Перевод с финского и вступление Марины Киеня
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 6, 2015
Эпоха
географических открытий завершилась много десятилетий назад. Эпоха открытий
литературных не закончится никогда. Точно неведомые острова, то и дело будут
возникать перед читателем новые имена. Одно из них — Лаури
Арви Виита, финский поэт и
прозаик. Он появился на свет в 1916 году в многодетном семействе плотника и
вырос в Писпале, рабочем пригороде Тампере. Окончив
начальную школу, Лаури получил уникальную
возможность: продолжить учебу в классическом лицее, однако в семнадцать лет
занятия забросил и пошел по стопам отца — начал плотничать. Уже став знаменитым
поэтом, живой легендой у себя на родине, Виита
неизменно гордился своей первой профессией, а также тем, что рос в Писпале, этом уютном предместье с его особым обаянием
бедности и захватывающими видами на Пюхяярви, Святое
озеро.
Зимой
1939 года Лаури призвали на фронт. Он прошел через ад
двух войн — Зимней войны (у нас ее принято называть Финской кампанией) и
войны-продолжения, длившейся с 1941-го по 1944 год. Именно там, на фронте, и
пробудился его поэтический и писательский талант: он начал сочинять стихи,
впоследствии вошедшие в сборник “Бетонщик” (1947), и создал первый вариант
автобиографического романа “Морена”, увидевшего свет в 1950 году.
Сочинения
Вииты сразу же покорили публику своей внутренней
силой и неординарностью. Молодой человек оставил плотницкие инструменты, чтобы
целиком посвятить себя поэзии. В 1949 году вышла его сказка в стихах “Кукунор”, в 1954-м — второй поэтический сборник, “Кривуля”, а в 1961-м — третий, “И сапожник, большой мудрец”.
Самородок, говорили о нем, талант!
Талант,
дар… Само собой подразумевается, что особые способности человек получает от
судьбы в подарок. Увы, это не всегда так. Кто-то расплачивается за них
благополучием, кто-то свободой, а кто-то и жизнью. Виите
поэтический дар стоил психического здоровья. В начале
50-х он впервые стал пациентом психиатрической лечебницы. Однако же болезнь,
подточившая его личность, не сумела отнять талант: природа наделила поэта
мощной защитной силой, имя которой любовь. Непобедимая любовь к жизни с ее
радостями и горестями, с любовью и разлукой, с трудом и созерцанием прекрасного. В стихотворении “Зачем я пишу”, открывающем
сборник “И сапожник, большой мудрец”, Виита говорит:
“Я пишу, чтобы жить”. Ну да, кто-то начинает писать, потому что хочет стать
поэтом, а кто-то становится поэтом потому, что не писать просто не может.
Гимном
любви к жизни стала короткая поэма “Счастье”, заканчивающаяся словами: “Когда
умру я, когда умру, лето будет длиться. Длиться”. По мрачной иронии судьбы, она
увидела свет в день безвременной смерти Вииты. 21
декабря 1965 года в такси, на котором он ехал, врезался грузовик, за рулем
которого сидел пьяный водитель.
Поэзия
Лаури Вииты проста и сложна
одновременно. В ней есть и новаторство, и верность традициям, в ней видна
большая эрудиция и обезоруживающая наивность. Но, главное, Лаури
Виита учит нас любить этот мир, который останется
таким же прекрасным, даже когда мы покинем его.
Собачье дело
Однажды
задира-пес,
настоящий
барбос,
нрава
кусачего,
самого
что ни на есть собачьего,
обнаружил
собственный хвост.
Пес
изогнулся крючком,
и
ну вертеться волчком!
Носится
нос впереди,
а
хвост позади —
как
известно, в хвосте.
Тут
смутился задира-пес:
раз
за носом следует хвост,
значит,
нос от него удирает,
струсил
нос!
Подумал
задира-пес:
“Оставлю-ка
я хвостишко с носом!”
Как
мог, извернулся,
зашел
с другого бока
и
хвать с наскока!
Но
и тут никакого прока,
вот
досада:
снова
нос впереди,
а
хвост, как и был, позади,
нет
с ним слада!
И
опять барбос-забияка,
разэтакая
собака,
то
ли пес,
то
ли псица,
начал
носиться
и
прямо, и боком,
и
прыгом, и скоком,
так
и растак и наперекосяк,
навыворот
шиворот,
взад
и вперед и наоборот,
юлой,
колесом и веретеном.
Крутился-вертелся,
вертелся-крутился,
изогнулся
крючком,
завязался
узлом,
но
все ж исхитрился,
все
ж изловчился,
и
морда,
морда,
морда,
морда
погналась
за хвостом,
так,
что пыль столбом!
Вот
оно как в этот день получилось:
остался
с носом
собачий
хвост.
Счастье
1
Спасибо
за жизнь, Мама.
Пару
строк написал я сегодня.
И
довольно. Я счастлив.
2
Была
когда-то крепкая дружба
и
молодость. Жизнь кипела.
Каждый
день был, как первый
день
творения. А теперь
я
один, прошлого тень,
дуб
трухлявый, напрочь изъеденный
древоточцами
памяти.
Впереди
лишь одна пустота,
мирская
тщета, безмолвие.
3
Лето
жаркое: тихий берег,
банька
у озера, лодка
и
пряный смолистый запах.
Цветы,
серебристые рыбки,
дети,
детей, детям.
И
счастливое старое эхо:
“Папа,
привет!”
4
Крылья
бабочки дал я песне.
Дунул
слегка. И она взлетела.
5
Две
теплых волны навстречу друг другу
устремились
и нас накрыли.
Где
и когда? Мы не знали.
Просто
были вдвоем — и любили.
6
Из
Пирккалы, из Писпалы
покатился камешком
вниз
с приозерных круч.
Подруга
просила: “Не забывай, пиши мне…”
И
солнце брызнуло из-за туч.
7
Вспыхнул
в окошке свет золотой —
Ты
вернулась домой.
Мне
так тебя не хватало.
Звезда
Полярная в небе горит.
А
река все бежит.
Где
конец ее, где начало?
А
летом родной ты покинула кров.
Звезды
да запах цветов —
Вот
и все, что осталось.
8
Засохшая
старая яблоня
смотрит
в окно.
Заглохла
давно
тропка,
что раньше вилась по двору.
На
гвозде у двери висит рюкзак,
в
нем поселились птицы.
Когда
умру я, когда умру,
лето
будет длиться. Длиться.
Северный соловей
Он
пел с заката до ночи темной,
а
когда занялась на востоке заря,
новым
пламенем новой надежды горя,
снова
взялся за дело певец неуемный:
на
яблоне, в гуще цветущих ветвей,
для
подруги своей
серенады
слагал в палисаднике скромном.
Эта
песня летела все выше и выше,
проникала
в дома через стены и крыши,
над
полями победно звучала.
Я
родителям крикнул: “Идите скорей,
там
на яблоне — соловей!”
Но
родители лишь улыбнулись устало:
“Соловьев
тут у нас отродясь не бывало.
Это,
верно, какой-нибудь зяблик бездомный”.
Так
мне стало обидно — чуть не до слез,
что
слова мои не принимают всерьез,
за
певца-невидимку досадно.
Стиснув
зубы, я бросился за порог,
припадая
к земле, точно хищный зверек,
осторожно
прокрался по саду,
увесистый
камень в траве подобрал,
присмотрелся,
откуда доносится трель,
помолясь,
замахнулся и раз — прямо в цель!
Внял
Создатель молитве моей —
не
поспорят теперь.
Я
сумел, я попал, я им всем доказал:
это
был соловей.
Дом
Для
начала изучим карту,
так
как я человек основательный,
и
на карте подыщем озеро,
а
на озере выберем остров —
или
нет, лучше мыс покрасивее,
ибо
я — хозяин рачительный,
и
на западном берегу
я
устрою хорошую баньку,
не
зря же я плотник потомственный,
а
на южном — уютный домик,
в
нем мебель и все такое,
ведь
я — мужик замечательный,
и
жена моя, поэтесса,
на
меня не нахвалится.
Икавка
Шершавая,
серая, жесткая травка,
стебель
короткий,
цветочки
белой щепоткой,
растет
у железной дороги, на насыпи,
плод
— неказистый стручок.
Berteroa
incana,
а
по-нашему — просто икавка.
Всем-то
она негожа:
ни
свиной пятачок,
ни
поганая рожа,
ни
девица-красавица
к
ней не потянется.
Бедолага, что песню о
ней сложил,
знать,
недолго на свете жил,
а
если не помер,
то
вытянул несчастливый номер:
с
полицией объясняться
да
на шпалах валяться,
на
пыльной насыпи.
Река
Бежит
река, течет река
среди
холмов, издалека,
и
мальчик с удочкой в руках,
чуть
свет, спешит через овсы,
межою,
мокрой от росы,
на
камень в гуще камышей,
удить
ершей.
Ему
обувкой ил речной,
и
легкий след ступни босой
похож на луговой цветок.
И
неотступно по пятам
трусит
и льнет к его ногам
тень,
как щенок
по
кличке Уголек.
Я
помню, помню камень тот —
к
нему нахоженной тропой
теперь
другой рыбак идет.
Он
возвышался над водой
безбрежной,
медленной реки,
внезапно
оживал,
расправив
с силой плавники,
речные
травы раздвигал,
по
сонной глади темных вод
он
бил хвостом
и
плыл вперед,
как
будто стопудовый сом,
а
то и рыба кит.
Бежит
река, течет река,
из-за
холмов, издалека,
за
край земли, за облака.
Не
ждет в запрудах у плотин,
не
крутит лопасти турбин,
течет
себе среди долин,
спокойна
и вольна.
Забыв
про снасти, как во сне,
плывет
мальчонка на спине
речного
валуна,
и
вроде далеко уплыл,
а
берег там же, где и был.