Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 8, 2013
Не помню, когда и где я впервые увидела репродукцию с картины Эндрю Уайета “Мир Кристины”. Женщина, опираясь на руку, полулежит на склоне холма, покрытого порыжевшей травой… спиной к нам, в странной позе, в неподвижной устремленности к вершине холма, где стоит дом, на вид не обитаемый, обшитый серыми досками, — словно оттуда идет зов. Я помню мешанину своих впечатлений: первое — “это что-то волнующее и новое”… через минуту: “да нет, вроде, просто реалистическая картина”. (Вот если в этот момент пройти мимо, можно пройти и мимо всего Эндрю Уайета.) Но что-то удержало меня (как и сотни других зрителей) у этой картины. В чем загадка? В напряжении… которое выражается чем?.. Линиями, цветом? Что делает эту картину не реалистическим пейзажем с женщиной на траве, а эпосом под названием “Мир Кристины”?.. Или, может быть, — “мир Эндрю Уайета”.
15 января 2009 года умер во сне, на 92-м году жизни, Эндрю Уайет — один из самых прославленных и один из самых обесславленных художников в истории Америки. Отпрыск красочной художественной династии, отшельник, певец американской провинции, он писал акварелью и темперой трагические портреты домов, дорог, вещей, времен года, ручьев и людей. Его работы, отнесенные искусствоведами к категории реалистических, возбудили тем не менее бесконечные дебаты о природе модернизма и разделили общественное мнение еще резче, чем дебаты по поводу его современника, другого Эндрю — Уорхола.
Это отрывок из некролога Майкла Киммельмана в газете “Нью-Йорк таймс”.
Эндрю Уайет родился в 1917 году в Пенсильвании в семье художника-иллюстратора Ньюела Уайета. Его отец, иллюстрировавший книги Стивенсона, Вальтера Скотта и Фенимора Купера, стал в 20-х годах так знаменит, что в доме Уайетов гостили Скотт Фицджералд, Мэри Пикфорд и другие знаменитости. Но главными и постоянными его гостями были художники. Поля и рощи вблизи дома были уставлены мольбертами. Праздники отмечались театрально. На Хэллоуин появлялись такие монстры, что младшие дети дрожали от страха, пока не узнавали под маской знакомого художника. На Рождество отец, изображая Санта-Клауса, топал ночью по крыше и спускал подарки в дымоход. Разрисовывал самодельные костюмы, и дети увлеченно играли в индейцев Фенимора Купера, в “Робин Гуда” и в пиратов из “Острова сокровищ”. В документальном фильме “Реальный мир Эндрю Уайета” (1980) художник, вспоминая об отце, рассказывает и более важные подробности своего детства:
“Рисовать я начал очень рано, и меня учили приходивший на дом преподаватель, сам отец и его друзья — отец считал, что художнику колледж не нужен. Он говорил: ‘Чтобы жизнь ребенка была творческой, он должен иметь собственный мир, принадлежащий только ему’. И он почти добился своего. Еще немного, и я навсегда остался бы в Шервудском лесу Робин Гуда. Оттуда я все-таки выбрался, но ушел не в колледж, а в свой мир”.
Что же это был за мир? Отчасти о нем дает представление биограф Уайета Ричард Меримен:
Важнейшая особенность творчества Эндрю Уайета в том, что художник всю свою жизнь прожил только в двух местах: в Чеддс-Форд, штат Пенсильвания, и на океанском побережье Мейна, где у семьи был летний дом. Он рисовал только два этих места. Он делал портреты только жителей этих городков — своих друзей и соседей. Так что если говорить о “мире Эндрю Уайета” в терминах географических, то он — крошечный. Но другая особенность Эндрю была в том, что он находился в долгих, теснейших, интимных отношениях и с людьми, которых он писал, и с их домами, и с видами, которые открывались из их окон. И испытывал сильнейшие чувства ко всем своим объектам. Ему однажды позвонили из Госдепа и сказали, что в Советском Союзе хотят выставить его портреты негров. Эндрю сказал: “Я не пишу негров. Я пишу своих друзей”. И отказался. Я как-то спросил его, как он смог перевести свои эмоции в плоскость картин. Он сказал: “Если чувства сильные, рука это знает”[1].
В Мейне Эндрю познакомился с Кристиной Олсон, больной полиомиэлитом. Кристина отказывалась пользоваться коляской — чтобы никого не утруждать, и в течение шестидесяти лет она ползала по дому, по огороду… Уайет никогда не рисовал Кристину калекой. Ее тяжкий крест, ее тихое мужество стали качествами его картин о ней: колдовскими чарами ее дома, пустотой холма… и не только в картине “Мир Кристины”. В ее портрете на крыльце дома (черно-бело-коричневом, почти графическом) — не женщина, а ее истончившийся символ смотрит куда-то с покорным спокойствием. Кто решился назвать это реализмом?
Картина “Мир Кристины” стала таким же американским символом, как картина примитивиста Гранта Вуда “Американская готика” — пожилая чета фермеров с вилами. Одна из лучших картин Уайета — “Ветер с моря” — тоже связана с Кристиной Олсон. Однажды Уайет поднялся на второй этаж дома Кристины, куда сама она не поднималась и где никогда не прибирали…
Там было жарко, я открыл окно, и вдруг ветер вздул занавеску, которая не шевелилась, наверное, лет тридцать. Боже, это была фантастика! Тоненькая тюлевая сеть взлетела от пыльного пола так стремительно, словно это был не ветер, а привидение, дух, которому открыли выход. Потом я полтора месяца ждал западного ветра, но, к счастью, в памяти жил этот волшебный взмах, от которого — холод по спине[2].
И от картины — холод по спине.
Эндрю Уайет проводил долгие часы “на натуре”: в лесу, на берегу ручья, летом — на жаре, зимой — на морозе, в доме Олсонов или на ферме у соседей Кёрнеров, которых он часто рисовал. Никто в семье не знал, куда и зачем он уходит. Свобода и секретность работы была его привилегией. Родным было запрещено спрашивать, где он был. Художники удивлялись, зачем он мучается с портретами и не рисует по фотографиям. Вот что отвечает на это художник в документальном фильме 1980 года “Реальный мир Эндрю Уайета”:
Мне важно постоянное присутствие на месте действия. Мне надо жить в окружении того, о чем я пишу. Тогда в какой-то момент можно ухватить смысл. Когда я писал “Мир Кристины”, я пять месяцев работал над полем. Делать фон — это как строить дом, чтобы потом в нем жить. Если сдерживать себя, дождаться правильного момента, он может решить все дело”.
В выборе объектов Уайетом не обязательно руководила любовь или восхищение, но обязательно — сильное чувство. Например, соседа-немца Карла Кёрнера Эндрю больше боялся, чем любил. Он привязался к Карлу после смерти отца (“Такие же жесткие немецкие губы”, — говорил он). Кёрнеры отдали Эндрю под студию светлую кладовку с крюками для подвешивания колбас на потолке, и под одним таким крюком Уайет сделал портрет Карла — вояки, немца, гордеца — один из лучших американских портретов. Из картин Уайета, созданных в доме Кёрнеров, кажется, самая знаменитая — столовая в светло-желтых тонах: окно и край стола с пустым обеденным прибором. Картина называется “День сурка” — день, когда решают, наступила ли весна. И комната ждет. Весны ли? Возвращения хозяина?..
Как технически художник добивался такого эмоционального эффекта? Он начинал с акварелей, но перешел на древнюю темперу — порошковые краски, размешанные яичным желтком.
Акварель слишком открыто выявляла его порывистость, — писал биограф художника Меримен. — Это просто видно, как его кисть летит… всё в движении. Слишком откровенная, слишком стремительная живопись, почти свирепое выражение чувств. А темпера делается мелкими тоненькими мазками, очень точными и подробными. Для Уайета такая скрупулезность служила компрессором чувств. Обманчиво гладкий покров темперы — как крышка на котле, из которого рвутся эмоции[3].
Когда Уайету был двадцать один год, он встретил в Мейне восемнадцатилетнюю Бетси Джеймс, девушку из старинной, уважаемой семьи. Она устроила ему тест — повела знакомиться с парализованной Кристиной Олсон и инквизиторски следила за его реакцией. Он тоже провел тест — пригласил Бетси на свою небольшую выставку и спросил, понравилось ли ей что-нибудь. “Эта”, — сказала Бетси и показала на ту единственную картину, которой Эндрю гордился. На следующий день он сделал Бетси предложение, которое было принято.
Когда я познакомился с его женой, в 1963 году, — рассказывает Меримен, — я решил, что это самая потрясающая женщина, которую я когда-либо видел. Она была такой красивой, такой обаятельной, веселой, живой. Время, проведенное с ней, всегда было наслаждением. Для Эндрю важно было и то, что она абсолютно понимала его работу. У нее была вдобавок редкая способность анализировать и обсуждать картины с поразительной проницательностью. Она стала менеджером и агентом Эндрю, она давала названия его работам. Ее влияние и вклад в его творчество исключительно важен[4].
Но будучи сама свободной и смелой душой, Бетси, похоже, не заметила, как поработила тоже рвущийся к свободе эльфовский, причудливый дух художника. Она энергично и умело продавала и распространяла его картины, каталогизировала их, создавала архив, пока не вызвала у Уайета ощущение (как он пишет), что он — “предмет купли-продажи”. Младший из двух сыновей Уайетов — Джеми, тоже художник — то ли шутя, то ли серьезно рассказывал, что однажды полез в ящик стола и увидел фотографию отца с номером на лбу. Отношения между супругами напряглись, Эндрю все чаще исчезал с мольбертом. Биограф рассказывает:
Однажды в доме Кёрнеров он услышал незнакомый голос, говоривший по-немецки. Это была Хельга, дочь знакомых Карла, которую наняли помогать по дому. Она была молодой, красивой, естественной, и в ней было обаяние иностранки. Эндрю воодушевился. Дело в том, что он почти сознательно устраивал свою жизнь так, чтобы в ней постоянно создавалось эмоциональное напряжение: восторг, страх, предчувствия, и все — неуемной, заражающей силы… Началась тайная работа над серией картин “Хельга”. Мне и еще двум друзьям он сказал: “Если со мной что-нибудь случится, на чердаке у Кёрнеров — коллекция картин”. Раскрой он свой секрет Бетси, это убило бы его внутреннее возбуждение, и тогда — конец всей затее[5].
Секретные сессии продолжались почти десятилетие. Об отношениях художника со своей новой моделью можно только догадываться. Но когда Бетси увидела, наконец, картины, она была ранена сильнее, чем Эндрю мог предположить. Журналисты привыкли обращаться к Бетси, как к “споксмену” Эндрю Уайета, поэтому на открытии выставки они замучили ее вопросом: “Что все это значит?” И тогда она коротко ответила: “Любовь”. А дальше все, что мы имеем, — лишь обрывки сведений. Читаем в биографии Меримена “Засекреченная жизнь Эндрю Уайета”:
Эндрю говорил друзьям о Бетси то с раскаянием, то с раздражением: “Чего она ждала? Чтоб я всю жизнь писал старые лодки?!. Нет, я знаю, я — змея в овсе. Я — мастер уверток. Художник не должен жениться — где начинается брак, там кончается роман. Единственным мудрецом среди американских художников был Уинслоу Хомер, проживший всю жизнь холостяком[6]. (Просто слово в слово с Тургеневым, который писал: “…Несчастливый брак еще может способствовать развитию таланта, а счастливый — никуда не годится”.)
Мудрая Бетси самоотверженно заявляла, что “искусство важнее отношений”. Тем не менее, сделав это мудрое заявление, она практически ушла из дома. Она проводила большую часть времени или в Нью-Йорке, или в Мейне, где устроила дом по своему вкусу. Они чаще перезванивались, чем виделись. Уайет писал Хельгу еще пять лет, то есть всего — пятнадцать, но…
В конце концов Уайет исчерпал этот источник. У него появились другие модели: Энн Колл, Сюзан Миллер. Он вернулся к пейзажам. Но Хельга — не Бетси, для нее внимание и любовь Эндрю стала единственным смыслом жизни, и, брошенная Уайетом, она впала в глубочайшую депрессию. Уайет нанял ей сиделку, устроил на несколько месяцев в психиатрическую лечебницу и в итоге съехался с ней. “У меня теперь две жены, — говорил он другу. — В моем возрасте я могу делать все, что хочу”. Он жил то с Хельгой в своей студии в помещении старой школы, то переезжал к сестре, и тогда Хельга снова впадала в депрессию. В конце 80-х он написал картину “Убежище”: Хельга, в пальто, с опустошенным лицом, стоит, прислонившись к стволу дерева. Это был финал. Старый друг Эндрю Уильям Фелпс писал о нем в письме: “Эндрю загорается людьми, испытывает к ним теплые чувства. Но я сомневаюсь, чтобы он их любил”[7].
Сестра Эндрю обвиняла Бетси в том, что та бросила мужа на произвол судьбы, что она слишком увлеклась его делами, забыв о чувствительной и ранимой субстанции его таланта. Мучимая чувством вины, Бетси решила навестить Хельгу в ее заброшенной школе. Это было уже после выставки ее портретов, которая имела огромный успех и у зрителей, и у критиков. И вот отрывок из воспоминаний Бетси:
Помещение выглядело, как незастеленная постель. Все завалено пустыми пакетами из-под картофельных чипсов и крекеров. С кровати в углу вдруг медленно приподнялась фигура. Я сказала: “Боже правый, вы — Хельга?.. Миллионы людей не поверили бы этому”. Она не ответила, но все-таки подошла поближе. В ее лице была такая глубокая печаль, что мне сразу стало стыдно. Я объяснила ей, что Эндрю заболел и потому не приехал. Она молчала. Уходя, я увидела в углу новую картину — сухую акварель. Я сказала: “Замечательная работа… Только не говорите Энди, что я ее видела”. Хельга разжала губы: “Я не скажу”. Это были единственные слова, которые она произнесла[8].
Умер Карл Кёрнер. На картине Уайета он лежит худой, неузнаваемый, одетый в короткую ночную рубашку жены… Умер друг из Мейна — Уолт Андерсон. На картине Уайета старый скандинав лежит в лодке, которая уплывет с ним в последний рейс… Ушла в свой энергичный мир Бетси, ушла в потусторонний мир Хельга… И в 1989 году Уайет изобразил их всех на неожиданной, прямо-таки феллиниевской картине — пляшущих хороводом вокруг шеста, на котором укреплена рождественская елка.
Я думаю, — говорит Меримен, — что Эндрю Уайет, больше, чем любой современный американский художник, был привержен “эмоциональному реализму”. Другой термин даже лучше для его стиля — “магический реализм”. Конечно, в его работах есть что-то общее с работами Эдварда Хоппера. Они всю жизнь были друзьями и единомышленниками. Эндрю с удовольствием вспоминал их спор с абстракционистом Джексоном Поллоком, когда Хоппер, обняв Поллака за плечи, подвел его к окну, за котором пылал закат, и спросил: “Неужели вы откажетесь от этого?” И Поллак долго и молча смотрел на закат. На эмоции Уайета откликаются зрители, не знающие ни его героев, ни обстоятельств его жизни. Коллекцию “Хельга” купили за большие миллионы японцы. Выставка Уайета имела огромный успех в России в 1987 году. Я думаю, секрет живописи Эндрю Уайета (как, впрочем, и всякого искусства) в том, что его картины способны выразить чувства, которые для большинства людей невыразимы, но узнаваемы[9].
[1] Из интервью Ричарда Меримена М. Ефимовой на радио “Свобода”.
[2] Из фильма “Реальный мир Эндрю Уайета”.
[3] Из интервью Р. Меримена М. Ефимовой.
[4] Из интервью Р. Меримена М. Ефимовой.
[5] Из интервью Р. Меримена М. Ефимовой.
[6] Richard Meryman. Andrew Wyeth: A Secret Life. — Harper Collins Publishers, 1996.
[7] Richard Meryman. Andrew Wyeth: A Secret Life.
[8] Richard Meryman. Andrew Wyeth: A Secret Life.
[9] Из интервью Р. Меримена М. Ефимовой.