (1840-1928)
Бывшие прелестницы
Вы,
дамочки с поджатыми губами,
Увядшей
кожей, —
Неужто впрямь
мы бегали за вами,
Любя до
дрожи.
В
шелках созданья нежные, к кому мы
Припасть
спешили
То в Бадмуте, то в тихих бухтах Фрума
У
водной шири.
А как в
лугах, обнявшись, мы плясали —
всё
было мало,
покуда не
задремлет в лунной шали
земля
устало.
Нет,
вспомнить ни себя, ни тех свиданий
они не
в силах,
иначе
бы огонь воспоминаний
преобразил
их.
Перевод Марии Фаликман
Чарльз Косли
(1917-2003)
Cемейный альбом
Я
терпеть не могу тетю Нору
И ее то
ли вздох, то ли всхлип,
Поцелуй
ее смачный, и взгляд ее мрачный,
И
объятья, как клейкий полип.
Мне не
нравится дядюшка Тоби,
Тот,
что с трубкой в зубах и в пенсне.
Меня
слушать достало в сотый раз все с
начала,
Что он
делал на прошлой войне.
Я не
жалую тетушку Милли,
Ее
брошки, сережки, табак,
И ружье
для охоты, и армейские боты,
И ее
невозможных собак.
Неприятен
мне дядюшка Генри:
Он,
гостей развлекая своих,
На
ножах для салата исполняет кантату.
(Он,
по-моему, тот еще псих.)
Что до Неллиных мерзких близняшек,
Слава
Богу, их два, а не три!
Эти
Гарри и Хетти — препротивные дети —
Могут
только пускать пузыри.
Что до
разных кузин и кузенов,
Им я
тоже, признаться, не рад,
Как сойдутся
в гостиной и пялятся чинно:
Ну ни
дать и не взять зоосад!
Если
кто-то со мной не согласен,
Пусть
черкнет мне о том пару строк.
В том,
что кровь не водица, я не прочь убедиться,
Но
пока, к сожаленью, не смог.
Кабы
родичей мы выбирали,
Как бы
рады мы были родне!
И
замечу в придачу на ушко: не иначе,
Наши
чувства взаимны вполне.
Перевод Светланы
Лихачевой
# © Мария Фаликман. Перевод, вступление, 2016
© Марина Бородицкая. Перевод, 2016
© Алексей Круглов. Перевод, 2016
© Светлана Лихачева. Перевод, 2016
© Валентина Сергеева. Перевод, 2016
© Анастасия Строкина. Перевод, 2016
[1] См., напр., G. Austen. Self-portraits and self-presentation in the work of George Gascoigne // Early Modern Literary Studies 14.1/Special Issue 18. (2008).
[2] Джеймс Крэггс-младший (1686-1721) — британский государственный деятель, с 1717 г. занимал должность военного секретаря, а с 1718-го — государственного секретаря Южного департамента в кабинете министров правительства Великобритании. А. Поуп, будучи его другом, сочинил также эпитафию, высеченную на надгробии Дж. Крэггса в Вестминстерском аббатстве. (Здесь и далее — прим. переводчиков.)
[3] Леди Мэри Уортли Монтегю (1689-1762) — путешественница и писательница, известная энциклопедической образованностью, одна из первых феминисток в Англии. Дочь герцога, супруга британского посла в Турции, откуда впервые привезла в Европу способ прививания оспы. “Мадам, если Вы желаете жить в памяти других, то в моем случае Ваше желание исполнено в высшем смысле этого слова. Нет такого дня, когда бы Ваш образ не являлся мне”, — писал ей в 1717 г. влюбленный Александр Поуп. Упомянута Дж. Г. Байроном в поэме “Дон Жуан”: “Я эти страны пел уже когда-то: / Они уже пленяли, не таю, / Пленительную Мэри Монтегю”. Перевод Т. Гнедич.
[4] Великая княжна Мария Александровна (1853-1920), вторая дочь российского императора Александра II и императрицы Марии Александровны, сочеталась браком с принцем Альфредом, герцогом Эдинбургским, вторым сыном королевы Виктории и принца Альберта Саксен—Кобург-Готского, 23 января 1874 г. в Зимнем дворце в Санкт-Петербурге. Свадебные торжества прошли с подобающей пышностью. “Ничего нельзя представить более великолепного, чем этот торжественный банкет, — писал лорд Лофниус, британский посланник в Петербурге. — Блеск богатейших драгоценностей смешивался с блеском мундиров, золотых и серебряных блюд и роскошного севрского фарфора. Во время всего обеда пели талантливые артисты итальянской оперы — Патти, Альбани и Николинни, что придавало еще больше великолепия этой сцене несравненной красоты, которую трудно описать”. Медовый месяц герцог и герцогиня Эдинбургские провели в Царском Селе, а 12 марта прибыли в Лондон. Вопреки радужным предсказаниям А. Теннисона, брак оказался несчастливым: гордая дочь русского императора и его любимица так и не поладила со свекровью, и новый дом оказался не слишком-то гостеприимен к “имперскому цветку”, а титул “Ее Королевского Высочества”, принятый после свадьбы, не шел ни в какое сравнение с титулом “Ее Императорского Высочества”, принадлежащий ей по рождению. Впрочем, Мария Александровна родила в браке пятерых детей и на двадцать лет пережила мужа.
[5] Полковник Фредерик Густав Бернаби (1842-1885) — путешественник, писатель, журналист. Слыл самым сильным человеком в британской армии, славился отчаянной храбростью. Перелетал Ла-Манш на воздушном шаре своей конструкции, владел многими языками, написал книги о путешествиях по Ближнему Востоку и Средней Азии. Убит копьем в битве при Абу-Клеа во время англо-суданской войны.
Эндрю Лэнг — шотландский поэт, писатель, историк, этнограф, переводчик “Илиады” и “Одиссеи”. Стихотворение написано в период обострения борьбы Российской и Британской империй за сферы влияния в Центральной Азии в конце XIX в.
[6] Джорджина Августа Китс (ок. 1797-1879), в девичестве Уайли, — жена старшего брата Джона Китса, Джорджа. Джордж и Джорджина поженились 28 мая 1818 г., а уже летом 1818 г. переехали в Америку и со временем обосновались в Луисвилле, штат Кентукки. Джон Китс, горячо любивший брата, проникся самыми теплыми чувствами к его избраннице, называл ее не иначе как сестрой и посвятил ей ряд восторженных стихотворений. “Тебе я обязан и тем, что у меня появилась сестра — и не просто сестра, но и прекрасное человеческое существо”, — писал Джон Джорджу в письме от 14-31 октября 1818 г. (Перевод С. Сухарева). Акростих, посвященный Джорджине Августе, приводится в письме Китса к брату от 17 сентября 1819 г. с пометкой о том, что стихотворение было послано им в письме от 27 июня 1818 г., однако возвращено отправителю (к тому времени Джордж и Джорджина уже отбыли в Америку). Китс сетует: “Я набросал его в большой спешке, как видите. И ни за что не стал бы переписывать, будь я уверен, что никто, кроме вас, его не увидит”. Пожелание Китса сбылось: у Джорджины и Джорджа родилось восемь детей: шестеро “дочек” и двое “сынков”.
[7] На картине Д. Г. Россетти, по мотивам которой написан этот сонет, изображена муза итальянского поэта XIV в. Джованни Боккаччо, героиня одноименной повести (“L’amorosa Fiammetta”). До сих пор точно не известно, была ли Фьяметта реальным человеком или вымышленным персонажем. На раме картины написаны три текста — сонет Джованни Боккаччо, посвященный Фьяметте и вдохновивший художника на создание этого произведения, перевод, выполненный Россетти, и, наконец, его собственный сонет.