Из книги «Рассказы об английском». Перевод с английского Марка Дадяна
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 5, 2014
Глава 13
…Одна
из связанных с именем Шекспира проблем состоит в том, что его литературное
величие побудило многих энтузиастов из числа филологов-дилетантов нести полную
околесицу о его роли в развитии английского языка. К примеру, в посвященной
поэту телевизионной передаче (2000 года) говорилось буквально следующее:
“Шекспир изобрел четверть нашего языка” и “Шекспир и есть наш язык”. Кто-то еще заявил, что словарный запас Шекспира в
четыре раза превосходит словарь среднего студента колледжа, а у последнего —
согласно тому же “эксперту” — в ходу 5000 слов. В другой телепрограмме,
вышедшей на экраны в конце 2002-го, словарный запас взрослого человека
оценивался в 10000 слов, в среднем. А вот и опубликованное утверждение: “Из
всех английских авторов Шекспир, пожалуй, обладал самым большим словарным
запасом — примерно в 30000 слов (Оценки словаря образованного взрослого
человека разнятся, но вероятно составляют половину этого числа: 15000 слов)”.
Я
десятки раз слышал (впрочем, по другому поводу), что “Сан”, один из ежедневных
британских таблоидов, использует словарь в 500 слов — наверное, во избежание
чрезмерной нагрузки на и без
того ограниченные умственные способности читателей. Вышесказанное
свидетельствует о том, что люди, как правило, очень плохо представляют себе
величину словарного запаса, хотя и любят высказываться на этот счет. И
высказывания эти далеки от истины. Какова же действительность?
…Жизнь
коротка, и досадно было бы тратить ее на подсчеты словаря целой газеты; все же
мне представляется, что в каждом полном выпуске “Сан” содержится, по меньшей
мере, 6000 лексем[1].
Конечно, 500 слов — совершенно неверная оценка. Тревожно, что умники и
почитающие себя учеными мужи с такой готовностью сбрасывают со счетов языковую
осведомленность широкой общественности. Несомненно, в частном случае это
происходит потому, что знатоки обнаруживают в словарном составе “Сан” большое
число отклонений от “стандартного” английского (например, bruv
[brother], fecking или fella [fellow][2]).
<…>
Подобные
слова часто используются в заголовках, а иногда даже появляются, набранные
огромными буквами, на первой полосе. В культуре, в которой отклоняющимся от нормы
словам отказывают в правах, использование их неизбежно приравнивается к
языковой несостоятельности. Наша культура, к несчастью, именно такова.
К оценке
размеров словарного запаса взрослого человека следует подходить иначе. В одном
исследовании респондентам было предложено просмотреть однопроцентную выборку из
большого словаря английского языка (насчитывающего, примерно, 100000 словарных
статей) и выделить слова, которыми они активно пользуются, а также те, которые
им известны, но не употребляются в обиходной речи. Посредством
экстраполирования полученных значений были определены показатели активного
словарного запаса секретарши в конторе, деловой женщины и университетского
лектора — 31500, 63000 и 56250, соответственно. Второй респондент — деловая
женщина — читает, по ее собственному признанию, запоем, чем и объясняется
величина ее лексического запаса. Среднее значение составило 50000 слов.
Пассивный словарный запас, согласно тому же исследованию, был выше на двадцать
пять процентов. Подобное упражнение, которое может произвести каждый, наглядно
показывает, что словарь современного человека значительно обширнее, чем принято
считать.
Не менее
интересно произвести оценку всего английского лексикона. Он тоже существенно
превосходит расхожие оценки. Если
объединить все лексемы, включенные в крупнейший британский словарь (Оксфордский
словарь английского языка, в котором более полумиллиона лексем) и в крупнейший
американский словарь (в третьем издании Словаря Вебстера чуть менее
полумиллиона), и добавить к ним горстку специализированных словарей (например,
по ботанике и химии и т. п.), то, даже делая поправку на частичное
перекрывание, мы с легкостью достигнем миллиона. Разумеется, не все
лексемы употребимы в современном языке. Так, в
частности, Оксфордский словарь — исторический, и около 100000 его лексем
архаичны или архаизируются. Однако предположим, что остальные 400000 лексем
Оксфордского словаря достоверно отражают состояние современного языка. Это
позволит нам сделать интересный статистический вывод, вытекающий из предыдущего
пассажа: относительно культурный, образованный человек активно использует около
двенадцати процентов всего общеязыкового словарного запаса. При всей
приблизительности этих значений они не слишком далеки от истинного положения
дел.
Вышеизложенное
открывает перспективу переоценки шекспировского вклада в развитие языка. В раннюю эпоху современного
английского[3] его
лексикон вырос от ста до двухсот тысяч лексем. (Позже, в результате
промышленной революции и экспансии XX века, словарный запас английского
удвоился вновь.) Как отмечалось ранее, словарь Шекспира насчитывает от
семнадцати до двадцати тысяч лексем. Последнее означает, что Шекспир как
человек, живший в средний период формирования современного английского
(лексикон которого вырос, скажем, на 150000 единиц), использовал около
тринадцати процентов общеанглийского словаря.
Возможно, это значение выше, чем у кого-либо из его современников (я не
располагаю соответствующими данными), но оно точно выше, чем у другого крупного
литературного памятника эпохи — я говорю о лингвистически консервативной Библии
короля Иакова, содержащей около 8000 лексем. <…>
Если
принять, что все лексемы английского языка, впервые встречающиеся в творениях
Шекспира, были собственно шекспировскими неологизмами, то общее их число
составит 2035 единиц. Однако если отказать поэту в авторстве 643 из них (а
именно столько встречается в литературе после первого использования их
Шекспиром[4]
в течение двадцати пяти лет — если исходить из смены поколений), то число “шекспиризмов” снизится до 1392[5].
Как найти “золотую середину”? Произвольно разделив разницу в 643 лексемы
пополам и прибавив к 1392, получим 1712 единиц. Сходные оценки приводились во
многих исследованиях, таким образом, мы можем считать 1700 приемлемым средним
значением. Называть более точную цифру было бы неосторожно, а с точки зрения
истории английского языка и ненужно. Следует помнить, что создание лексем
(неологизмов и окказионализмов) было широко распространено в иаковетинской[6]
Англии. В развитии языка писатели и поэты сыграли существенную роль, но не
следует забывать и о вкладе переводчиков, летописцев, ученых и других людей,
творивших языковой портрет эпохи. <…>
Впрочем,
даже если устранить лишнее с подразумеваемого языкового величия Шекспира,
нашему взгляду откроется памятник внушительных размеров. Будем ли мы оценивать
его лексический вклад в 800 или 1700 лексем, словарь Шекспира все равно
потрясает воображение, в том числе и в сравнении с его современниками. Полагаю,
что большинство живущих авторов были бы счастливы
обогатить родной язык хотя бы одной новой лексемой. Разница вполне очевидна,
если произвести небольшое сравнение между Шекспиром и современными ему
авторами.
С именем
драматурга Джона Марстона в Оксфордском словаре
английского языка связано более двухсот слов, в том числе: actorship
[актерство], disunion [разобщенность], pathetic [жалкий], rivalry
[соперничество], yawn [зевок]. Представляется, что
среди современников он пользовался репутацией большого любителя неологизмов.
Однако примерно треть предложенных им нововведений не вошли в литературный
язык.
Сэр
Филип Сидни представлен, примерно, четырьмястами
лексемами, включая artist [художник, артист], counterbalance [противовес], refreshing
[освежающий]… Любопытна его склонность к употреблению сложных прилагательных,
начинающихся с well- [благо-, хорошо-]: well-defended [хорошо защищенный], well-trusted
[благонадежный].
Эдмунду
Спенсеру приписывается более пятисот лексем. Упомянем несколько
новообразований, вошедших в современный английский: blandishment
[увещевание], heart-piercing [душераздирающий], indignant [негодующий], lawlessness
[беззаконие]. Спенсер охотно прибегал к морфеме —ful,
щедро присовокупляя ее к глаголам и существительным, однако лишь незначительное
число этих его слов пережило автора: baneful
[ядовитый], grudgeful [злобный]. Он, кстати, являет
собой интересный пример того, что стилистические предпочтения автора не всегда
имеют долгое бытование в языке. В конце концов, между авторской интенцией и
воззрениями общества на языковую целесообразность может существовать
непреодолимый разрыв.
В
количественном отношении ближе всего к Шекспиру стоит драматург и сатирик Томас
Нэш. Связанных с его именем лексических вхождений —
восемьсот, однако большинство его неологизмов были слишком книжными, чтобы
заслужить широкое хождение. Упомянем, однако, и несколько
удачных, закрепившихся “нэшизмов”: conundrum [головоломка], mediterranean
[средиземноморский], memorize [запоминать], silver-tongued [сладкоречивый].
Наконец,
в целях сравнения упомянем лексические нововведения (первое документированное
использование) в Библии короля Иакова (1611). <…> Их всего пятьдесят
пять — немного, отчасти из-за консерватизма переводчиков, отчасти же потому,
что многие из лексем уже были использованы в более ранних переводах Библии на
английский в каком-нибудь другом значении. <…>
Впрочем,
пора оставить подсчеты — и вернуть лексему
в приличествующую ей лингвистическую клетку, ведь в большинстве случаев
понятие слова довольно
однозначно. Подсчеты слов — несмотря на глубокое впечатление, которое,
по всей видимости, это нехитрое действие производит на общественное сознание, —
вовсе не так наглядны, как кажется многим. Они довольно грубо характеризуют
языковую изобретательность автора, часто грешат против точности и вряд ли дают
представление об уровне развития языка. Предположительно, если известный автор
употребляет некое слово в произведении, которое в
конечном счете читает множество людей, данное обстоятельство может повлиять на
частоту его появления или даже способствовать его необычайно широкому
распространению (так произошло с возрождением “шекспиризмов”
в творениях авторов романтической школы). Однако в большинстве случаев
авторские неологизмы вливаются в плавильный тигель языкового сознания своей
эпохи и нередко всплывают в более позднее время, обогатившись бесчисленными
новыми прочтениями.
Кроме
того, подсчеты слов отвлекают внимание от других аспектов авторского языка и
стиля, куда более важных для понимания творческой личности. Существенно не то,
какие слова использует автор, а то, как
он их использует. Языковая оригинальность гораздо меньше зависит от создания
новых слов, чем от использования известных слов по-новому. <…> Если
рассмотреть шекспировские фразы, возвысившиеся в языке до положения речений —
идиоматических или пословичных, мы заметим, что в них, за редчайшими
исключениями (такими, как green-eyed jealousy), отсутствуют неологизмы, о которых говорилось
выше. <…>
Чем
длиннее фраза, тем проще показать степень воздействия автора на развитие языка.
В нижеследующем списке приводится несколько шекспировских фраз и высказываний,
которые стали, порой видоизменившись, частью повседневной английской речи[7]:
my salad days [“зеленая юность”, незрелый возраст] (“Антоний и
Клеопатра”.
Акт I, сцена 5);
It beggared
all description [Это не
поддается описанию] (“Антоний и Клеопатра”. Акт II, сцена 2);
in my mind’s eye [перед мысленным
взором] (“Гамлет”.
Акт I, сцена 2);
more in sorrow than in
anger [скорей с тоской, чем с гневом] (“Гамлет”. Акт I, сцена 2);
Brevity is the soul of wit [Краткость — душа остроумия] (“Гамлет”. Акт II, сцена 2);
I
must be cruel
only to be
kind [я должен быть жесток, чтоб добрым быть]
(“Гамлет”.
Акт III, сцена 4);
give the devil his due
[отдавать должное и черту (т. е. врагу, дурному человеку)] (“Генрих V”. Акт III, сцена 7);
love is blind [любовь слепа] (“Венецианский купец”. Акт II, сцена 6);
a
blinking idiot [полный
болван] (“Венецианский купец”.
Акт II, сцена 9);
green-eyed jealousy
[зеленоглазая ревность] (“Венецианский купец”. Акт III, сцена 2);
a
tower of strength [башня силы] (“Ричард III”. Акт V, сцена 3);
the incarnate
devil [воплощенный дьявол] (“Тит Андроник”. Акт V, сцена 1).
[1] Лексема — в лингвистике слово, понимаемое как единица словарного состава языка, взятая во всей совокупности ее грамматических форм; в одну лексему объединяются разные словоформы одного слова — например: картина, картины, картине… или: пишу, пишешь, пишем… (Здесь и далее — прим. перев.)
[2] Ср. жаргонизмы в русском языке: брателло, гребаный, паря.
[3] Подразумевается исторический период с середины XV по конец XVII столетия.
1.
[4] Дэвид Кристел подразделяет неологизмы и окказионализмы Шекспира на пять категорий: 1) слово не используется никем, кроме Шекспира; 2) слово используется повторно в изначальном (шекспировском) смысле только через промежуток в двадцать пять лет (одно поколение) после Шекспира; 3) слово используется повторно в измененном смысле через промежуток в двадцать пять лет после Шекспира; 4) слово встречается повторно в изначальном смысле в течение двадцати пяти лет после первого использования; 5) слово встречается повторно в измененном смысле в течение двадцати пяти лет после первого использования.
[5] В рамках журнальной публикации не представляется возможным сколько-нибудь полное перечисление языковых нововведений Шекспира, охватывающих все буквы алфавита, разные области применения и все стилистические регистры. Отсылаем читателя к статье Д. Кристела в интернете, содержащей списки “шекспировских” лексем в Оксфордском словаре английского языка: http://thinkonmywords.com/additional/p161.html?height=500 &width=700
[6] Иаковетинский (jacobethan) — сочетающий черты стилей эпохи Иакова I и Елизаветы I; часто — об архитектуре.
[7] Список, насчитывающий, в развернутом виде, несколько сотен статей, содержит идиомы и устойчивые словосочетания, которые англоязычный человек употребляет с той же естественностью, с какой вопрошает “А судьи кто?” или вздыхает “Любви все возрасты покорны” — русский.