Перевод с итальянского и вступление Евгения Солоновича
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 12, 2015
Представляем
вниманию читателей юбилейного номера “Иностранной литературы” трехсотый, тоже,
кстати, юбилейный, номер итальянского журнала “Poesia” (“Поэзия”), который в этот раз отдал свои страницы любовной
лирике.
“Говорить о
любви” — так озаглавил Даниэле Пиччини, член Редколлегии журнала, открывающее
номер эссе, где, в частности, читаем: “Испокон веков поэзия, как наименее
подверженная разрушительному воздействию времени форма человеческой речи,
пытается говорить о любви, а, возможно, еще раньше пыталась придумать любовь…
Поэзия не искушеннее того, кто просто любит, однако она берет на себя смелость
подвергнуть слово испытанию этим чувством, так трудно определимым…”.
География
посвященных любви строк, выбранных итальянским журналом для своего юбилейного
номера, простирается от Востока до Запада. Открывают эту своеобразную
антологию, занимающую более двухсот страниц, по два столбца на каждой, строки
из библейской Книги Притчей Соломоновых, и закрывается номер стихотворением
ирландской поэтессы Л. О’Салливан. Между этими двумя
“полюсами” — тысячи и тысячи стихотворных строк, принадлежащих без малого
пятистам авторам. Вот только некоторые из них — от глубины веков до XIX
столетия включительно: Саффо, Анакреон, Эврипид, Катулл, Гораций, Апулей,
трубадуры (Бернарт де Вентадорн,
Анраут Даниэль и другие), перс Руми,
итальянцы Данте, Петрарка, Микеланджело, немцы Гёте и Гейне, англичане Шекспир
и Байрон, испанец Кеведо, французы Бодлер и Рембо, венгр Петефи. Далее идут, начиная с первых
лет ХХ века и до наших дней, более и менее громкие имена поэтов разных стран,
также следующие, одно за другим, в хронологическом порядке (с учетом года
рождения авторов).
Не все
стихотворения, представленные в юбилейном номере издающегося в Милане журнала,
публиковались прежде на его страницах: составители включили в эту антологию
также стихи из сотен поэтических книг. Неудивительно, что преимущество отдано
итальянским поэтам (во всех остальных случаях стихи даны в переводе на итальянский).
Отдельного — и
более подробного — разговора заслуживает внимание к русской поэзии, начиная с
Пушкина, представленного на страницах журнала стихотворением, начало которого
“просится”, чтобы его здесь привести:
Когда
в объятия мои
Твой
стройный стан я заключаю
И
речи нежные любви
Тебе
с восторгом расточаю,
Безмолвна,
от стесненных рук
Освобождая
стан свой гибкой,
Ты
отвечаешь, милый друг,
Мне
недоверчивой улыбкой…
После
Пушкина, опуская десятки таких громких имен, как, например, Лермонтов, Тютчев,
Блок, итальянский журнал обращается к Михаилу Кузмину (стихотворение “Мой
портрет”), за которым вскоре следует Хлебников со стихотворением “Люди, когда
они любят…”, далее с разными интервалами идут Ахматова (стихотворения “Будем
вместе, милый, вместе” и “В ту ночь мы сошли друг от друга с ума… ”, Пастернак со
стихотворением “Красавица моя, вся стать…”,
Мандельштам (стихотворения “Мы с тобой на кухне посидим…” и “Бессонница.
Гомер. Тугие паруса…”), Цветаева с двумя стихотворениями —
“Свиданье” и “Любовь”, Маяковский с фрагментом поэмы “Люблю” (“Флоты — и то
стекаются в гавани… ”), Есенин
(стихотворение “Ну целуй меня, целуй…”). Идущий через несколько
страниц после Есенина Набоков представлен переводом написанного на английском
стихотворения “Ode To a Model” (“Ода модели”).
В этом ряду
составители нашли место для Софии Парнок с двумя
стихотворениями и Марии Шкапской — с одним.
Современную
русскую поэзию в итальянском журнале представляют Евтушенко, Вознесенский,
Высоцкий, Елена Шварц, Ольга Седакова, Вера Павлова,
Олеся Николаева и Вероника Тушнова, имя которой, к
сожалению, мало что говорит нынешним любителям стихов, и два автора, известные
разве что в кругу собратьев по поэтическому цеху, — петербуржец Валерий Земских
и рижанин Сергей Тимофеев.
Из
числа итальянских авторов, вошедших в трехсотый номер авторитетного миланского
журнала, для этой публикации выбраны восемь поэтов — от классиков ХХ века во
главе с нобелевским лауреатом Эудженио Монтале, знакомого читателям “Иностранной литературы”, до
пишущих сегодня Вивиан Ламарк и Алессандро
Фо.
Эудженио Монтале
Челка
Не
вздумай челку убирать, не трогай
ее,
прошу тебя, ведь и она
мне
память бередит и тем важна
здесь
для меня, где над моей дорогой —
защитный
полог во все небо, свет
нефритовый от твоего
браслета,
как
продолженье сна на грани бреда,
крыло
в полете горнем, твой ответ
возне
мертворожденных, Артемида
неутомимая, и это дно
судьбу
сейчас благодарить должно
за
то, что ты жива и невредима,
за
то, что детское твое чело
над
ним яснее, чем заря, взошло.
Леонардо Синисгалли
Три стихотворения о
любви
1
Любить
без памяти, самозабвенно,
до
путаницы в мыслях…
Не
знаю, сколько лет прошло,
пока
я понял,
что
соки отдают свое тепло
траве,
и воздух легче
над
взгорьем, чем казалось.
Освободило
время
меня
от страхов, чтобы мог я спрятать,
как
в запотевшем зеркале, печаль,
мог
по стерне ступать — еще не поздно, —
мог
путь держать вдоль каменной ограды.
Я
птица в клетке золотой,
откуда
пленнику бесцветным
лес
видится при всем богатстве красок.
Душа
нашла приют обетованный
вблизи
тебя.
2
Нам
любо это место,
приют
благословенного покоя,
кочевье
перелетных птиц
над
кладбищем свой век отживших парусников,
над
ворохами водорослей.
Вечер
не
застает врасплох влюбленных непосед,
которых смутная надежда
влечет
на низкий берег,
и
выбора другого нет
у
этих странников неутомимых,
кроме
дороги через мост.
3
Бьешься
годами,
распутывая
узлы,
мысленно
перекатывая
сказочный
клубок
нечитаемых
знаков.
Чезаре Павезе
Встреча
Этот
край, чьим холмам мое тело обязано жизнью,
расщедрился,
явив мне чудо в образе той,
кому
невдомек, что я ей живу, и кого разгадать не
умею.
Я
встретил ее летним вечером: светлая точка
в
летней дымке под двусмысленным звездным небом.
Ощущение
связи с холмами было намного глубже
тени,
когда неожиданно, словно исходил от
окрестных
холмов,
прозвучал не только отчетливее, но и горше,
неподражаемый
голос — голос утраченного времени.
Бывает,
я вижу ее, она оживает передо мною,
окончательная, неизменная,
как воспоминанье.
Наяву
она для меня навсегда осталась неуловимой,
всякий
раз ускользая, унося за собой далеко-далеко.
Красива
ли она, я не знаю. При мысли о ней, юной
из
юных,
меня
застает врасплох далекое воспоминанье
о
детстве среди этих холмов — настолько
она
юна. Она — как утро. Ее глаза отражают
все
далекие небеса давних памятных утр.
И
ее глаза невозможно представить без самого
чистого
света,
что
когда-либо разливали зори над этим царством
холмов.
Я
создал ее из всего, что мне дорого,
и,
создав, разгадать ее не умею.
Аттилио Бертолуччи
А бог любви…
А
бог любви уверяет,
что
вовсе ты не жестока,
ночь
за окнами не предвещала
ласкового
дождя и ошиблась.
Лампе
не привыкать освещать
хорошо
знакомые вещи,
любовь
говорит — спорю, что о тебе, —
голосом
ручейков, торящих в траве дорогу.
Супружеская любовь
А
если дождь снаружи
и
в доме полумрак,
объятия
все туже —
не
разомкнуть никак.
Но
дождь нам не радеет,
иначе
бы не стих,
и
полумрак редеет,
согревший нас двоих.
Погоды
перепады —
что
делать? — не перехитришь,
зато
фиалки рады
живящим
каплям с крыш.
Франко Фортини
Мечтаю
О
юной девушке мечтаю, доброй,
Податливой, с уютными
грудями
И
бедрами — белее не бывает.
Когда
рубиновый огонь в камине
Напоминает,
что спустился вечер
На
лес заснеженный и на деревни,
И
бег торопятся замедлить речки,
Я
на округлые смотрел бы плечи,
Бельем
ее размахивал, как флагом,
И
ждал, чтоб девичья коса упала.
Мы
были бы друг другу рады. Рады!
Но,
умница, она бы мне шепнула:
“Какой
ты быстрый…”. — Хорошо бы, если
На
перуджинском, например, наречье.
Я
бы забыл о многом, очень многом,
Будь
рядом эта девушка нагая,
С
атласными руками на подушке,
С
закрытыми в притворном сне глазами.
Франко Лой
*
* *
Твой
взгляд ловлю — и чувствую: пропал,
Руки
коснешься — екает в груди,
Я
рад бы умереть в твоих объятьях,
Вернись,
побудь еще, не уходи…
О,
женщина, тебя я не придумал,
Подставь
мне губы, ртом мой рот найди,
Ты
голос мой должна узнать. Узнала?
Считай,
что это память говорит.
Доставшегося
счастья сердцу мало,
В
котором страх потери не избыт.
Прозрачный
ключ жизнь отражал живую…
Я
что-то путаю? Тогда поправь.
Пришелся
в сердце, в болевую точку
Удар,
после которого осталось
Гадать,
где сну пришла на смену явь.
Вивиан Ламарк
Неприкасаемый господин
В снах поцелуеобильным, наяву неприкасаемым,
точно
оголенный провод,
был
этот господин.
Выход
напрашивался один:
достаточно
было сны перепутать с явью, взять
ластик
и стереть
раз
и навсегда бессмысленную границу.
Не ревнивая дама
Дама,
что, казалось, вот-вот научится ревновать, так
и
не научилась.
Неужто не получилось?
Получилось
что-то вроде щекотки наоборот: вместо
того
чтобы смеяться,
недолго
заплакать.
Алессандро Фо
Вынужденное признание
бывалого сердцееда
“Ну нет… вот ей как раз
я
изменять, скорей всего, не стал бы,
хотя
красавиц обожаю, каюсь —
по
очереди всеми увлекаюсь,
поняв,
что искони
им
нравится, что нравятся они.
Когда
ж красавицу очередную,
к
ней охладев, меняю на другую,
меня
недолго мучат угрызенья.
При том что (если их
послушать)
я
причинил им боль, легко ли
мне
долго делать вид, что я забыл
о
причиненной ими боли?
Если
кину
я
взгляд назад, получится, что сердце
само
развешивало паутину.
Но
тут другое дело:
я,
сделав первый шаг,
остановился
бы.
Иначе
как
я
от измены оградил бы
любимое
созданье, не нанес
обиды
россыпи волос
и
экзотическим
нарядам?
Я
бы покорился формам
раскрывшимся
(она бы не кичилась
своими
прелестями) и решил, что
отпутешествовал
свое:
не
рыскать же по свету
бог
знает что мечтая
найти,
когда я
мое
сокровище нашел — ее.
Очки
ее не портят, но без них
она
еще красивей.
Мы
с ней на травку сели,
и
только сесть успели,
как
теплая моя рука
решительно
коснулась
ее
нетронутой груди…
Коснулась
бы, но, ветреник,
себе
сказал я: подожди”.