Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 2, 2015
Что
можно написать за месяц
Шотландский замок Хоторден прячут от туристов —
ни за что не догадаешься, какие красоты скрывают автоматические ворота с
табличкой “Private”. Зеленые газоны, лес, пещеры, где
скрывались Уильям Уоллес и Роберт Брюс, а еще — цветущие рододендроны, горная
речка Северный Эск, олени, перебегающие дорогу, ну и,
собственно, сам замок, возведенный в Средние века на высокой скале. Туристам
вход заказан, зато сюда пускают писателей со всего света — правда, не навсегда.
Каждые пять лет любой действующий прозаик, поэт или драматург имеет право на
жизнь и работу в этом старинном здании — конечно, если принимающая сторона
сочтет претендента достойным. И если у него будет рекомендация от счастливчика,
гостившего в Хотордене прежде.
Потому-то
Хоторден пользуется особой популярностью среди
екатеринбургских писателей — они передают друг другу открытки с рекомендациями,
как тайное знание. Или благословение. Лет через десять, после того как тропу
разведали первопроходцы, дошла очередь и до меня — спасибо уральско-британскому
поэту Олегу Дозморову, а также филологам Дмитрию Харитонову и Борису Ланину.
Я
плохо представляла себе, куда и зачем еду, на что все это будет похоже, и
думала, в основном, о том, что месяц без семьи — очень долгий срок, и о том,
что мне нужно дописать роман, и еще — о том, что в Хотордене,
судя по немногочисленным снимкам, которые я видела, наверняка живет привидение,
а может, даже целая семья призраков.
Мейлы от
Хэмиша, администратора замка (надо сказать, на
протяжении всего месяца я старалась избегать слова “приют”, зато охотно
злоупотребляла словом “замок”), изобиловали проявлениями всяческой заботы:
“сообщите мне ваш номер телефона”, “проверьте время вылета из Франкфурта”, “в
Эдинбурге не уходите из зоны вылета, пока я вас не встречу”. Сомнений не
оставалось, бедняга давно привык к тому, что писатели — люди со странностями,
если не сказать хуже. Разбредаются, кто куда, опаздывают на самолеты и не
помнят свой собственный номер телефона, не говоря уже о чужих.
Я
готовилась приятно удивить Хэмиша своей собранностью
и высокой дисциплинированностью, но пока что меня удивил шотландский
пограничник, изучавший официальное приглашение из замка:
—
Писать, что ль, приехала? — поинтересовался он. (Шотландцы, если кто не в
курсе, говорят по-английски с сильным акцентом, напоминающим русский, — поэтому
они сразу же стали мне так милы).
— Да, —
сдержанно пояснила я.
— И что
можно написать-то, за месяц? — спросил пограничник, покачивая головой и как бы
удивляясь наивности иностранных сочинителей. Потом, пожав плечами, все-таки
открыл мне ворота в Шотландию.
Мужчина,
который махал мне рукой на выходе, выглядел таким счастливым, что я сразу
поняла — это Хэмиш, и он очень рад, что я не потерялась.
Удивительно, что он меня узнал, ведь фотографий мы друг другу не присылали, и,
честно говоря, многие люди, летевшие со мной одним рейсом, куда больше походили
на литераторов. Хэмиш схватил мой чемодан, и мы
куда-то побежали. Он ходил очень быстро — как впоследствии выяснилось, он все
делал очень быстро: говорил, ел, водил машину, решал самые разнообразные
вопросы, связанные с трудом и бытом писателей, и так далее. А еще Хэмиш был — и остается — поэтом. Хотя кого удивит
администратор-поэт, если даже ужины для нас готовила известная составительница
кулинарных книг? Как-то раз между торжественными объявлениями блюд она сообщила
не менее торжественным тоном: “Сегодня я встречалась с моим издателем!”.
Кажется, только горничные, Мэри и Джорджина, не отметились
в сочинительстве — хотя, возможно, нас просто не поставили в известность.
В
аэропорту Хэмиш представил меня двум другим дамам,
которые очень удачно прилетели почти в одно время со мной — Маргарет и Кара,
поэзия и драматургия, США и США.
— Какое
все зеленое! — восхищалась Маргарет, глядя на действительно очень зеленые поля, пролетавшие за
окнами машины. Я пыталась вспомнить как можно больше английских слов,
выражавших восторги и благодарность. А ведь прежде я искренне считала, что
прилично знаю английский! Вскоре выяснилось, что стоит беседе покинуть
спасительные рамки “open the
door” и “have a nice time”, как я тут же
превращаюсь в несчастную немую, щелкающую пальцами в поисках нужной словесной
конструкции — желательно элегантной и остроумной. Все дело в том, что
собеседники мои привыкли играть словами, перебрасываться цитатами и шутить — в
общем, вести себя так, как и подобает воспитанным литераторам, случайно
угодившим за общий стол. Коллеги мои были все как один англоязычными — даже
канадцы, которыми разбавили потом американскую компанию, оказались не из
французской части.
Мне было
очень нелегко поддерживать эти беседы разной степени изысканности на чужом
языке, но я решила не падать духом и попытаться рассматривать ежедневные
мытарства как шанс попрактиковаться в разговорном английском. Но это было
значительно позднее, а пока что мы подъезжали к Хотордену
— мимо сверкающих зеленых газонов и рослых деревьев. Когда развиднелся замок,
драматургия, поэзия и моя скромная личность забыли о том, какое все вокруг
зеленое, и начали думать, неужели нас и в самом деле сюда пустят? Уж слишком он
был красивый — как со старинной гравюры.
Пустили.
Хэмиш быстренько распределил нас по комнатам, у
каждой — имя собственное. Моя звалась “Evelyn”, и на двери краской были выведены имена
счастливцев, живших здесь прежде. Опознала я только одно имя — Аласдер Грэй, но мне и его хватило.
В
роли привидения
Хоторден — замок, принадлежавший
шотландскому поэту Уильяму Драммонду, известному как Драммонд из Хотордена
(1585-1649). Сейчас его вспоминают не столько благодаря поэмам, сколько
записанным беседам с поэтом и драматургом Беном Джонсоном, который посетил
замок в 1619 году и вдоволь посплетничал с хозяином о Шекспире и “нестыковочках” в его пьесах. Подземелья замка скрывают пещеры,
которые помнят еще древних пиктов, а также королеву Викторию, которая посетила Хоторден в 1842 году — это событие было увековечено
живописцем Уильямом Алленом: картину можно увидеть в Национальной портретной
галерее Эдинбурга.
В приют
для писателей замок превратился ближе к концу ХХ века — благодаря его новой
хозяйке, патронессе искусств Дрю Хайнц (вы совершенно
правильно вспомнили о кетчупе). Миллионерша, издательница “The
Paris Review” и меценат,
решила, что пишущим людям нужно уединение и условия для творчества — поэтому
десять месяцев в году Хоторден дарит такую
возможность писателям со всего света. Одна смена — шесть человек, повторная
заявка — не раньше чем через пять лет. Такой вот Дом творчества — точнее,
конечно же, замок, причем, со всеми условиями.
В моей
комнате было все, что нужно, включая не очень нужный камин, рабочий стол и
шкафчик-мечту детства, с целой кучей отделений и полочек. И, конечно,
привидение там тоже было — заботливое, как добрая бабушка. В замке строжайше
соблюдается “тихий режим” — ведь люди приехали сюда работать, поэтому с 9-00 до
18-00 не разрешается говорить во весь голос и, тем более, пользоваться
телефонами. Интернета, кстати, тоже не было — ближайший выход в сеть находился
в пабе, на расстоянии полутора километров быстрым шагом. Так вот, привидение
сделало за меня то, что я забыла, — мой телефон волшебным образом перешел в
тихий режим. И вообще, все, кто проживал в комнате “Evelyn”,
судя по всему, весьма усердно трудились здесь над своими сочинениями — чужое
вдохновение, спрессованное и мощное, буквально висело в воздухе. Вот почему я
начала работать, еще не распаковав чемодан, — впоследствии выяснилось, что так
поступают почти все обитатели Хотордена. Атмосфера
обязывает. К тому же здесь с первых же минут чувствуешь ответственность — тебя
пригласили, в тебя верят, так неужели ты будешь отлынивать от работы? Хотя,
если честно, соблазнов вокруг было множество — живописные тропы Castle Walk и Lady’s
Walk, три богатых библиотеки (издания XIX века в
свободном пользовании), Эдинбург — в 45 минутах езды на автобусе, до знаменитой
капеллы Рослин можно и вовсе пешком дойти… Еда — лучше, чем в ресторане, стирка-уборка, свежие фрукты — в
общем, всё для вас — только пишите, любезные! Работайте!
Полный
сбор участников состоялся за ужином в парадной гостиной — серебряные приборы,
светские беседы, огонь в камине. Расстановка такая — три дамы из США
(драматургия, поэзия, проза), два джентльмена из Канады (поэзия, проза) и я.
Все милейшие люди, но строжайшим образом блюдут свою и чужую privacy — и все помнят, зачем мы сюда приехали.
С перепугу
я написала в первый же день больше тысячи слов и поняла, что, если так пойдет
дальше, под присмотром привидения я вполне смогу закончить здесь свой роман.
То-то удивится пограничник!
Вокруг
да около
Ближайшие
к замку деревеньки назывались Бонниригг и Лассуэйд, идти пешком до ближайшего паба — двадцать минут.
(Кстати, именно в этих краях жила та самая овечка Долли.) В паб мы ходили, не столько чтобы выпить и поговорить про овечку, сколько чтобы
припасть к бесплатному wi-fi, поскольку в Хотордене Интернет под запретом, да и по мобильным
телефонам разговаривают все только за пределами замка, виновато озираясь.
Вынужденный отказ от виртуальной жизни стимулирует невиданную творческую
активность — все сидят и работают буквально с утра до вечера. Если устал — иди
на прогулку по замшелой дорожке. Кругом цветут нарциссы и колокольчики, примулы
и рододендроны, носятся белки, бабочки, шмели и зайцы — хвосты у зайцев
сверкают, как светоотражатели. Магнолия готовится к выстрелу — скоро даст залп
своей красотой по всей округе. Чуть выше, на лугах, пасутся лошади, в
прохладный день, все как одна, — в попонках. Вот уж точно, “Ты кто? — Конь в
пальто”.
Во дворе
замка — старинный глубочайший колодец. Вполне возможно, тех, кто ничего не
напишет за месяц, сбросят туда в последний день смены.
Культурную
программу Хоторден не обеспечивает — показали разве
что подземелья замка и свозили желающих на англиканскую мессу в капеллу Рослин, ту самую, из “Кода да Винчи”. У меня, впрочем, с
этой капеллой получилась отдельная история, после которой в замке меня стали
звать crazy Russian. Я этим
прозвищем гордилась, но — обо всем по порядку.
Капелла
находится в нескольких километрах от замка, но самый прямой путь к ней, если
верить карте, — по территории природного парка. Я самонадеянно отправилась в
путь с дамской сумочкой и зонтиком. На пути туда все было в порядке — вовремя
свернула к трассе, дошагала до капеллы, подробно рассмотрела ее — и убедилась в
том, что Дэна Брауна здесь не жалуют, хотя именно благодаря ему здесь теперь
неиссякаемый поток туристов. На лавочке в храме спал крепким сном черно-белый
кот по кличке Уильям.
Возвращаясь
обратно, я заблудилась — и поняла это, увидев такой родной уже замок Хоторден на другом берегу реки. Моста не было, но я помнила
карту — он должен быть дальше, в паре километров, или пусть даже миль.
Держалась поближе к реке, сначала любовалась видами — красивые места, отдаленно
напоминающие нашу прекрасную Чусовую. Как вдруг берега стали скалистыми и обрывистыми.
Я стала карабкаться вверх по скале, но хребет уходил явно не в ту сторону, да
еще и вверх. Подняться-то можно, а вот спуститься без скалолазной подготовки — навряд ли. Вернулась, вышла к плотине — и чтобы не упасть
лицом и всем прочим в реку, держалась за какие-то колючие ветки неизвестных
кустарников.
В Хотордене тем временем настала пора ланча — ровно в 12.30
каждый день по кельям разносят элегантные корзинки для пикника, в которых лежат
сэндвичи и термосы с горячим овощным супом. Сидеть в западне на берегу и думать об этом было выше всяких
сил, поэтому я с трудом “отмотала назад” пару километров и сделала себе посох
из сухого, но крепкого деревца. Вспомнила своего папу, Александра
Константиновича Матвеева, — охотника, путешественника, начальника экспедиции. В
лесу он всегда был как дома, да не в шотландском — в
уральском! Что он сделал бы на моем месте?
За два
года до папиной смерти мы были вместе в природном парке Оленьи Ручьи, на Урале.
Слегка промахнулись с маршрутом и решили перейти речку вброд. Муж перенес меня
и детей на закорках, а папа справился самостоятельно.
Ему тогда было 82 года…
В общем,
я выбрала участок реки, который выглядел не так
страшно, как другие, закатала джинсы до колен — и перешла реку вброд с деревом
в руке.
Это надо
было видеть! Или, наоборот, не надо. Потом я долго сидела на правильном берегу,
и не могла отдышаться… В мокрых штанах заявилась в
паб, где встретила канадского поэта Дугласа, ворковавшего по скайпу с женой, а
потом купила для американского прозаика Амины шесть банок диет-пепси и
вернулась в замок героем.
По
сравнению с этим приключением поездки в Эдинбург выглядели детской забавой.
Сорок пять минут на втором этаже дабл-декера — и ты
попадаешь из замка прямиком на Принсес-стрит. За
месяц я отметилась во всех музеях, съездила в Глазго, Стирлинг, Перт, к Фортским мостам и даже в Калзинский
замок, который изображен на 5-фунтовой купюре шотландского образца. В Шотландии
— свои собственные фунты, которые теоретически принимают во всей
Великобритании, но в Лондоне я не встречала таких ни
разу.
Сухой
остаток
С
первого дня пребывания в замке у меня сложился следующий режим — подъем в пять
утра (я решила не перестраиваться с уральского времени на британское),
душ, чай — и работа до завтрака. После завтрака в компании коллег — прогулка и
снова работа до обеда. Потом — отдых или поездка в Эдинбург, или поход в паб за
Интернетом. После ужина — еще одна прогулка, как правило, с Канадой, но иногда
и с Америкой. Во время этих вечерних променадов канадский прозаик Рой, с которым
мы очень подружились, увидел целую семью оленей — мы потом долго выглядывали их
повсюду и тоже как-то раз успели ухватить взглядом
быстрые тени, но без подробностей.
Вечерами
Маргарет, Рой и Амина играли в английский скрэббл — и
я в конце концов тоже отважилась. Проигрывала с
разгромным счетом, составляла исключительно детские слова вроде “toy” или “girl”, но все равно это
было очень интересно. Кстати, при знакомстве иностранные коллеги не уточняют,
что именно они пишут — пьесы или романы. Достаточно сказать — фикшн или нон-фикшн. Это главное различие, а все прочее —
уже детали. И еще, почти все мои “сожители” в Хотордене
были профессорами или университетскими преподавателями. Русского языка,
конечно, никто не знал, за исключением Амины, которая в первый же вечер (она
приехала двумя днями позже нас) протараторила обычный набор иностранца
“спасибо-пожалуйста-водка-как дела”. Попросила дать ей пару уроков русского — я
согласилась, и могу сказать, что такой ученицей гордился бы каждый. Мы начали с
алфавита (Амину потрясло количество гласных и особенно графическое изображение
букв Ж и Х), потом перешли к числительным, а спустя
две недели за завтраком меня уже встречало бодрое:
—
Привьет, как дьела, у меня хорошо!
Рой тоже
пытался учить русский, но не слишком преуспел — зато ему понравилось слово
“мох”, которое очень оживляло наши вечерние прогулки. Если вдруг повисала
неловкая пауза, мой канадский друг показывал на замшелую дорожку ярко-зеленого
цвета и глубокомысленно говорил:
— Мох!
Дуглас,
канадский поэт, однажды за ужином попросил меня прочесть стихи на русском “by heart” (прелестное английское
выражение — аналог нашего “наизусть”). Я прочла Пушкина и Мандельштама, и мне
показалось, Дуглас был потрясен — конечно, не моим чтением, а красотой русской
речи и тем, что стихи у нас — в рифму.
Вот так
и прошел этот месяц в замке. Вместе с Карой мы ездили в Глазго, с Роем и Аминой — в Эдинбург, а еще я побывала на кладбище в Лассуэйде, где похоронен хозяин нашего замка, Уильям Драммонд. Надо ведь было сказать ему “спасибо”.
За три
дня до отъезда я поставила точку. Роман — точнее, первая версия, черновик — был
готов! Мы с Роем купили шампанского на всю компанию и отметили готовую работу —
он тоже завершил редактуру новой книги.
В
последние дни разговоры за ужином посерьезнели, а я уяснила себе, что понимаю
значительно больше, чем в самом начале, и что иногда это лучше не показывать.
Накануне
отъезда мы расписались в гостевой книге, поблагодарив всех, кто подарил нам
этот месяц — миссис Дрю Хайнц, Хэмиша, Джорджину, Мэри и повариху Рут.
И вот
он, последний взгляд на замок — все-таки был он или не был?
Готовый
текст в компьютере подтверждает, что был.
Но мне
уже не верится.