Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 9, 2015
Джон Уильямс Стоунер / Пер. с англ. Л.
Мотылева. — М.: АСТ: Corpus, 2015
Что
ни говори, великая все-таки вещь литература! Герой забытого романа “Стоунер” американца Джона Уильямса (тоже, несмотря на
Национальную книжную премию пятидесятилетней давности, порядком подзабытого)
поступает на первый курс сельскохозяйственного колледжа в университете штата
Миссури, дабы квалифицированно помогать родителям на ферме. Но стоит
преподавателю английской литературы Арчеру Слоуну прочесть в аудитории 73-й сонет Шекспира, как
потомственный фермер забывает про родителей, родительскую ферму, про сельское
хозяйство и посвящает себя изучению и преподаванию мировой литературы. “Перед
ним шествовали Тристан и Изольда, в пылающем мраке кружились Паола и Франческа. Он чувствовал, что находится вне
времени!” Стоунеру, к слову, всю жизнь предстоит жить
вне времени: обе мировые войны, экономический кризис, Гражданская война в
Испании, Перл-Харбор, маккартизм находятся на
периферии его сознания и, соответственно, сюжета романа.
Забывает
и про отчизну. Пока студенческие друзья проливают кровь на полях Фландрии,
прилежный, преданный делу Уильям Стоунер получает
диплом бакалавра гуманитарных наук и начинает преподавать литературу. “Он
представлял себе будущее, — пишет про своего героя извлеченный из мрака забвения культовой
француженкой Анной Гавальда (“Стоунер
— это я!”) Джон Уильямс, — не потоком событий, перемен и возможностей, а
огромной университетской библиотекой, территорией, ожидающей его
исследовательского внимания”.
И
как в воду смотрел. Выпавшие на долю Стоунера
“события, перемены и возможности” сравнения с потоком никак не выдерживают.
Жизнь университетского профессора, дотошно описанная на 400-х страницах книги,
заурядна и состоит из “тысяч изматывающих мелочей обыденщины”.
“Самая простая и обыкновенная и самая ужасная” (вспомним Толстого) жизнь. Ужасная своей неприметностью и предсказуемостью. Вот этапы
этого поучительного и мало чем примечательного жизненного пути.
Первый
этап академической карьеры: студент Стоунер в поте
лица изучает латынь и греческий. На втором — заканчивает магистерскую
диссертацию “Просодическое исследование ▒Кентерберийских рассказов’”. На
третьем — пишет диссертацию докторскую: “Влияние античной традиции на средневековую
лирику”. Наконец, на четвертом — читает старшекурсникам обзорный курс
среднеанглийской литературы.
Карьера
сделана, и Стоунер влюбляется в девушку “из хорошей”
— а главное, богатой — семьи. Светящаяся улыбка, изящные черты, глаза
“немыслимой бледной голубизны”. Эдит Элейн Бостуик
музицирует, “проявляет художественную склонность”. Влюбившись, Стоунер преисполняется “сознанием своей тупой неуклюжести”
и становится еще больше похож на набоковского Пнина.
Потом делает предложение, которое, несмотря на зыбкое социальное, тем более
материальное положение жениха, скрепя сердце принимается. Потом, спустя всего
месяц после свадьбы, как и Иван Ильич Головин,
понимает, что брак неудачен. Потом, по прихоти еще любимой, но уже не любящей
жены, становится отцом дочери, обделенной, особенно на первых порах,
материнской лаской. Потом — опять же по прихоти жены — покупает дом, который,
как он и предполагал, становится для него непосильной финансовой обузой. Потом
хоронит стариков-родителей. А следом — банкира-свекра, пустившего себе пулю в
лоб аккурат в Черный вторник 19 октября 1929 года.
Потом,
наивный, прямодушный, слепо преданный делу, он увязает в факультетских
интригах, наживает на кафедре коварного — не чета ему,
— непримиримого врага. Потом убеждается (а читатель давно догадался), что жизнь
не удалась: “Впереди он не видел ничего, что обещало бы радость, а позади почти
ничего, памятью о чем он бы дорожил”. А убедившись,
задается старым как мир риторическим вопросом: “Имеет
ли его жизнь сейчас какой-то значимый смысл?”
Оказывается,
имеет. Стоунер заводит роман со своей аспиранткой, и
внебрачная связь — обычное дело — оказывается счастливей “брачной”, она
возвращает его к жизни: “Ему мечталось о чем-то идеальном, о мирах, где они
могли бы всегда быть вместе, и он наполовину верил в осуществление того, о чем
ему мечталось…” И верил, увы, напрасно: заклятый
факультетский враг распускает слухи об их связи и добивается того, что
аспирантка подает заявление об уходе. Но спустя много лет — как тут не
прослезиться! — Кэтрин Дрисколл посвятит Стоунеру свою первую книгу…
Потом
Стоунер обнаруживает, что его семнадцатилетняя
школьница-дочь беременна от второкурсника — и не по любви, а по недосмотру:
новые времена, новые нравы. С щекотливой ситуацией
родителей примиряет то, что отец ребенка — сын состоятельного сент-луисского
брокера. Но вот начнется Вторая мировая, и сын брокера погибнет, дочь же, родив
ребенка, запьет. И опять ничего необычного, из ряда вон: что Америка, что
Россия, что Китай.
Предсказуемо
и дальнейшее. Его, уже шестидесятипятилетнего профессора, выпроваживают на
пенсию, после чего Стоунер довольно скоро (стресс?)
заболевает раком. “Имеется затемнение, но это может не означать ничего
серьезного”, — успокаивает его врач. Но нет, означает, и Стоунер
перед смертью “бесстрастно, объективно вгляделся в свою жизнь, и она показалась
ему неудачной во всем”.
Мы
тоже — и еще более бесстрастно и объективно — вгляделись в его жизнь и едва ли
согласимся с авторитетным мнением букеровского лауреата, маститого британского
прозаика и философа Джулиана Барнса, объявившего “Стоунера”
“бестселлером самой чистой пробы”. Ведь бестселлер потому и бестселлер, что
читателя не изматывают “тысячи мелочей обыденщины”, да
к тому же тривиальной, навязшей на зубах. Если “Стоунер”
задуман бестселлером (а ведь законы увлекательного чтения всегда одни и те же —
и пятьдесят, и сто пятьдесят лет назад), то роману, по-моему, очень не хватает
динамики, неожиданных поворотов сюжета (в романе Уильямса они все “ожиданные”). Если же “Стоунер” задуман
как “роман воспитания”, то где, спрашивается, “потерял” автор своего героя? Где
в книге, в которой жизнь героя прослеживается от рождения до гробовой доски,
сам Стоунер? Читатель, теперь и русскоязычный,
почерпнет немало подробностей о жизни и судьбе Билли Стоунера
— сам же Стоунер словно бы остается за кадром, он
человек-невидимка. Что скажет о герое читатель, закрыв книгу? Что в молодости
он был “высоким, худым, смуглым юношей”? Что, влюбившись, сознает свою “тупую
неуклюжесть”? Что к старости ощутил безразличие, “онемение”? Что всю жизнь, как
и большинство из нас, старался плыть по течению? Для романа воспитания
маловато. Для бестселлера — тем более. А вот для телесериала, убаюкивающего,
монотонного, — самый раз.
Отрицательная
издательская аннотация — абсурд, оксюморон. Странно было бы, если бы авторы
аннотации не выпячивали достоинств предлагаемой книги.
И все же в том, что переизданный спустя полвека “Стоунер”,
появившийся теперь благодаря “Corpus’у” в русском
переводе (Леонид Мотылев), вызвал “колоссальный резонанс во многих странах”,
что в ХХI веке он “обрел новую жизнь”, хочется, как
говаривал мой университетский приятель, “немножко посомневаться”. Если же это и
в самом деле так — то искренне, от души удивиться.