Поэма. Песнь вторая. Перевод с итальянского и вступление Романа Дубровкина
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 7, 2014
Если бы мне предложили кратко
определить суть поэмы Торквато Тассо “Освобожденный Иерусалим”, я бы ответил
одним словом: “конфликт”. Конфликт на всех уровнях — военном, идеологическом,
нравственном, символическом. Это и столкновение двух миров — христианства и
ислама, и борьба цивилизации против варварства, и противопоставление сельской
стихии нарождающемуся Городу. На этом возвышенном
(вселенском) фоне — множество противоречий не столь масштабных, продиктованных
чувствами, свойственными человеческой натуре, — завистью, тщеславием,
оскорбленной гордостью, корыстью. Главная тема книги, тем не менее,
антагонизм между силами Добра и Зла.
Есть у поэмы еще одна, на первый
взгляд парадоксальная, особенность. С одной стороны, перед нами рыцарская
эпопея, в основе которой лежат исторические события — Первый крестовый поход,
описанный с привлечением средневековых хроник, подкрепленных свидетельствами
летописцев, в частности, Вильгельма Тирского (1130-1186). С другой стороны, это
цепочка фантасмагорических сцен с участием колдунов, волшебниц, эриний и самого
Сатаны. Не секрет, что Тассо, как и все его современники, искренне верил, что
без помощи нечистой силы мусульмане не сумели бы ни в одном сражении одолеть
крестоносцев, защищенных, в свою очередь, ангелами-хранителями с закаленными на
небесах адамантовыми щитами. И все же не слишком ли большое место отведено под
воображаемое? Не отвлекает ли вся эта дьявольщина от главной темы? Судя по
всему, нет. Повествование настолько логично, так тщательно выверено, что
элемент фантастического порой кажется убедительней описания самой приземленной
механики — присутствующему здесь же детальному разбору метательных снарядов,
осадных башен и клумб в волшебном саду коварной обольстительницы Армиды.
Кстати сказать,
когда Армида излагает крестоносцам лживую историю о
своем самодуре-дяде, возмущенный читатель с трудом
сдерживает себя, чтобы не воскликнуть: не было никакой Армиды,
и ложь ее не меньшая выдумка, чем она сама!
Автор не скрывал
своих намерений и в самых первых строфах поэмы каялся перед Музой:
Прости
же, если противозаконно
Я
необыкновенные цветы
Вплету
в обыденную правду нашу
И
вымыслом чело твое украшу.
Подстать сюжету и персонажи. В
большинстве своем это родовитые бароны и восточные деспоты, сведения о которых
легко почерпнуть из любой энциклопедии, но и те и другие вряд ли узнали бы себя
в поэтическом зеркале великого итальянца.
Наибольшей
трансформации подвергся под пером Тассо главный герой поэмы — благочестивый, в
значительной степени идеализированный Готфрид Бульонский,
проводник Господней воли, исполнителем которой явился Ринальд,
легендарный основатель знаменитого в Европе дома Эсте. Образ этого
бесстрашного, благородного юноши вдохновит впоследствии Никола Пуссена на
создание поразительной силы полотна “Ринальдо и Армида”. В пару к картине художник напишет еще одну — “Танкред и Эрминия”, изобразив
будущего наместника Галилеи и Тивериады Танкреда Тарентского и никогда не
существовавшую дочь подлинного Яги-Сияна,
антиохийскую принцессу Эрминию. Как и у Тассо,
мифические герои Пуссена наделены такой убедительностью, что в их портретное
сходство нельзя не поверить.
Антиподом
Готфрида и других набожных христианских вождей выведен
в поэме жестокий Аргант. В публикуемом ниже отрывке
он является в лагерь крестоносцев вместе с другим вымышленным посланником
египетского халифа, чтобы убедить франков отступиться от Святого града. Эта
сцена, якобы имевшая место в начале лета 1098 года, не только поражает
невероятным драматизмом и напряженностью, но и посылает недвусмысленный сигнал
о сути и целях великой религиозной войны.
Октавы из
“Освобожденного Иерусалима” пели во времена Руссо и Гёте венецианские гондольеры.
Книга, не покидавшая в течение нескольких веков мировой литературной сцены,
находит и сегодня читателя в самых разных странах, причем не только среди
соискателей ученой степени. Работая над ее русской версией, переводчик старался
не потерять этой уникальной жизнеспособности гениальной поэмы.
Песнь вторая
57
И
снова ночь прохладу принесла
Со
дна морей, светилу неподвластных,
Когда
явились в лагерь два посла
В
диковинных чалмах, в плащах атласных.
Пажи,
оруженосцы без числа.
Речений
не жалея сладкогласных,
Охране
объявили пришлецы:
“Египетского
царства мы гонцы!”
58
Один
из них, Алет, душою черствый,
Был
выходцем из городских низов.
Он
рано понял, сколько ни упорствуй,
Удача
не придет к тебе на зов.
Благодаря
коварству и притворству
Он
сделался важнейшим из тузов,
Усвоив
тактику отпетых бестий,
Наветы
прятать под личиной лести.
59
Вторым
послом могучий был черкес:
В
Египет он пробрался голодранцем
И
в краткий срок на самый верх пролез,
Не
думая блистать придворным глянцем, —
Воинственностью
приобрел он вес,
Упрямой
склонностью к жестоким танцам.
Аргантом
звался он на новый лад,
Из
тысячи богов избрав булат.
60
Наказ
халифа привезли вельможи,
И
Готфрид принял их в своем шатре —
На
стуле струганом, а не на ложе,
Не
в злате, не в парче, не в серебре.
Во
всем обличье — простота, и все же
Величья
больше, чем в любом царе!
С
презреньем к рыцарям чужеплеменным
Аргант
отделался кивком надменным.
61
Алет,
напротив, крайне был учтив,
Храня
до буквы этикет придворный:
Стоял,
ресницы долу опустив,
И
руку правую в мольбе притворной
Поднес
к груди — в почтении ретив,
Хвалами
сыпал с живостью проворной.
Немало
выучив сирийских слов,
Латины
понимали речь послов:
62
“О витязь, вожака и воеводу
Признали
витязи в тебе одном!
С
тобой прошли они огонь и воду,
В
цепи побед ты главным стал звеном.
К
азийскому вознесся небосводу
Твой
гений в ореоле неземном.
От
Геркулесовых столбов до Нила
Чело
твое победа осенила!
63
Легенды
о свершениях твоих
Гуляют
по кочевьям и селеньям.
Наш
царь готов часами слушать их,
С
восторгом говоря и удивленьем
О
том, что породнило вас двоих,
О
том, что чуждо низким помышленьям.
Единству
помыслов не прекословь! —
Вы
разной веры, но сильней любовь.
64
Египта
царь играть не станет труса —
Я
— дружбы, мира и любви посол!
В
Аллаха верит он, ты — в Иисуса,
Но
чистый сердцем победит раскол.
Тебя
он ограждает от искуса
У
друга нашего отнять престол.
И
дабы не накликать худших бедствий,
Подумать
просит о добрососедстве.
65
Чужих
земель завоевал ты тьму.
К
чему тебе еще одна крупица?
К
чему какой-то город, не пойму?
Нам
за друзей нельзя не заступиться.
Забудь Солим, и царству твоему
Некрепкому дадим мы
укрепиться.
Объятья
дружбы царь тебе отверз —
Что
перед вами турок или перс?
66
Тобой
гордятся парии и принцы,
Так
много ты свершил в короткий срок!
Тебе
врата открыли левантинцы,
Твой
бранный крик, твой неумолчный рог
Достиг
забытых Господом провинций,
Где
нет теперь нехоженых дорог.
Со
временем еще сильней ты будешь,
Но
знай, что новой славы не добудешь!
67
Вершину
славы покорив давно,
Подняться
выше ты уже не сможешь.
Добро
свое ты приумножишь, но
Былую
славу вряд ли приумножишь.
А
может быть, со славой заодно
Утратить
большее себе поможешь:
Сглупа
поставишь на кон то, что есть,
Игре
и случаю доверив честь!
68
Я
знаю, в штабе христианском кто-то
Ревнует,
что ты строишь на века,
И,
слушая такого доброхота,
На
новый штурм бросаешь ты войска.
Но
если сам взыскуешь ты почета
И
лакомого не отдашь куска,
Ты
убежишь от мира и покоя,
Как
трусы убегают с поля боя.
69
Тебя
толкают на опасный путь,
Не
веря, что твой путь судьбой проложен.
Тебе
нашептывают: ▒Смелым будь,
И
меч почаще вынимай из ножен!’
Ты
вздумал в Азии пожар раздуть,
Пока
Ислам не будет уничтожен:
Такая
речь для воина бальзам —
К
непрошеным ведет она слезам.
70
Ужели,
обезумев от наживы,
Твой взор кровавой застлан пеленой?
Подумай,
как погибельны и лживы
Пути,
подсказанные нам войной!
Сегодня
мы сильны, богаты, живы,
А
завтра в мир отправимся иной!
Карабкаясь
к вершине неизвестной,
Не
окажись над пропастью отвесной!
71
Настанет
день, и для святой войны
Соединятся
витязи Аллаха:
Поддержит
турка, не щадя казны,
Египет
— от халифа до феллаха,
И
персы, и Хасановы сыны.
Что
ждет тебя — победа или плаха?
Ах,
нет! Твой бог для греков тоже свят —
Нас
греки набожностью удивят!
72
В
одну измену веруют ромеи —
Нет,
не в одну, а в тысячу измен!
Свиваясь
в тысячу колец, как змеи,
Они
сосали кровь из ваших вен!
С
чего ты взял, что чище и прямее
Коварный
станет грек у этих стен
И,
забывая о земной награде,
Пойдет
на смерть твоей победы ради?
73
Ты
веришь в силу преданных полков,
И
от полков тебе почет особый,
Но
знай, их пыл давно уж не таков,
И
в бой они не рвутся с прежней злобой.
Ты
врозь громил сатрапов и царьков,
Теперь
всех вместе одолеть попробуй!
Дай
срок и, чуя иноверный кнут,
К
Египту турки с персами примкнут!
74
Но
даже если решено на небе,
Что
рыцарский заговорен булат,
И
ты неодолимый вынул жребий,
Твои
владенья отвоюет глад!
Солдатам,
умоляющим о хлебе,
Не
нужно больше ни щитов, ни лат —
Врага
такого сколько ни преследуй,
Он
посмеется над твоей победой!
75
Дотла
вокруг все будет сожжено,
Припрячет
снедь крестьянин правоверный,
В
подвалы крепостей свезет зерно,
Водой
наполнит емкие цистерны.
Когда
солдат не пил, не ел давно,
Он
больше не солдат, а зверь пещерный.
И
где для лошадей найдешь ты корм,
Когда
над морем разразится шторм?
76
А
может быть, царем соленой бездны
Ты
стал, подняв стихию на дыбы,
И
бездна, пред которой бесполезны
Глухие
наши стоны и мольбы,
Почувствовала
твой мундштук железный,
И
турки разбежались без борьбы,
И
персы, видя пенные громады,
Не
верят в мощь египетской армады?
77
Отныне,
рыцарь, из войны любой
Победу
извлекать ты должен дважды,
За
полбеды считая каждый бой,
За
полпобеды бой считая каждый:
Что
пользы, если враг разбит тобой,
А
ты умрешь от голода и жажды?
Что
пользы, если наш разгромлен флот,
А
сухопутный устоял оплот?!
78
О,
если вправду ты не видишь прока
В
согласии с египетским царем,
Ступив
бездумно на стезю порока,
Грозя
войной одновременно трем
Владетельным
наместникам Пророка,
Мы
верных для молитвы соберем,
Дабы
свое ты изменил решенье
Народам
азиатским в утешенье.
79
Но
и клевреты алчные твои,
Привычные к сраженьям и
походам,
Должны
понять, что новые бои
Ведут
не к новой славе, а к невзгодам.
Взгляни:
вдали от дома и семьи
Моряк
скитается по бурным водам,
Но,
в бухте наконец найдя покой,
Назад
не рвется на простор морской!”
80
Умолк
посол и, как сердитый улей,
Заволновался
христианский штаб,
Все
потонуло в недовольном гуле,
Дождался
Готфрид, чтобы гул ослаб,
По
рыцарям глаза его скользнули
И
четко, чтобы мог понять араб,
К
Алету обратился с речью гордой,
В
лицо вельможи взор вперяя твердый:
81
“Посол,
в словесной вязи ты увяз,
Угрозы
с грубой сочетая лестью.
О,
если царь Египта любит нас,
Мы
для себя большой считаем честью
Его
любовь! Но ты сказал сейчас,
Что
Азия нам угрожает местью.
На
эти речи я без заковык
Тебе
отвечу прямо, как привык:
82
Пойми
же, что на море и на суше
Страдали
мы при солнце и во тьме,
Дабы
спасти от искушенья души,
Дабы
увидеть Город на холме.
Был
стон святыни то сильней, то глуше,
Но,
памятуя о ее ярме,
Мы
шли к своей возлюбленной отчизне
С
презреньем к бренной славе, бренной жизни.
83
Не
зависть призвала нас, не алчба
На
трудный путь возвышенных свершений.
О
горе, если чья-то плоть слаба,
И
аспид, лучшей не найдя мишени,
Ужалит
в сердце Божьего раба!
Всех
в мире человек несовершенней,
Но
Божья длань надежду нам несет —
Смягчит
сердца и от греха спасет.
84
Она
спасала нас, когда блуждали
Мы,
как слепые, без поводыря,
Принизив
крутизну, приблизив дали,
Обуздывая
реки и моря,
Смиряя,
дабы меньше мы страдали,
Жару
июля, стужу января.
Господней
дланью всюду мы хранимы,
Господней
дланью армии гонимы!
85
Господней
дланью сила нам дана,
Она
триумфа ратного основа.
Не
греками страна покорена,
Не
флоту франков покорится снова!
И
если вдруг оставит нас она,
Какое
дело нам до остального!
Господня
длань без помощи чужой
Себя
повсюду ставит госпожой.
86
И
если Бог за прегрешенья наши
Нас
разлучит со счастьем боевым,
Не
оттолкнем мы скорбной этой чаши,
Умрем,
но не завидуя живым.
Да,
мы умрем — что в этом мире краше,
Чем
вечный сон под камнем гробовым
В
земле, где Господа почиют мощи!
Умрем лишенные Господней мощи.
87
Не
помышляй, что мира мы бежим,
Как
женщины войны бегут в испуге,
И,
если мир с Египтом достижим,
Нам
важен дружеский сосед на юге.
Но
пусть халиф не тянется к чужим
Владеньям
— мы, Алет, ему не слуги!
До
Иудеи дела нет ему,
Пусть
правит счастливо в своем дому!”
88
Он
замолчал, и жуткою гримасой
Арганта
злобный искривился рот.
Губой
задергал горец черновласый,
Затрясся
так, что отступил народ:
“Мечом,
воитель, чресла опоясай,
Не
хочешь мира — получай сирот!” —
И
к полководцу подскочил с угрозой,
Собранье оскорбляя
гнусной позой:
89
Бесстыдно
подхватив полы плаща,
Грудей
кормящих он свернул подобья
И,
от безумной злобы трепеща,
Смотрел
на крестоносца исподлобья:
“Ты
царствовать не хочешь сообща,
Ты
раздуваешь огнь междоусобья!
Войну
от мира отличить легко —
Решай,
какое выпьешь молоко!”
90
Тут
гневный гул пронесся по собранью:
Вскочили
франки в яростном пылу,
Не
дожидаясь, шуткой или бранью
Ответит
Готфрид царскому послу,
А
нехристь, распалясь, как перед бранью,
Скрутил
сильнее правую полу:
“Навстречу
распре растворяйте двери —
Войну
я объявляю вашей вере!”
91
Казалось,
Янус белый свет чернит,
Отверзнув
злобное нутро черкеса,
В
глазах его, как факел эвменид,
Росла,
искрясь, кровавая завеса.
Так
башня вавилонская в зенит
Вздымалась
встарь по наущенью беса:
Уперся
в небо головой Аргант —
Созвездьям
смертью угрожал гигант!
92
Ответил
Готфрид дерзкому злодею:
“С
халифом я готов расторгнуть мир.
Царя
Египта ждем мы в Иудею,
А
не дождемся — явимся в Каир!
Послов
я одарю, чем сам владею,
Пускай
дивится мусульманский мир!”
Алету
шлем достался оперенный,
Захваченный
в Никее покоренной.
93
Клинок
в подарок получил черкес —
С
богатой рукоятью, чужестранный.
Отделки
золотой немалый вес
Тускнел
перед работой филигранной.
Аргант
рукой могучей сжал эфес
И
крикнул: “Нынче же смертельной раной
Клинка
ознаменуется удар —
Спасибо
Готфриду за щедрый дар!”
94
Еще
страшней его сверкнули очи,
Едва
посланцы вышли из шатра:
“Скачи,
Алет, в Египет что есть мочи,
Мне
ж в Иерусалим давно пора!
Я
в путь отправлюсь под покровом ночи,
А
ты готовься выехать с утра.
Я
с караваном не пойду верблюжьим,
Мне
место там, где слово за оружьем!”
95
Врагом
в одно мгновенье стал посол
И,
обнаруживая норов бычий,
Ответа не дождавшись,
в ночь ушел,
Закон
людской отринул и обычай.
На
сами звезды дружеские зол,
Нетерпеливо,
словно за добычей,
Стрелою
ринулся в священный град —
Товарищ
был его отъезду рад.
96
Сгустилась
ночь, разлив покой безмолвный,
И
мир уснул, казалось, навсегда.
В
берлогах звери спят, в озерах — волны,
В
сердцах не пробуждается вражда.
В
прохладной тьме вкушают отдых полный
И
пестрые пичуги, и стада.
Уснули
ужасы на дне незримом,
Но
не до сна сегодня пилигримам.
97
Ни
воин закаленный, ни юнец
Не
спит сегодня в стане христианском:
Герои
ждут, когда же наконец
Родится
день в безбрежье океанском
И
город — долгого пути венец! —
На
горизонте вспыхнет ханаанском!
Не
спят и ждут, когда же первый луч
Над
башнями пробьется из-за туч!