Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 11, 2016
Со
Чончжу
У
хризантемы
Чтоб расцвела сегодня хризантема —
Еще с весны, — не для того ли
Пела с плачем совка?
Чтоб расцвела сегодня хризантема,
Не для того ли
Гром гремел из тучи?
Цветок, подобен ты моей сестрице —
Грудь скована печалью неизбывной,
Окольными путями юности
Она пришла и в зеркало глядится.
Чтоб лепестками желтыми сегодня ты цвела,
Вчера не для того ли появился первый иней,
И ночью нынешней не потому ли так долго я не мог
уснуть?
На
качелях. Песня Чхунхян[1]
Хяндан[2], а ну
раскачивай качели!
Как будто в море синее
Ты отправляешь лодку,
Сильней, Хяндан!
Как будто от трепещущей понуро ивы,
И от приникших, словно перед бурей, трав,
От мотыльков и ярко-желтых иволг,
Ввысь направляешь ты меня, качай сильней, Хяндан!
И в небо, где нет рифов, нет и островов,
Ты ввысь меня направь, раскачивай качели.
К тем облакам с их переливами оттенков, ты ввысь
меня направь, сильней качай,
И душу, что томится в ожиданьи, ты ввысь направь,
сильней, Хяндан, сильней!
Но все же так, как к западу стремится месяц,
Я в небо устремиться не смогу.
Как ветер, что вздымает в море волны,
Сильней качай меня, Хяндан,
Сильней!
Иссиня-ослепительные
дни
В иссиня-ослепительные дни
Давайте тосковать о тех, по ком скучаем.
Но здесь, куда ни глянь, повсюду — осени цветы,
Устав от зелени, раскрасились осенней гаммой.
А как же быть, что делать в снегопад?
И как же быть, когда весна наступит?
Когда, быть может, я умру, а ты продолжишь жить,
Когда, быть может, ты умрешь, а я останусь?
В иссиня-ослепительные дни
Давайте тосковать о тех, по ком скучаем.
Невеста
Пред наступленьем первой брачной
ночи еще сидела рядом с женихом невеста, устало распустив прическу, одета в
кофту синюю и юбку алую, как вдруг, нужду испытывая малую, жених вскочил и
поспешил на двор, да зацепился за дверной крючок полой одежды. Решил жених
поспешно, не подумав: видать, моя невеста похотлива, что утерпеть она не может
и тянет за полу к себе. Не обернувшись, выбежал жених, и думал он, нужду
справляя, что, мол, невеста, как оторванный лоскут, на что она теперь годится?
И так решив, он не вернулся в дом.
Прошло тому почти полвека, и
оказался он проездом в тех краях. И вспомнил, и решил проведать, прошел он в
комнату невесты, посмотрел — а та все так же, как той самой ночью, еще сидит с
распущенной прической, одета в кофту синюю и юбку алую. Почувствовал неловкость
перед ней, и осторожно он ее плеча коснулся, и тут рассыпалась она и обратилась
прахом. Был синим и был алым этот прах.
Ким Сынхи[3]
Жизнь
в сердцевине яйца 2
Откроешь холодильник — там рядком
Лежат покорно яйца,
Белы, и аккуратны, и чисты.
И думается мне, что даже голод
Мне не позволит съесть их ненароком.
На пригородном поезде бесцельно я каталась как-то,
И вот, у сельской школы бедная торговка продавала
Десятки и десятки желтеньких цыплят.
И все они в картонном коробе
Так неустанно копошились,
Комочки желтенькие.
(Да, сердцевина жизни столь тепла!)
“Жить — счастье!” — эту мысль являл их образ
И у меня, так часто повторявшей, что “несчастье —
жить”,
Слезами он застлал глаза.
Не потому ли, что тогда рвалась на волю я из
скорлупы?
Ах, как же грустно
В безденежье искать нам средства на леченье
Разбитого параличом отца!
И так же, как и мы, белок с желтком,
Ведут ли диспут об отчаяньи?
В любое время года холодильник
Откроешь потихоньку, а оттуда
Как будто бы яиц холодных раздается
Шепот:
“Мам, обними меня”! Но в теплые объятья
Наседки-мамы так и не попали эти яйца.
И дешево распродавали их.
Подобно им, и у меня, оставшейся без документов,
Надежда постепенно ослабела,
Но и отчаянье зато как будто бы смиренней стало.
Сеульская хандра 1
Шопену тяжело от бытности Шопеном, и потому он
голову склоняет.
Жорж Санд же тяжело от бытности Жорж Санд,
Вот потому она и голову склоняет.
Больному тяжело от бытности больным,
А вору — бытность воровская тяжела,
Рабочему — от бытности рабочей тяжко,
Врачу — от бытности врачом, и потому они и голову
склоняют.
Отцу — от бытности отцовской тяжело,
От материнской — матери,
А дочери — быть дочерью непросто, вот потому они
и головы склоняют.
Подсолнуху — подсолнухом быть тяжело,
И традесканции собою быть непросто,
Ромашке — быть ромашкой,
И астрагалу тяжело быть астрагалом,
А канне — бытность канной тяжела, вот потому они и
голову склоняют.
О, как же тяжко!
Как тяжко жить под именем своим!
Свое прошенье посылаю я и свету лунному, и
солнечному свету.
И мне не по душе —
Перед своей душой склоняя голову, идти по жизни.
Чон Хосын[4]
Песнь
расставания
Уходишь ты…
Но если ты со мной еще побудешь,
То после твоего ухода мне
Любить тебя еще не будет поздно.
Туда, куда уходишь ты,
Пусть первым я уйду…
Пошлю зари вечерней переливы
На удаляющийся образ.
И запахну полы одежды, и во тьме,
Когда погаснет свет в домах вокруг,
Я поднимусь и буду петь тебе,
И превращусь в сияющие звезды.
Уходишь ты…
Но если ты со мной еще побудешь,
То после твоего ухода мне
Любить тебя еще не будет поздно.
Нарциссу
Не плачь!
Ты — человек, и ты подвержен одиночеству.
Жизнь означает муки одиночества.
Когда не позвонили, ты звонка не жди.
Идет ли снег — дорогой снежной ты иди,
Идет ли дождь — в дождя потоках ты иди.
А в камышах бекас сидит и, притаившись, за тобой
следит.
И даже Бог порой роняет слезы от одиночества.
И птицы на ветвях сидят — от одиночества,
И ты на берегу сидишь — от одиночества.
И тени гор спускаются под вечер в деревни к
людям — все от одиночества.
И колокол протяжно льет тоскливый звон — от
одиночества…
Люди, которых я люблю
Я не люблю людей, которые не имеют тени.
Я не люблю людей, которые не любят тени.
Но я люблю людей, что сами стали дерева сенью.
Свет солнца ослепительно ярок — благодаря тени.
И не бывает мир еще прекрасней, чем тогда,
Когда ты под раскидистою сенью
Стоишь и наблюдаешь проблески лучей в листвы
движеньи.
Я не люблю людей, которые не источают слезы,
Я не люблю людей, которые не любят слезы,
И радость — радость не вполне, когда она без слез,
Бывает ли когда-нибудь любовь без слез?
И образ человека, сидящего под дерева сенью,
Слезу другому оттирая, —
Собой являет красоты неброской воплощенье… #