Фрагменты книги. Перевод с английского Татьяны Ребиндер
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 5, 2015
От редакции
Книга «Военный репортаж[1]», фрагменты которой мы предлагаем вниманию читателей, — уникальная летопись последних одиннадцати месяцев Второй мировой войны. В этой книге собраны репортажи корреспондентов Би-би-си, посылаемые непосредственно с места событий в период 1944-1945годов, то есть со дня открытия Западного фронта в Европе и до окончательной победы над гитлеровской Германией.
Корреспонденты Би-би-си, как и их советские коллеги, прошагавшие по дорогам войны от Волги до Берлина «с ▒Лейкой’» и блокнотом, а то и с пулеметом», не воевали в прямом смысле этого слова, но и они продвигались вперед вместе с атакующими войсками, отправлялись с летчиками на боевое задание, случалось, что и прыгали с парашютом. И все для того, чтобы в ежедневной передаче после девятичасовых новостей миллионы радиослушателей смогли узнать от тех, кто находился в эпицентре событий, «как все это было». Журналисты были там и тогда, где творилась мировая история, они рассказывали о Дне высадки союзников 6 июня 1944 года в Нормандии, о встрече союзнических армий 26 апреля 1945 года в Торгау на реке Эльбе, о многих эпизодах той войны — трагических, радостных, курьезных. Их диктофоны фиксировали живые голоса солдат и офицеров, мирных жителей освобожденных городов, бывших узников концлагерей. Звучат с их лент и голоса недавних «знаменитостей» нацистской Германии, сдавшихся в плен.
Впервые сообщения корреспондентов Би-би-си были собраны и изданы книгой в 1946 году известным радиоведущим Десмондом Хоукинсом. С тех пор эта книга, вобравшая репортажи не только британских, но и американских, канадских, европейских журналистов (есть в ней репортаж и советского военкора, включенный и в нашу подборку), уже трижды переиздавалась в Англии, последний раз в 2014 году.
Объемистый пятисотстраничный том выпуска 2014 года, снабженный
вступительными материалами и из предыдущих изданий, фотографиями,
комментариями, глоссарием, а также краткими биографиями корреспондентов, — еще
и дань памяти военным журналистам, которые, нередко рискуя жизнью, тоже
приближали победу.
6 июня 1944
Наша задача — разбомбить железнодорожный мост. Это поможет нашим ребятам на море, там, внизу. Я знаю, что главную работу сейчас выполняют они, но даже то немногое, что могут сделать им в помощь Королевские ВВС, имеет значение.
Чтобы атаковать цель, мы опускаемся на небольшую высоту. Хорошая работенка! Высовываемся, чтобы увидеть сигнальные огни. Не думаю, что смогу одновременно еще и разговаривать с вами — я ведь не супергерой. Может, не стоит и пытаться делать эти короткие комментарии с пикирующего бомбардировщика? Я вижу огненные вспышки там, где падают бомбы. Многие из тех, кто командует бомбардировщиками, считают, что эта оккупированная территория — сущий ад, и делают все возможное, дабы не оставить от нее камня на камне.
Я слышу только слова штурмана: «Ладно. Здесь». Мы снова высунули носы, нам надо идти ниже и задать жару этому мосту. Радиопомехи создают чудовищный шум, гул в ушах сливается с шумом мотора, так что теперь я не слышу самого себя. Мы быстро теряем высоту — это начало атаки. Там, впереди, что-то есть — видишь, видишь свет? О, я думал, что говорю с пилотом, а это записалось. Там какой-то странный свет, я решил, что это сигнальные огни, и вместо того чтобы сказать об этом по рации, сказал в микрофон. Только что штурман объявил по рации: «Мы на месте», и я услышал, как наводчик спросил: «Задать им жару сразу, как увижу?», и пилот ответил: «Да».
Мы готовы сбросить бомбы, очень напряженный момент, а в эти самые минуты наш флот атакует побережье; я вижу корабли собственными глазами, вижу, как они подходят к берегу. Думаю, быть сейчас здесь — огромная честь, и все-таки я хотел бы сейчас оказаться дома. Впрочем, все это неважно, мы готовы к атаке, и лучше мне помолчать. Вот, получайте! Господи, какой у зенитного огня противный цвет — кроваво-красный! Мерзкий цвет!
Происходит
историческое событие, о котором я, сидя в самолете, не могу рассказать связно
из-за шума в ушах. Но это великий миг для нас; я сижу здесь, мне выпал этот
жребий, а значит, я могу рассказать вам, что вижу, и потому чувствую себя
зрителем какого-то необыкновенного спектакля. Кажется, все это не
по-настоящему. Я словно отделен от всего, и в то же время понимаю, что мировая
история вершится сейчас под нами в эту самую минуту.
У.Хелмор, коммодор авиации, Командор ордена
Британской империи, Королевские ВВС
8 июня 1944
Первое свидетельство того, как сегодня настроены французы, пришло от деревенской жительницы. «Бог послал нам британцев и американцев, — сказала она с дрожью в голосе. — Немцы напуганы, скажу я вам, очень напуганы. Они говорили мне, когда тут были: «У союзников столько людей, столько техники! Даже моря не видно из-за их кораблей».
Когда мы вошли в Байе, мужчины, женщины и дети выстроились вдоль улиц и кричали, махали, жестикулировали. Это было ликование на грани истерики. Молодые и пожилые стояли на мощеных мостовых того города, из которого союзники только что прогнали немцев, у многих по лицу текли слезы, и все они кричали «Vive l’Angleterre! Vive l’Amérique! Vive la France!» и поднимали два пальца, показывая знак победы — «V». Над их головами чуть ли не на каждом балконе развевался французский флаг. Никогда еще истерика не была столь оправданна.
Джон Хетерингтон, международная
пресса
15 июня 1944
Я сел на судно “Свобода». На палубе капитан Джеймс Хэссел сказал мне, что счастлив видеть меня на борту и что он полагает — мы сможем благополучно вернуться в Англию. «Вы всего лишь предполагаете, что мы сможем вернуться в Англию?» — «Ну, да, — ответил он. — Понимаете, в судно попал снаряд. Пробили нам дыру в корме, выбили почти все подшипники гребного вала, а сам вал погнулся и стал похож на букву ▒S’. Удивительно, как мы не оказались на дне залива Сен-Мало и все же не оказались, как видите». — «Да, вижу», — неуверенно подтвердил я и откашлялся.
Однажды утром это судно готовилось встать на якорь, чтобы высадить военных. И вдруг — бух, бух — два взрыва, один за другим. Два спасательных плота взлетели на воздух. Взрывной волной снесло крышки люков. Это все, что поняли на палубе. А внизу в машинном отделении стоял на платформе Рогер Джонс и смазывал маслом огромный шатун. Взрывной волной его сдуло с платформы, он ухватился за этот шатун и, с трудом удерживаясь, повис на нем. Вместе с шатуном он взлетал и опускался, подпрыгивая на 48 дюймов каждую секунду, и это продолжалось несколько страшных минут, пока двигатель не остановился. Скорость движения шатуна была 480 футов в минуту, а это больше, чем у лифтов в Радио-Сити, к тому же шатун, в отличие от лифта, двигался безостановочно. Первый помощник старшего механика был в шлеме, так что, когда сверху на него посыпались куски труб и машинного оборудования, он сгреб в охапку кочегара (рост 5 футов и 2 дюйма) и закрыл своими руками его голову. Когда старший механик Леонард Валентайн спустился вниз, он обнаружил все это плюс дыру в корме, через которую хлестала вода, заполняя судно со скоростью сорок пять тонн в час. Это больше, чем могут выкачать помпы гребного вала. Механик Валентайн первым нырнул на глубину восемь футов и попытался заткнуть дыру. Через двадцать четыре часа совместных усилий, им удалось почти остановить течь, но, когда они, наконец, смогли позволить себе оглядеться вокруг, то увидели, что гребной вал потерял пять из семи подшипников, а сам 157-футовый вал валялся весь погнутый. Валентайн выстругал из дерева новые подшипники и с помощью четырех гидравлических домкратов, одолженных у военных, воздвиг этот огромный искривленный вал на место. Шланги для охлаждения, которые работали при большом давлении, соорудили из подручных материалов. Крепления сделали из бревен. «Как высоко поднималась вода?» — спросил я его. «О, по шею» — ответил он. «Вы не думали о том, чтобы покинуть корабль?» — поинтересовался я. «Да, мне приходила в голову такая мысль, но я никогда не покидаю судно, пока вода не дойдет до подбородка».
Вот на каком
судне довелось мне вернуться Англию. Та чудовищная взрывная волна так погнула
корабельный свисток, что он больше не свистел. Несмотря на это, мы беззвучно
выпустили из него четыре облака пара, подходя, как и остальные корабли конвоя,
к английскому берегу. И я смог окончательно убедиться, что флот вернулся домой.
Джордж Уилер, Эн-би-си
11 июня 1944
Я приземлился в Нормандии с первыми планерами, еще до рассвета Дня высадки. Никогда не забуду зрелища этой авиационной операции. Небо было похоже на гигантскую рождественскую елку, на которой вспыхивали и мерцали движущиеся красные и зеленые огни.
Огромные огненные шары пролетали мимо планера, когда мы спускались. Я расстегнул ремень безопасности, чтобы снять спасательный жилет и от волнения не смог снова его застегнуть. Так что, когда планер ударился о землю в поле и свалился в канаву, меня швырнуло на пол. С минуту я пролежал в оцепенении, но разорвавший тишину треск пулемета в паре дюймов от моей головы, мгновенно вернул меня к жизни. Я выпрыгнул из аварийного выхода и оказался по пояс в сточной канаве в зловонной воде с помоями. Мы приземлились в хорошо укрепленном местечке в нескольких милях от того, что был намечен по плану. Вскоре в планере вспыхнул огонь. Мина с оглушительным грохотом разорвала наш планер на две части.
Сам не знаю зачем, я посмотрел на часы. Было 4.15 утра. Слышался треск минометов и пулеметов. Признаюсь, я запаниковал. Единственным моим желанием было немедленно очутиться дома. Видимо, я выбрался из планера не с той стороны, поэтому и оказался один. Я подумал о своих друзьях и о том, что будет, когда от меня не придет репортаж. Я уже считал, что мне пришел конец, я барахтался в грязи, молился и вдруг увидел подполковника Чарльза Шельгаммера из Нью-Йорка. Он летел на том же планере, и мне стало чуточку легче. Я потерял шлем, и подполковник Шельгаммер велел мне достать его. Моя радость оттого, что я его увидел, тут же сменилась злобой и ненавистью, но я все же нырнул и достал шлем.
К полудню эта местность была зачищена от снайперов, и мы подошли к маленькому городишке, который только что взяли американцы. Ничто не могло порадовать меня больше, чем их форма защитного цвета. Пожилая француженка вынесла мне бутылку коньяка, который я опорожнил с жадностью (конечно, исключительно в медицинских целях).
«Фрицы ушли. Война закончилась», — сказала она. Увы, через десять минут немцы перешли в контрнаступление, и война возобновилась. Меня охватило желание во что бы то ни стало выбраться из этой переделки, я направился к лесу и провел там целую ночь под кустами малины в компании американского полковника и какой-то больной свиньи. Потом я стал пробираться к штабу. Это было пеший пробег вдоль изгороди длиной примерно в три мили, думаю, что меня могли принять за горбуна, потому что я шел все время, нагнувшись и втянув голову в плечи. Один сержант, который заметил меня издалека, представлял меня потом своим друзьям как «непревзойденного мастера по пересечению обстреливаемой местности». Этот титул я принял с гордостью. Все-таки корреспонденты тоже внесли свой вклад в боевые операции. Во всяком случае, по моим подсчетам в тот первый день немцы впустую потратили на меня около пяти тысяч патронов.
Маршалл Ярроу, международное
информационное
агентство «Рейтер»
14 июня 1944
Вчера, когда американцы в составе разведывательного отряда пробивали себе дорогу к Шербуру, а потом, отстреливаясь, продвигались по узкой улочке, им навстречу из ворот дома внезапно выскочил француз. Они чуть не пристрелили его, потому что на нем был стальной шлем, как у немцев, но он успел крикнуть: «Свои!», а потом сказал: «У меня тут четверо американцев». И вот эти четверо здесь, готовы сами рассказать о себе (а микрофон журналиста Би-би-си, как всегда, при мне).
Начнем с первого пилота, лейтенанта Харли Доуринга, 24-х лет из Уокарузы, штат Индиана. Итак, лейтенант. Как вы оказались в Шербуре?
ДОУРИНГ. Ну, мы все — одна команда на истребителе. Нас послали, чтобы высадить десант на юге полуострова Котантен. Мы успешно выполнили задание и повернули к дому. Это было в половине второго ночи 6 июня, в День высадки. Вскоре по нам открыли шквальный зенитный огонь и нас сбили. От взрыва сгорел левый двигатель, и левое крыло было сильно повреждено. Мы оказались слишком низко, для того чтобы выровнять высоту или выпрыгнуть с парашютом, так что выбора не было — мы совершили аварийную посадку. Мы угодили на поле, потом наш самолет врезался в живую изгородь, его развернуло вокруг оси, и остановился он уже на другом поле. Боюсь, это все, что я помню. Я ударился головой и потерял сознание.
МЕЛВИЛЛ. Рассказ может продолжить второй пилот. Вот он. Лейтенант Томас Р. Уэстроуп, 22-х лет, из Харлана, штат Айова. Продолжайте, лейтенант.
УЭСТРОУП. Ну вот, после падения я сразу же решил выяснить, все ли целы. Мы все были в шоке, многие получили ушибы, но более-менее уцелели. Мы забрали из машины аптечки и рации, сломали радиосистему и после этого подожгли самолет. Потом мы перебрались через живую изгородь на следующее поле и залегли в канаве. Мы слышали голоса немцев совсем близко и лежали, затаив дыхание. Под конец ночи мы поспали или, вернее, попытались поспать немного в своей канаве — из-за холода заснуть было трудно. На следующее утро, около десяти, нас там нашла одна француженка. Мы сказали ей, что мы американцы и нам удалось с помощью жестов объяснить, чего мы от нее хотим (а хотели мы, чтобы она нас спрятала). Она сделала нам знак подождать и ушла. Потом вернулась, и следующие два дня она и ее друзья прятали нас на разных полях и в стогах сена. Они нам приносили вино, молоко и еду. После того как мы провели день в стогу, один француз из движения сопротивления забрал нас к себе домой. Здорово было наконец оказаться в доме!
МЕЛВИЛЛ. Да, оказаться «наконец в доме», должно быть, правда, было очень здорово. И как долго вы там пробыли? Хотя, лучше пусть продолжит техник-сержант Смит. Вы ведь техник-сержант Смит, я ничего не путаю?
СМИТ. Да, сэр, Джеймс И. Смит из Чикаго. Ну вот, когда мы пришли в дом, нас покормили, принесли нам матрацы, и мы завалились спать. И это тоже было здорово! Мы там пробыли две с половиной недели. Французы относились к нам с большим уважением и добротой. Благодаря им мы чувствовали себя, как дома.
МЕЛВИЛЛ. Две с половиной недели? Что же вы делали все это время?
СМИТ. Ну, мы играли в карты, мыли посуду по очереди. А потом нашим главным развлечением стало слушать стрельбу американских орудий, которая все приближалась и приближалась.
МЕЛВИЛЛ. Да, думаю, стрельба из американских орудий была для вас сладчайшим звуком. И вы, конечно, понимали, что это означает?
СМИТ. Да, французы делились с нами новостями. Мы знали, что американцы атакуют Шербур. Эти французы были просто замечательными. Они рисковали своими жизнями, чтобы спасти нас.
МЕЛВИЛЛ. Я так понимаю, некоторые немецкие укрепления, которые бомбили и обстреливали американцы, были совсем близко от вас?
СМИТ. Да, именно так. Иногда было жутковато. Мы все, конечно, надеялись, что американцы вышвырнут отсюда этих чертовых фрицев, ну а еще надеялись, что и мы при этом уцелеем. К нам то и дело вбегал кто-нибудь из французов и кричал: «Много немцы капут», что значило: «Много немцев убито». Но дальше пусть лучше рассказывает четвертый член нашей команды.
МЕЛВИЛЛ. Хорошо, как вас зовут, сержант?
ДИЛИСТОВИК. Сержант Джон Э. Дилистовик. Мне 21 год, я из Хобокена, Нью-Джерси.
МЕЛВИЛЛ. Вы продолжите, сержант Дилистовик?
ДИЛИСТОВИК. Так вот, вчера мы сидели на кухне и вдруг услышали пулемет, совсем близко. А потом одиночные выстрелы. Мы сразу бросились на пол и пролежали так несколько часов, и все это время слышали пулеметные очереди, выстрелы и танковые обстрелы. Мы догадались, что это пришли американцы. И вскоре убедились в этом, услышав крик: «Они здесь уже, здесь, давайте их встретим!» А потом опять началась перестрелка, но вскоре пришел француз и сообщил нам радостную весть: город взяли американцы. Мы вслед за нашим другом выскочили из дому и побежали к ним. И, ребята, как же мы были рады видеть своих!
МЕЛВИЛЛ. Не сомневаюсь. Наконец-то вы опять на той стороне фронта, на какой надо.
ДИЛИСТОВИК. Это правда. Но я все время понимал, что американские пули могли попасть и в нас. Да, ребята, не хотел бы я быть фрицем!
Алан Мелвилл
16 июня 1944
Есть одна вещь, которую я, думаю, не забуду никогда, — я видел, как британская пехота неуклонно, хотя и с трудом, продвигалась вперед к линии фронта по разбитым дорогам Франции: солдаты шли вереницей, с опущенными головами, согнувшись под тяжестью ноши, которую несли на спинах, вооруженные до зубов… Чуть ли валясь с ног, они шли и шли вперед, только вперед, хоть и медленно, но упорно продвигаясь к фронту. Пот струился по их лицам, сбоку, на бедре у каждого болталась привязанная кружка для питья; они не смотрели назад (да и по сторонам тоже); одно упорное стремление – вперед, к фронту, только вот дорога была неровная, и это их немного раздражало.
Военные машины,
грузовики и танки эшелон за эшелоном проходили мимо, погружая их в облака пыли,
но они как будто не замечали этого. Такое зрелище даже бессердечного человека
не оставит равнодушным.
Л. Э. Николлс, подполковник
авиации, Королевские
ВВС
14 июня 1944
Немцы, безусловно, рассчитывали на те трюки, которые так удачно срабатывали в 1940-м. Они пробовали передавать по радио на английском языке приказы об отступлении, но теперь эти приемы устарели. Лучшим ответом им стали слова генерал-майора шестого подразделения британских воздушно-десантных сил Р. Н. Гейла, который заявил, что приказ об отступлении никогда не будет передан по радио, что же касается его лично, то такого приказа он вообще никогда не отдаст. Немецкая пропагандистская машина успехов не приносила, яростность и сила атак, которые прорвали линию Зигфрида, «ломали» врага еще и психологически.
Попытки немцев предпринять пропагандистскую атаку на этой территории на следующий же день пресек британский патруль; они убили капитана и сержанта и взяли в плен капрала из отдела пропаганды, присланного из Лилля вместе с репродукторами и оборудованием для радиопередач на линию фронта.
Капрал великолепно говорил по-английски, но приготовленный им пропагандистский материал был сделан топорно. Он следовал обычной тактике нацистов по разобщению союзников. При нем была листовка озаглавленная «Добро пожаловать на континент», со следующим пассажем в тексте. Цитирую дословно: «Какие идиоты вбили вам в головы, что континент угрожает Америке или Британии? Разве мы когда-нибудь пытались вторгнуться на ваши берега?»
Честер Уилмот
15 июня 1944
Нет сомнений в том, что на этом континенте нас «горячо ждали» (в обоих смыслах слова), но нельзя не сказать об ужасном парадоксе, заключающемся в том, что для многих французов нашими первыми дарами стали разрушения и опустошения в зоне конфликта. Это было прискорбно, но неизбежно, о чем много говорили официальные лица, но и официальные лица других армий не меньше сокрушались по этому поводу. Забота и бережное обращение с собственностью друзей и уважение к их святыням естественны для простого солдата. Никакие правительственные поручительства, которым следуют самым добросовестным образом, не убеждают так, как неловкая заботливость отдельных рядовых солдат, таких, как капрал из Уигана Том Галин. Перед капралом Галином была поставлена задача снять с церкви снайперов, после того как это не удалось сделать пулеметчикам.
«Нам приказали, — рассказал Галин, — очистить колокольню, но мы не могли к ней подобраться, и тогда я взял свой ручной гранатомет и пошел в дом напротив, поднялся в спальню на втором этаже, установил гранатомет на подоконник и направил на колокольню. Взрывом снесло верх колокольни. Позже мы нашли там двенадцать мертвых фрицев; кого-то из них убили наши пулеметы, а мой гранатомет завершил дело».
«Церковь сильно повреждена?» — спросил полковник. «Только снаружи, сэр, — ответил Галин. — Мы всего лишь снесли верхушку, мы бы ее не тронули, если бы там не было снайперов. И когда я заходил внутрь, сэр, я всегда снимал головной убор».
Честер Уилмот
19 июня 1944
Если сегодня в Нормандии находится ваш брат, или муж, или ваш любимый, есть большая вероятность, что где-то во Франции ваше имя написано вдоль одной из пыльных дорог, на грузовике, бульдозере или на цистерне; просто имя, аккуратно выведенное краской, возможно, на лобовом стекле или на крышке бака. Чаще всего это простые имена — «Мэри», «Единственная Хелен», «Джой», «Глэдис» и тому подобные.
Но встречаются и
другие надписи, чаще всего, пожалуй, фраза, которая неизменно вызывает улыбку
на лицах военных. Это фраза, смысл которой не поймет никто, кроме британца. Ее
видишь повсюду. «Сомневаешься — выпей чаю». Она, конечно, встречается в разных
вариациях. Мне попался грозного вида внедорожник, размером с небольшой дом, с
надписью «Чаевники из Клапама». На перекрестке, где
руины домов свидетельствуют о том, что это место было подвергнуто атаке
противника, черная надпись на желтом щите: «Если вам захочется попить чайку, не
делайте этого здесь, могут и убить». И вот на этом перекрестке, как и на
большинстве перекрестков Франции, стоит человек, которого еще только вчера
можно было видеть на вашей
Хай-стрит, военный полицейский, выполняющий великую миссию — он контролирует,
должно быть, самые загруженные в мире, дороги.
Гай Бьям
19 июля 1944
Когда мы перелетели на другую сторону Ла-Манша, я видел огромные всполохи огня из тяжелых орудий Военно-Морских Сил. До чего же крутые парни эти ребята из Военно-морских сил. Они умеют задать жару противнику. Мы видели, как они стреляют на поражение, когда пролетали над побережьем, направляясь к Кану. Огромные столпы дыма и пыли взмывали над городом и поднимались на тысячу футов над землей после страшных взрывов, учиненных ВВС и ВМС Великобритании и «Мародерами[2]» из Девятой воздушной армии ВВС США. Я знаю, что рискую показаться безумцем, но все же скажу, что солнце, пылающее сквозь эту завесу дыма — жуткое, но и прекрасное зрелище. Сначала страшные разрушения внизу разглядеть было невозможно. Но скоро я их увидел. Деревья и живые изгороди были как будто срезаны гигантским плугом. Бомбы союзников отрезали немцам дорогу от их оборонительных сооружений. Да и артиллерия союзников тоже внесла свою лепту. Никогда, даже в День высадки, не видел я ничего похожего. И наша артиллерия непрерывно выпускала на город снаряды, попадая точно туда, где было больше всего немцев.
Мы уже были
почти внутри огненной завесы. Фрицы, должно быть, опираясь на опыт предыдущих
атак, теперь вели заградительный огонь. Вот что забавно: зенитный снаряд, когда
взрывается, похож на большую волну мягкого черного шелка, как будто это плод
воображения Уолта Диснея. И только когда ты слышишь «умф»,
ты понимаешь, что снаряд совсем не такой уж и мягкий. Этот «умф»
для меня звучит, как «Иди домой!» Но ты не уходишь, ты продолжаешь продвигаться
вперед под бомбежкой. Не успели мы влететь в огненную завесу, как ближайший ко
мне справа самолет получил удар прямо в топливный бак. Из него вырвались языки
пламени. Потом он взорвался. Хвостовой стрелок сказал, что видел, как от
самолета отделились несколько парашютов. Я был безумно рад это слышать, потому
что все эти ребята мои близкие друзья. Затем мы стали прорываться. Шесть раз
пролетали над снарядом прямо во время взрыва. Немцы наносили удары со всех
сторон и пробили в нашем самолете несколько дыр. А затем наши бомбы, сброшенные
на землю, на которой продолжали упорствовать фрицы, завершили атаку.
Джон Нидегер, первый
лейтенант,
Девятая воздушная армия
ВВС США
19 июля 1944
Особенных результатов мы не добились — нам удалось продвинуться всего на пять миль в узком секторе. Ворота в Париж и Рейн еще были заперты, но и замки и щеколды дрожали под натиском союзников, и каждый новый удар теперь угрожал выбить их окончательно. В Кане и Сен-Ло союзники планомерно высвобождали плацдарм для маневрирования, и затянувшаяся борьба в этом районе, где поля чередовались с лесом, подходила к концу.
Исход операции теперь не вызывал сомнений. Сможет ли Роммель удержать британские бронетанковые войска на открытой территории, не допустив их к Орну и в то же время противостоять натиску американцев, пытающихся захватить Сен-Ло? Если не сможет, это поставит под угрозу всю германскую армию во Франции. И серьезные опасения немецких старших офицеров полностью подтвердились 20 июля, когда сразу после сдачи Сен-Ло и атаки в Орне, было совершено покушение на Гитлера.
Напряжение дало
себя знать. Период отчаянных боев за каждую деревню, ферму или холм и за каждую
сотню ярдов практически кончился. Немцы все еще уверенно удерживали свои холмы,
но это была «борьба за выживание». Все шло к тому, что союзники окончательно
выбросят немцев с завоеванных позиций. Это будет одно из самых значительных
сухопутных сражений в истории. Вся Франция замерла в ожидании, скрывая волнение
под видимой покорностью судьбе — да, вся Франция, за исключением маленького
кусочка Нормандии, в котором бои уже отгремели. Здесь, у побережья, жизнь
постепенно входила в нормальное русло. А в небольших бытовых эпизодах, нельзя было
не почувствовать благодарность за освобождение, которого с таким нетерпением
ждали Франция, Голландия и Бельгия после долгих лет отчаянья и надежды.
Роберт Барр
21 августа 1944
Дорога из Фалеза на Аржантан идет все время через холмистую местность, и сегодня утром, спускаясь вниз, мы вдруг увидели прямо перед собой колонну пленных, такую огромную, что конца ее не было видно, — что-то похожее я видел только в Северной Африке. Они шли строем или, правильней сказать, с трудом тащились по трое, привязанные друг к другу. Несколько вооруженных британских военных несли раненых. Изнуренные, небритые, одетые в лохмотья пленные — то, что осталось от Седьмой германской армии, — под проливным дождем брели в лагеря для военнопленных, неся свои пожитки и держа на плечах одеяла, которыми закрывали головы в тщетной попытке не промокнуть насквозь.
Неподалеку от линии фронта мы встретили одного офицера, выглядевшего очень усталым, который пытался одновременно и руководить солдатами и управляться с пленными. «Просто не знаю, что с ними делать, — сказал он. — Они сами к нам в руки идут». А в штабе бригады нам сказали: «Наша бригада и разведывательный полк взяли вчера больше 1100 человек. Сегодня утром в девять часов звонят из разведки и говорят, что взяли еще шестьдесят, в девять двадцать сообщили, что пленных уже 300, к половине одиннадцатого их была опять тысяча».
Я видел список дивизий, из которых были эти пленные. Это пятнадцать дивизий, пехотные и танковые войска, десант и СС. И сейчас все они тут, вперемешку! Как это символично для дезорганизованной, совершенно растерянной Седьмой германской армии!
Через пять миль от Аржантана мы свернули по сельской дороге на северо-восток. Когда-то немцы использовали эту дорогу для отступления, теперь она превратилась в кладбище для их вооружения и для них самих. Чтобы убрать груды обломков и открыть дорогу для нашей пехоты, пришлось использовать бульдозеры. Увиденное не поддается описанию, чего тут только не было: всевозможные средства передвижения, немецкое оружие, танки, грузовые и служебные машины, бронемашины, машины-амфибии, телеги, с нагруженными на них боеприпасами, всяким барахлом и едой; и все это было поломано или разбито вдребезги. Здесь можно было найти автомобильные двигатели, вырванные взрывом из машин и валяющиеся в двадцати или тридцати ярдах от них. Танки «Пантеры» со «срезанными» башнями — танк мог быть с одной стороны дороги, а его башня с другой. Вот на что способна ракета «Тайфун».
Можно было догадаться, что немцы снова и снова отчаянно пытались отклониться от дороги, чтобы спрятаться от воздушной атаки, укрыться под фруктовыми деревьями или широкой живой изгородью. Как только нашим пилотам удавалось их там найти, уму непостижимо. Кое-кто из немцев просто задохнулся там, прячась в зелени, и тем себя погубили. Правда, они погибли бы в любом случае.
Мы поняли, что одно из самых страшных кровопролитий этой войны произошло на этой дороге всего за несколько дней до нашего прибытия. Я встретил здесь нескольких артиллеристов, которые пришли посмотреть на результат своей работы, так как принимали непосредственное участие в разгроме немцев. Они рассказали, что назвали это место «дорогой смерти». Большое количество вражеской техники было изуродовано самими хозяевами и брошено на обочине из-за того, что кончился бензин. А наши войска, несмотря ни на что, и пешком продвигались вперед, продолжая преследование. Наши солдаты были счастливы, что одержали победу. Ведь некоторые их тех, кого я встретил этим утром, сражались с июня без малейшей передышки. Многие из них теперь пели, кричали, свистели и смеялись, когда под дождем шли по этой дороге.
Фрэнк Гиллард
17 октября 1944
Обгоревшие остовы сожженных домов стояли по обеим сторонам опустевших улиц. Тротуар был завален осколками, ветками и обломками деревьев, почти на каждой улице можно было увидеть еще горящее здание.
Вдруг мы замерли, услышав выстрелы из автоматического пистолета. Чтобы выманить снайпера из укрытия, американцы бросили в здание несколько зажигательных гранат. Языки пламени завершали остальное. Мы подошли к огромному бетонному зданию. Это было одно из тех мрачных уродливых строений, у которых много этажей и несколько уровней подвальных помещений; именно в них сотни горожан Аахена прятались последние пять недель. Прятались тут и немецкие солдаты, и они отказались открыть нам. Американцы взяли здание в осаду, и через несколько часов один немецкий офицер сказал, что готов сдаться… если ему разрешат уйти, забрав все свои вещи и своего денщика в придачу.
Молодой командир роты лейтенант Уокер даже и не подумал согласиться на такое смехотворное требование, и в ответ пообещал, что сейчас откроет огонь из огнемета. Это сработало. Двери распахнулись… и на свет вылезли грязные, оборванные, замызганные существа из подземного мира, каких я в своей жизни не только никогда не видел, но даже и представить себе не мог. Выбравшись на поверхность, они ошеломленно замерли, даже не могли идти от слабости. Но, едва глотнув свежего воздуха, вдруг начали что-то бормотать, испускать вопли и проклятья. Некоторые кинулись ко мне, потрясая кулаками. «Где вы были столько времени? — кричали они. — Что, нельзя было раньше нас спасти от этих дьяволов?»
Нас это потрясло. Ведь это были жители немецкого города, оккупированного союзниками! И они истерично рыдали от радости на пепелище собственных домов. «Мы каждый день молились, чтобы вы пришли, — сказала нам женщина с бледным и изможденным лицом. — От них мы такого натерпелись, что вы представить не сможете!»
А потом пошли ругательства и оскорбления. «Бандиты», «гангстеры», «ищейки» — все эти эпитеты предназначались тем, кто служил своему ненаглядному фюреру. Никто не ненавидит и не проклинает его так, как сами же немцы — эти люди просто пылали ненавистью к нацистам. И в этом не было ничего показного. Я совершенно уверен, что не обманывался. У целой нации случился нервный срыв после пяти лет игры не в те ворота. Такая ненависть может быть только в гражданских войнах.
Вы, конечно, можете спросить: «Почему же тогда немецкие солдаты все еще оказывают нам сопротивление?» Надо сказать, что многие из них уже и не оказывают. И продолжают добровольно сдаваться. От них мы узнаем о массовых молебнах, организованных простыми людьми, — молебнах о нашей победе. Они рассказали нам, как командир немецкого гарнизона расстрелял двадцать человек, которые пришли просить его сдаться. Я разговаривал с женщиной, которая потеряла все, а муж ее сейчас в армии, где-то на Восточном фронте. Я спросил ее: «Станет ли Аахен предупреждением для других немецких городов?» Она покачала головой и ответила: «Вряд ли. Гитлер хочет разрушить Германию. Он хочет, чтобы союзники загнали нас всех в один угол и чтобы там ваши бомбы нас всех порешили. Мы обречены как нация». Другие твердили: «Мы ненавидим Германию. Мы хотим уехать, но вынуждены остаться. Никому мы не нужны. Никто во всем мире не вызывает такой ненависти, как мы».
Пугающая темнота окутала этих виновных во многом людей, живущих в зловонных темных подвалах, у которых не осталось ничего, кроме надежды. Другие европейцы, также страдающие сейчас, могут утешаться хотя бы сознанием своей правоты, а у немцев нет и этого.
Тем временем американцы методично обходили улицу за улицей. Я следовал за ними. Впереди, в нескольких ярдах от нас, танк «Шерман» обстреливал здания из пулемета.
Вдруг он затих. В одном доме было пулеметное гнездо немцев. Мы крались вдоль стены, пока танкист окончательно не разобрался с ним, расстреляв его в упор. Улицы содрогались от грохота орудий. Над нашими головами свистели бомбы. Шел дождь. На тротуаре передо мной лежал убитый немецкий солдат, и вода струилась по его пожелтевшему лицу. Мы пошли дальше. Каждые десять ярдов приходилось останавливаться, чтобы обыскать какой-нибудь дом сверху донизу и удостовериться, что там нет снайперов; двери солдаты выбивали, а в комнаты, вызвавшие подозрение, забрасывали гранаты… Мы шли через сердце города, в котором темный купол кафедрального собора все еще возвышался над местом погребения Карла Великого.
Джордж Муха, чешский корреспондент
24 марта 1945
Через тридцать секунд танки-амфибии, везущие в атаку войска, начнут переходить Рейн. Рейн сейчас темный: «Бофорсы» и пулеметы, которые обстреливали поверхность воды, смолкли, только четыре или пять «Бофорсов» производят одиночные выстрелы, чтобы проводить амфибии к берегу.
Да, теперь я вижу, как танки-амфибии проходят сквозь заросли у воды — не знаю, сколько их спустилось в воду, но я вижу, что, по крайней мере, четыре или пять амфибий выстроились в ряд, проходя между стволами деревьев; один из танков, последний в колонне, приближается к берегу и исчезает из виду; он скрылся под линией берега и сейчас, очевидно, ткнулся носом в воду. Но вот что удивительно — хотя у меня достаточно широкий обзор реки, — я ни разу не видел огня со стороны противника; без сомнения они должны отстреливаться, но я не вижу трассирующих снарядов (хотя они всегда используют трассирующие снаряды), не вижу также никаких разрывающихся мин ни в воде, ни на берегу между кромкой воды и моим наблюдательным пунктом. Кажется, что враг здесь наконец-то остановился, сраженный мощным заградительным огнем из разнообразного оружия, стрелявшего в него много часов подряд. И, наконец, наступил этот момент: танки-амфибии входят в спокойные воды Рейна, беспрепятственно спускаются в реку и пересекают ее.
Честер Уилмот
31 марта 1945
Все разговоры были только о том, где сейчас американская армия. Немецкие водители грузовых машин, возвращающиеся с фронта, утверждали, что чудом миновали плена. Но в среду днем стало очевидно, что американцы и в самом деле очень близко. Наш временный лагерь состоял из нескольких бараков в открытом поле, где были груды шлака и где когда-то располагался военный завод. Около трех часов дня ситуация обострилась, снаряды падали уже прямо перед нами, а пулеметный огонь становился все интенсивней. Вскоре на горизонте мы увидели какие-то фигуры. Было решено эвакуировать лагерь в немецкие бомбоубежища, которые находились на большой глубине, под грудами шлака. Наши немецкие охранники, как только вошли в убежище, тут же поснимали оружие и побросали его в дальний угол. Из-за этого оружия у них могли быть большие неприятности — вряд ли можно рассчитывать на дружескую встречу с американцами, встреть они их вооруженными. Я свалил свои пожитки в укрытие и вылез наружу. Шум боя нарастал; и вдруг неожиданно из леса выехали американские танки и грузовики с военными. Все замерли от волнения.
«Идите, посмотрите на американские танки!» — крикнул я русским девушкам, которые работали в местном ресторанчике. «Американские танки? Nie vozmozhno!» — закричали они. Французы тоже кричали «Pas possible», но это было возможно, это было правдой. Один грузовик остановился, из него выпрыгнули двое и спустились к противоположному от нас берегу Лана, реки отделяющей нас от них. Я быстро сбежал с крутого берега со своей стороны. К величайшей удаче там стояла привязанная баржа. «Как вы там?» — спросили американцы. «В порядке»,- сказал я. «Хотите перебраться к нам?» — «Да!» — «А вы сможете перегнать лодку на этот берег?» Еще бы я не смог! И вместе с тремя другими, один из них — единственный в нашем лагере американский военнопленный, мы, отталкиваясь шестами от дна реки, перегнали старую развалину к другому берегу. «Как ваши охранники?» — спросили американцы, когда мы достигли середины реки. «Кроткие, как ягнята, — ответил я, — насчет них можете не беспокоиться». — «Да мы и не беспокоимся!» — сказал один американец и провел пальцем по своему пулемету. Мы чуть не перевернули лодку на обратном пути, но все же нам удалось довезти своих избавителей целыми и сухими. Они с трудом пробивались сквозь толпу приветствующих их военнопленных и иностранных рабочих. Даже на лицах немцев было облегчение. Никаких больше бомб и никаких сигналов тревоги. Самое страшное в этой войне осталось позади и для них тоже.
Эдвард Уорд, корреспондент Би-би-си, освобожденный из лагеря для военнопленных в Северной Африке
17 апреля 1945
В попытке найти оправдание или хоть какое-то объяснение существованию подобных мест, немцы из гражданского населения часто утверждали, что туда посылают только «преступников». В таком случае в Бухенвальде едва ли мог оказался британский офицер. Капитан С. Э. Дж. Берни (Хей, Херефорд) рассказывает, как он провел пятнадцать месяцев в лагере, корреспонденту Би-би-си Роберту Рейду:
РЕЙД. Кто руководил лагерем?
БЕРНИ. Лагерем руководили эсэсовцы.
РЕЙД. И как там все было?
БЕРНИ. В качестве наглядного примера могу рассказать, как с нами обращались, когда мы сюда приехали. Нас привезли посреди ночи, температура была примерно пятнадцать градусов мороза. Нашу обувь (а у некоторых и одежду) отняли в поезде, чтобы мы не смогли сбежать. И вот на станции двери открылись, и эсэсовцы выгнали нас пинками из вагонов. Били по головам, меня толкнули на собаку, и та вцепилась мне в руку, тогда другой эсэсовец пинком оттолкнул меня от нее. Так я прибыл в лагерь.
РЕЙД. А в самом лагере зверства были?
БЕРНИ. Были смертные казни и проводились эти казни регулярно.
РЕЙД. А на каком основании они проводились? Суд какой-то при этом был? Казнили за какие-то нарушения порядка или за что?
БЕРНИ. Иногда вообще без всякой причины, иногда за нарушения, которые они считали преступлением, хотя ни один цивилизованный человек не назвал бы их преступлениями.
РЕЙД. Например?
БЕРНИ. Побег. Тот, кто отсутствовал три дня, автоматически считался преступником, его ловили и вешали.
РЕЙД. А как еще они лишали жизни?
БЕРНИ. Они вешали, расстреливали, у них были такие специальные ловушки: человек становился на люк и получал пулю в горло, были электрические стулья, делали инъекции фенола или просто пузырьков воздуха или молока.
РЕЙД. Вы сами видели смертную казнь?
БЕРНИ. Нет.
РЕЙД. А захоронения или трупы?
БЕРНИ. Я видел немыслимое количество трупов. Думаю, я видел тысячи трупов за то время, что я здесь.
РЕЙД. А где же их хоронили, в лагере?
БЕРНИ. Как правило, кремировали; был крематорий, большую часть тел сжигали там, но под конец у них кончился уголь, и горы трупов так и оставались лежать.
РЕЙД. А то, что называют «дух товарищества», было это среди заключенных?
БЕРНИ. Честно говоря, не могу сказать. Если хочешь попасть туда, где тебя все ненавидят, такой лагерь — лучшее место. Люди воровали друг у друга, убивали друг друга за кусок хлеба, постоянно ссорились, было много межгрупповых столкновений. Одна группа ненавидит другую, та третью и так далее.
РЕЙД. А немецкое начальство поощряло такие чувства, такие нездоровые настроения?
БЕРНИ. Да, безусловно.
РЕЙД. Каким образом?
БЕРНИ. Кому-то они давали власть, а кого-то намеренно принижали. Так поддерживалось соперничество между разными группами — у тех, кому дали власть, развивалась мания величия, а у тех, кому не дали, — комплекс неполноценности.
РЕЙД. А какой вы подвели бы итог своему пребыванию здесь?
БЕРНИ. Я не могу выразить это приличными словами в микрофон.
РЕЙД. Это шокировало вас?
БЕРНИ. Да, шокировало, и в то же время все это было настолько невероятно, почти нереально, что, я думаю, каждый, кто вернется назад в цивилизованный мир, должен постараться забыть обо всем этом, хотя бы на какое-то время.
РЕЙД. Вы действительно думаете, что были где-то вне цивилизованного мира?
Берни. Да,
абсолютно так. И вообще вне мира. Все, что тут происходило, не имело никакого
отношения к тому, что было до этого, как будто я провел год где-то на другой
планете. Возможно, на Марсе.
17 апреля 1945
Когда мы подлетали к германской столице, кто-то доложил, что слева от нас самолет. От неожиданности мы резко изменили курс, и наше левое крыло качнулось в сторону, противоположную от предполагаемого противника. Стоял туман, поэтому сначала я ничего не увидел, и вдруг самолет возник прямо перед нами. Он был не один — несколько самолетов летели на небольшом расстоянии друг от друга. Вдруг кто-то закричал: «Это русские!» Но мы еще не были в этом уверены, так что не спешили приблизиться к ним. Они, безусловно, тоже нас заметили и, похоже, тоже слегка заволновались. Те из них, которые показались мне истребителями, легли на крыло и резко поменяли направление, причем маневрировали они хорошо. Тут мы все кинулись в верхнюю часть самолета и увидели, что это знаменитые русские бомбардировщики-штурмовики в сопровождении боевых самолетов Як. Одновременно и они поняли, кто мы. Мы с ними тут же обменялись дружескими сигналами и стали махать им, приветствуя красных пилотов, а они приветственно покачивали крыльями своих самолетов. Потом мы подошли так близко, что увидели русские красные звезды на их крыльях и фюзеляжах. Вот так, около самого Берлина, мы впервые увидели своих русских союзников.
Партридж,
лейтенант, Королевские
военно-воздушные силы Великобритании
22 апреля 1945
Берлин как столица Рейха (который, как провозглашал Гитлер, должен был просуществовать тысячу лет) доживает свои последние часы в обстановке смятения и паники. Русские и немецкие пилоты схватились в бесконечно долгом воздушном бою над его крышами, а воздух звенит от грохота русских орудий и взрывов русских мин, некоторые мины попали в самый центр Берлина на Унтер-ден—Линден, Постдамер-плац и Лейпцигерштрассе. А еще воздух звенит от голосов нацистов — они истерично выкрикивают приказы, угрозы и призывы, обращаясь к жителям города, которые сами в не меньшей панике, чем они. Либо просто оцепенели от страха. Вот почему шведский корреспондент прокричал в телефон, передавая сообщение в свою газету: «Это, наверно, последний наш разговор перед падением Берлина!» И это его красноречивое утверждение было прервано грохотом русских орудий.
Как только стало известно, что русские наступают с юга и востока одновременно, тысячи берлинцев бросились из Берлина на запад и северо-запад. Танки, остатки ополчения, отряды фольксштурма, наскоро собранные для борьбы с Красной армией, беженцы — все это заполнило улицы западной части Берлина. Охваченные паникой берлинцы кидались к трамваям и к поездам метро, которые, согласно строгому приказу, были выделены исключительно для перевозки раненых, но теперь берлинцы буквально дрались со своими же ранеными за место в этом транспорте. На станциях метро можно увидеть ужасающие сцены, когда женщины и дети тщетно пытаются пробиться в поезд. А те берлинцы, которые все же остались в городе, совершенно не выражают никакой готовности к какому-либо сопротивлению. Большая их часть проводит все время в бомбоубежищах, которые так переполнены, что здесь даже сесть негде. А по улицам города бродят иностранные рабочие и военнопленные — в огромном количестве и без всякой охраны.
Норман Макдоналд
26 апреля 1945
Грохот боев на улицах слышен за три мили от Берлина. Дороги на восток от города запружены людьми. Среди них советские граждане, возвращающиеся домой из немецкого плена, и берлинцы, сбежавшие с места боя, теперь они направляются туда, куда уже пришла Красная армия. Немцы сконцентрировали большую часть остатков люфтваффе на востоке и юго-востоке столицы, 1200 самолетов брошены на то, чтобы отражать атаки с воздуха. Но силы Красной армии подавили их. Бывает, что все небо заполнено самолетами, которые оказывают поддержку нашим наземным войскам. Вот типичный разговор, который я слышал, между старшим офицером военно-воздушных сил (находящимся на земле) и командиром экипажа в воздухе: «Вы промахнулись из-за задержки в полминуты. В чем дело?»
И ответ с воздуха: «Да я вот толкусь тут, жду, пока дорогу освободят». Еще через пару секунд командир экипажа продолжил, обращаясь уже к пилоту другого экипажа: «Петляков, уступите, наконец, место! Сейчас не ваша очередь!»
Пошел мелкий дождик, который немного прибил пыль. О, эта берлинская пыль! Западный ветер понес ее прямо на нас. Она даже закрыла солнце. В семь часов на небе еще не было ни облачка, а к полудню все погрузилось в противоестественный полумрак. Дальше, чем на несколько ярдов, ничего не было видно. Солнце поднималось все выше, но его лучи не доходили до земли. Водители грузовых машин, подвозящие боеприпасы к линии огня, включили фары. Невозможно было поверить, что сейчас день и светит солнце. Немецкое командование уже не в силах на что-либо повлиять, но все равно продолжает сопротивляться. Они разделили город на укрепленные зоны, а зоны — на укрепленные сектора. Все высокие здания, соединенные между собой ходами сообщения, превращены в очаги сопротивления. Пушки, пулеметы и минометы стоят на каждом углу.
Противник держит под перекрестным огнем каждую улицу, многие каналы тоже представляют серьезную угрозу — их берега превращены в военные укрепления.
Немцы
прижимаются к своим домам, ошалело глядя в небо,
заполненное самолетами Красной армии, и озадаченно смотрят на советскую военную
технику, которая с грохотом проезжает по улицам. Какой-то нацист — еще до того,
как мы вошли в город, — написал неровным почерком на стене дома: «1918 год не
повторится». Солдат Красной армии зачеркнул эту надпись и написал ниже
по-русски: «Я в Берлине. Сидоров».
Советский военный
корреспондент
27 апреля 1945
Именно патруль лейтенанта Уильяма Робинзона 273 полка приказал объединить восточный и западный участки фронта в Торгау еще в прошлую среду. К востоку от реки Мульде действовали и другие патрули Первой армии, с ними тоже удалось наладить связь.
Войска генерала Ходжеса давно ждали, когда настанет этот великий момент. Пилотов, возвращающихся с полетов над нейтральной зоной между реками Мульде и Эльба, подолгу расспрашивали о том, что они видели. Часами напролет люди, припав к радиоприемникам, напряженно слушали, стараясь уловить обрывки переговоров с русскими. И это напряжение было понятно — все с нетерпением ждали приближающейся развязки.
Конечно, Первая армия могла бы перейти Мульде — на другом ее берегу не было противника, с которым американцы не смогли бы легко справиться. Но они проявили выдержку и поступили очень мудро. Наш плацдарм на этом берегу был хорошо укреплен, и выжидательная позиция была продиктована не опасением атаки со стороны противника, а весьма вескими, хотя и необычными причинами.
Так как две мощные армии шли навстречу друг другу, а их общий враг оказался посередине, было очевидно, что, когда наступит развязка, для обеих сторон возникнет весьма непростая ситуация. Русские могут не опознать американцев, а те, в свою очередь, не опознают русских. К тому же такой коварный враг, как немцы, вполне могет все это предвидеть и использовать ситуацию с выгодой для себя. И только из-за того, что две дружественные армии не узнают друг друга, возникнут столкновения и перестрелка. Последствия такой неожиданной встречи союзников, конечно, обернулись бы трагедией.
И вот, чтобы исключить возможность недоразумения, генерал Брэдли весьма мудро придержал свои войска на западном берегу реки, на том месте, которое очень легко было определить, и там стал ждать прибытия русских. Наши союзники точно знали, где мы; это место на карте найти проще простого; здесь у немцев не было никакой возможности для фронтального наступления и столкновение между союзниками было исключено. И вот благодаря этому решению, исход оказался таким, каким и должен был быть, к нашей всеобщей большой радости.
Фрэнк Гиллард
27 апреля 1945
В живописном средневековом городе Торгау я видел, как 330 солдат Первой американской и Красной армии обнимали и целовали друг друга. Я тоже попал в горячие объятия здоровенного украинского парня.
Стоя на западном берегу Эльбы, я видел, как в городе русские солдаты от переполняющей их радости стреляли в воздух из винтовок и минометов. Какая незабываемая сердечная встреча и какое потрясающее зрелище! Военные обеих армий изо всех сил старались объяснить друг другу, что они хотят сказать. (И оказалось, что понять друг друга им не так уж и трудно.) Более счастливой сцены братского единения двух наций просто нельзя представить. Русский лейтенант, сидя на разрушенной стене, играл на аккордеоне и пел русские песни, а пехотинцы ему подпевали. Всех по кругу обносили напитками, и все были счастливы.
Эдуард Уорд
29 апреля 1945
Сегодня в Гааге люди впервые за несколько лет услышали бакалейщика, зазывающего в свою лавку. Правда, было воскресенье, но как говорится, «в доброе время все спорится». Этот бакалейщик побывал и в Роттердаме, и в Лейдене. Хотя все магазины закрыты — не из-за воскресенья, а потому что в них нечего продавать.
Я летал с королевскими авиационными войсками в рейсы, доставляющие продовольствие. Мы использовали бомбардировщик «Ланкастер» и за день обеспечивали продовольствием тысячи голодающих голландцев, многие из них не видели еды месяцами. Для примера могу сказать, что наш отряд привез такое количество еды (сорок две тонны), которого было бы достаточно, чтобы за день накормить пятую часть всего населения Гааги. А наш отряд был не единственным.
Все эти воздушные судна везли продукты, из которых можно приготовить прекрасные блюда. Муку и дрожжи, чтобы испечь хлеб; банки с мясными консервами и ветчину, а к мясу — перец, соль и еще горчицу для вкуса. Голландцы любят овощи — пожалуйста, мы припасли для них банки сушеного картофеля и мешки фасоли и гороха. Сахар, маргарин, сухое молоко, сыр, яичный порошок и шоколад в придачу. За недели подготовки был проработан четкий план доставки продуктов. Мы использовали специальные канаты, чтобы каждый самолет мог благополучно сбросить 355 двадцатифунтовых «продовольственных бомб» людям, многие из которых в мирное время отнюдь не нуждались в продуктах. Чтобы выполнить эту гуманитарную миссию, мы вскоре после полудня пересекли Северное море и на очень низкой высоте приблизились к Гааге. Наша цель — летное поле Япенбург на юго-востоке от города — была хорошо видна. Самолеты наведения высветили ее зеленым светом, а белые перекрещивающиеся полосы в центре — красным.
Как только мы подлетели к побережью Голландии, люди на полях и дорогах и в садах с маленькими домиками стали неистово махать нам. Но только тогда, когда мы пролетели над Гаагой, мы поняли, что наш дар — поистине манна небесная для голландцев. Все дороги были запружены людьми, они махали флагами, простынями и всем, чем только могли. Крыши высоких домов казались черными — на них стояли приветствующие нас горожане. На одной барже мы заметили триколор, а через широкую крышу многоквартирного дома был натянут яркий оранжевый флаг.
Невозможно передать словами радость этих людей, когда огромные бомбардировщики один за другим открывали свои бомбовые отсеки и тысячи продовольственных бомб разлетались в воздухе, как конфетти, брошенные рукой великана. Все дороги, ведущие в Гаагу, были заполнены телегами, детскими колясками и велосипедами, казалось, все от мала до велика спешили сюда, чтобы не пропустить раздачу. К сожалению, из-за плохой погоды мы не успели это сделать к их воскресному ужину, но зато с каким энтузиазмом британские воздушные бакалейщики раздавали сегодня свой товар!
«Это лучшие бомбы, которые мы когда-либо сбрасывали», — сказал офицер воздушного флота Эллис, один из членов нашей бомбардировочной команды.
Х. Г.Фрэнкс, агентство
новостей Нидерландов
2 мая 1945
«Знаменитости» нацисткой Германии пополнили число военнопленных, захваченных союзниками. Среди них оказался и генерал Дитмар, прославившийся как комментатор немецкого радио и сдавшийся в плен вместе со своим сыном. И вот как теперь комментирует Дитмар эту войну.
Он был членом немецкого офицерского корпуса, о членах партии отзывается со страхом и презрением. «Гитлер, — сказал он, — никогда бы не допустил в управление вермахтом сильного человека. Как только начальник штаба начинал думать самостоятельно или проявлять какую-либо инициативу, Гитлер тут же вмешивался и стирал его в порошок!» Дитмар говорил, что он часто пытался обсудить эту ситуацию с Гудерианом, но тот в ответ твердил только: «Да, да, но вы же знаете о наших затруднениях».
О Гиммлере Дитмар отозвался так: «Девяносто процентов офицеров немецкой армии считали, что Гиммлер роет могилу вермахту. А остальные десять процентов — это молодняк, фанатичные дураки, их мнение можно не брать в расчет». В подтверждение своих слов он рассказал об Арденнской операции, проведенной Гитлером. Идея, по его словам, состояла в том, чтобы перейти Маас и двигаться на север, перекрыв таким образом все пути союзникам, находящимся за рекой. Но операция была очень плохо подготовлена, а во главе Шестой танковой армии СС — на нее в основном и рассчитывали — Гитлер поставил Зеппа Дитриха, и это было крайне неудачное решение. Сопротивление союзников оказалось упорным и хорошо организованным, и сломить его немцы не смогли. И когда фон Руднштедт пришел к Гитлеру доложить об этом и высказал предположение, что сейчас следует довольствоваться тем, что есть, и не возобновлять операцию, Гитлер пришел в ярость и отправил Руднштедта в отставку, выместив на нем всю злость за ошибки своей партии. И в итоге, сказал Дитмар, мы не только проиграли эту битву, но и растратили впустую те немногие силы, которые надо было беречь, чтобы использовать их в другом месте с большей пользой.
Поражение Люфтваффе Дитмар также объясняет плохой подготовкой и недальновидностью партии, члены которой постоянно спорили о том, какие самолеты нужно запустить в производство в первую очередь, да так и не пришли к единому решению. В конце концов, Гитлер объявил о вотуме доверия среди летного состава. Результат был настолько не в его пользу, что радиопередачу официального комментатора пришлось снять с эфира.
«Только совсем недавно, — продолжал Дитмар, — немцы стали осознавать, что войну они проиграли. Всего несколько недель назад они искренне верили пропаганде и считали, что в худшем случае им придется заключить перемирие не на самых выгодных для них условиях».
Все, входящие «в ближайшее окружение», по словам Дитмара, прекрасно понимали, что самолеты, снаряды — «оружие возмездия» — своей аморальностью безусловно вызовут возмущение у большинства. Никто из них при этом не думал, что проект «оружие возмездия» остановит войну или заставит Британию выйти из нее, но они надеялись, что оно ослабит, в какой-то степени, военный потенциал британцев.
Когда разговор перешел на страшные злодеяния, творимые в концентрационных лагерях по всей Германии, у Дитмара перекосилось лицо. Теперь передо мной сидел подавленный горем старик. Через некоторое время он наконец высказал свою точку зрения. Офицерский корпус и вооруженные силы, по его мнению, не получали достаточно информации о том, чтó происходило на самом деле. Только когда Гиммлер созвал на встречу высокопоставленных генералов, чтобы как-то оправдаться за то, что происходило, у офицерского корпуса появились первые подозрения об истинном положении дел. Гиммлер сказал, что никогда ему еще не было так тяжело отдавать приказ, но необходимо придерживаться той же политики, и он приказал сам себе не отступать, из чего генералы заключили, что это решение исходит от самого Гитлера. Дитмар говорит, что генералы не имели права открыто выразить протест. Сфера влияния каждого из них была строго ограниченна, и при малейшей попытке сунуть нос не в свое дело проштрафившегося генерала тут же отправляли в отставку. Ответом генералов, как он утверждает, стало покушение 20 июля, к сожалению, провалившееся.
Что касается дела Дитмара, нет сомнений, что мы еще услышим о нем, — оно будет тщательнейшим образом рассмотрено в следующие месяцы. Но неубедительность многих его доводов в то утро была так очевидна, что я не мог не осознавать — передо мной просто еще один перепуганный немец.
Конечно, мы много говорили о том, действительно ли Гитлер мертв и Дёниц назначен вместо него. Дитмар говорил, что он нисколько не сомневается в смерти Гитлера, но даже если все это только слухи, Гитлер никогда не посмеет объявить о своем существовании, потому что тогда одни заклеймят его как труса, а другие объявят в розыск как преступника.
Фрэнк Гиллард
3 мая 1945
То, что немецкие войска сдадутся в плен Второй британской армии, можно было ждать со дня на день; только на небольшой территории к западу от Бремена, немцы еще оказывали сопротивление войскам, которыми командует генерал Демпси. Сегодня пилоты доложили, что белые флаги развеваются над домами уже в расположении противника, в пятидесяти милях от линии фронта.
Немецкие офицеры, от командиров полка до командиров армии, ведут переговоры о капитуляции. Прошлой ночью две немецкие дивизии сдались без боя. Сегодня рано утром генерал Вольц, командующий гамбургским гарнизоном, согласился не только отдать без всяких условий самый большой немецкий порт, но и лично ввести Седьмую британскую бронетанковую дивизию в город сегодня же вечером. И сегодня же утром из Одиннадцатой бронетанковой дивизии пришла новость, что гарнизон Ноймюнстера, находящийся в тридцати пяти милях на север от Гамбурга и всего в тридцати милях от важнейшей военно-морской базы — города Киля, готов сдаться. Из гарнизона Ноймюнстера также передали, что и другие отряды, стоящие на Кильском канале, готовы капитулировать.
Но самой главной новостью дня стала неудавшаяся попытка капитулировать двух немецких армий, принадлежащих к группе армий «Вистула», группе, которая сражалась с Рокоссовским и держала оборону к северу от Берлина. После того как русские в апреле прорвались через Одер, эти армии, отступая, прошли уже около 150 миль, а вчера наши колонны пробились к ним с другой стороны, пробились туда, где немцы тщетно пытались укрепиться. Их боевой дух был окончательно сломлен, и они потерпели поражение.
Сегодня их командиры, генерал Мантейфель, командующий Третьей танковой армией, и генерал Типпельскирх, командующий Первой танковой армией, предложили фельд-маршалу Монтгомери принять капитуляцию всех их войск. Предложение было отвергнуто, так как нам было достаточно капитуляции этих двух генералов и многих других высокопоставленных военных из группы армий «Вистула».
Официальная позиция Британии состоит в следующем: эти две армии все еще ведут военные действия с русскими, и мы не можем принять их капитуляцию, во всяком случае, командиры этих армий в данной ситуации не могут передать эти армии нам. Так что теперь по лесам и деревням между Балтийским морем и Эльбой бродят десятки тысяч немцев из группы армий «Вистула», тщетно разыскивая хоть кого-нибудь, кто согласится взять их в плен. Их командиры сдались, их части распались; и только те, кто находился в непосредственной близости к русским, продолжают сражаться — сражаться, уже не наступая, а обороняясь от Красной армии.
Все дело в том, что немцы любой ценой стараются избежать русского плена. Они знают, как велики их преступления перед Россией, и знают, что русские им этого не простят.
Честер Уилмот
3 мая 1945
Две великие армии, британская и русская, встретились. Перед этим русские воздвигли небольшую деревянную перегородку на дороге и поставили около нее двух бравых пограничников. Около этой перегородки и состоялась международная встреча. Все члены шестого десанта, который и определил место встречи, вышли, чтобы увидеть русских. А русские вышли, чтобы увидеть нас. И через эту перегородку было столько рукопожатий и было сделано столько фотографий! Русские охотно позировали нам, а мы их фотографировали. Некоторые пленные немцы отчаянно пытались прорваться сквозь это заграждение. Они подбегали к заграждению, но русский пограничник подмигнул мне и сказал: «Сибирь». И должен признаться, никто не испытал при этом жалости к немцам. Один десантник из шестого десанта сказал: «Как долго все длилось, но, наконец, этот миг настал, и мы здесь с русскими».
Приехали американцы, пришли военнопленные французы и стали пожимать руки, русские угощали русскими сигаретами — в общем американская, британская и русская армии действительно встретились здесь, в сердце Германии, около Балтийского моря. Это — конец гитлеровского рейха, он рухнул окончательно.
Уинфорд Воэн-Томас
4 мая 1945
Дитмар был «снят с эфира» из Берлина. С падением Гамбурга окончилась карьера и другого хорошо известного комментатора. Язвительный, многим знакомый голос лорда Гав-Гав сменился голосом корреспондента Би-би-си, который вел свой первый репортаж из Германии еще в 1942 году, сидя в бомбардировщике над Берлином, а теперь он говорит из студии Уильяма Джойса в Гамбурге:
«Говорит Германия. В последний раз она говорит из студии Гамбурга, но сегодня вы не услышите обзора новостей от Уильяма Джойса, поскольку радио-карьера мистера Джойса — которого большинство в Британии знает как лорда Гав-Гав — прервалась самым плачевным образом: он в большой спешке отправился в путешествие. Путешествие его обещает быть очень коротким, Вторая британская армия об этом позаботится. Возможно, он направился в Данию или куда-то еще на север. А теперь здесь с вами, мои слушатели из Британии, настрадавшиеся от мерзкого голоса мистера Джойса, которого вам пришлось терпеть шесть лет, — здесь с вами Би-би-си, и я веду репортаж на тех же волнах, что и мистер Джойс.
Я сижу перед микрофоном лорда Гав-Гав, вернее сказать, перед его последним микрофоном, которым он пользовался три последних недели своей карьеры, и мне любопытно, а что сказал бы лорд Гав-Гав по поводу последних новостей? Ведь Гамбург, город обязанный ему своей дурной славой, сегодня под контролем британских вооруженных сил и совершенно разрушен.
Мы нашли, что Бремен в плохом состоянии, но Гамбург просто стерт с лица земли. Целые кварталы уничтожены воздушными налетами. Миля за милей тянутся черные стены на полностью выжженных улицах, но в руинах, в подвалах и бомбоубежищах до сих пор прячется около миллиона местных жителей и около пятидесяти тысяч иностранных рабочих. Сегодня вы не встретите на улицах ни души. Войдя в город, мы ввели комендантский час на 48 часов, и теперь весь город погружен в тишину, как будто сегодня воскресенье; единственное, что движется по улице, это какой-нибудь британский джип или бронемашина, или же наши солдатики проверяют, насколько четко соблюдается комендантский час.
Даже больше, чем город, разрушены пристани, крупнейшая судоверфь «Блом и Фосс» превратилась в кучу балок, и посреди этого хаоса до сих пор стоят, поскрипывая на стапелях, четырнадцать недостроенных подводных лодок. Работа над ними окончательно прекратилась два месяца назад, и с тех пор Гамбург стал мертвым городом.
Обыскивая стол лорда Гав-Гав, мы нашли конспект передачи, составленный им на 10 апреля 1945 года, в конце этого замечательного конспекта значится такой прекрасный пункт: «’14.50-15.10 — пауза, чтобы собраться с мыслями’. Ну что же, и у него и у жителей Гамбурга будет теперь достаточно времени, чтобы собраться с мыслями, потому что с сегодняшнего вечера британские солдаты, знаменитые ▒крысы пустыни’[3] надежно охраняют студию Гав-Гава, представители военных властей союзников ведут программу и вместо ▒Говорит Германия’ назначают для вас новый позывной: ▒Радиостанция Гамбург’. Это радио Гамбурга, студия военного представительства союзников».
(Объявление про позывной на немецком языке.)
Ну а мы возвращаемся из Гамбурга в Лондон.
Уинфорд Воэн-Томас