Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 6, 2013
Знакомый
незнакомец: “прогулки с Шарлем Бодлером”.
Шарль Бодлер Стихотворения в прозе (Парижский сплин).
Фанфарло. Дневники / Пер., коммент. Е. В. Баевской. — СПб.: Наука, 2011.
Шарль Бодлер Избранные письма / Пер. с фр. под ред. и
с примечаниями С. Л. Фокина. — СПб.: Machinа. 2012.
С. Л. Фокин Пассажи. Этюды о Бодлере. — СПб.:
Machinа. 2011.
Шарль Бодлер —
“прóклятый поэт” и “денди”, “фланер” и “декадент”, певец сплина, вечно
тоскующий по идеалу… Этот давно сложившийся образ имеет в России давнюю
историю, основные вехи которой нелишне кратко напомнить, приступая к разговору
о новых “кирпичиках”, заложенных в здание отечественной бодлерианы.
Первые переводы
французского поэта стали появляться на рубеже 1850-1860-х; в эпоху Серебряного
века Бодлера переводят Брюсов, Анненский, Эллис, Цветаева, Вяч. Иванов,
Мережковский, Бальмонт. Однако полноценная публикация сборника “Цветы Зла”
стала возможна только после отмены цензуры в 1906 году. Уже с конца XIX века в
России присутствуют полярно противоположные оценки Бодлера — от резко
отрицательной (Лев Толстой, молодой Горький) до восторженной: в кругу
символистов и декадентов складывается настоящий культ поэта. В советские годы
были опубликованы несколько подборок бодлеровских стихотворений, в том числе и
в журнале “Иностранная литература” (1957), а в 1965 году был выпущен небольшой
поэтический сборник[1]. О
Бодлере пишут А. Луначарский[2],
Н. И. Балашов — автор статьи о Бодлере в академической “Истории французской
литературы” (1956)[3]и сопроводительной
статьи для академического издания “Цветов Зла” в серии “Литературные памятники”
(1970)[4],
подготовленного Н. И. Балашовым и И. С. Поступальским. Следующим этапом стало
появление пространной статьи о поэте в книге Д. И. Обломиевского “Французский
символизм” (1973). В 1979 году выходит первая монография о Шарле Бодлере М. Л.
Нольмана[5].
В восьмидесятые имя Бодлера прочно вошло и в научный обиход, и в вузовские
учебные пособия. Важным событием этого десятилетия стало снабженное статьями В.
Левика и В. Мильчиной издание, в котором Бодлер предстает в амплуа
художественного критика[6].
Новый рубеж
веков принес новый всплеск интереса к “прóклятому поэту”. В 1990-2000-х
годах в России выходят десятки популярных изданий поэтических и прозаических
произведений Бодлера (“Цветы Зла”, “Обломки”, “Парижский сплин”,
автобиографическая проза, “Искусственный рай”, эссеистика). Научная
библиография пополнилась статьями С. Н. Зенкина[7]
и вышедшей в 1993 году книгой[8],
которая до недавнего времени воспринималась как “последнее слово” в деле
издания и научного освоения бодлеровского наследия.
В 2010 году в
обзоре “Русский Бодлер: судьба творческого наследия Шарля Бодлера в России” был
подведен итог полувековой истории бодлеровских публикаций и штудий: “В
заключение констатируем, что статус Бодлера в отечественном литературоведении
остается пока неопределенным. Поэта причисляют то к поздним романтикам, то к
реалистам, то к парнасцам, то к символистам или декадентам… у нас неизданы и
неизучены эпистолярное наследие Бодлера, значительная часть его прозы,
непреодоленным оказывается и ▒шараханье’ из крайности в крайность: от
созданного в советскую эпоху мифа о Бодлере-реалисте к постперестроечному мифу
о Бодлере-сатанисте и ▒прóклятом поэте’. Бодлер ждет своих новых исследователей”[9].
Словно в ответ на четко сформулированный “социальный заказ”, в минувшем году
русская бодлериана пополнилась сразу тремя новыми изданиями. Прежде всего это
публикация избранных писем Шарля Бодлера: нехватка этого материала давно и
остро ощущалась в отечественной культуре. Творческий коллектив, осуществивший
публикацию, — известный исследователь французской литературы Сергей Леонидович
Фокин, составитель, редактор и автор комментариев, переводчики Н. В. Притузова,
А. И. Владимирова, Л. Э. Гаав-Матис, Е. А. Валеева и специалист по французскому
романтизму и fin de siècle Татьяна Викторовна Соколова, автор
послесловия.
Достоинства
книги очевидны. Помимо новизны материала[10],
это профессиональный уровень перевода, наличие именного указателя и
комментариев, опора на серьезные научные французские издания бодлеровской
переписки; впечатляющий дизайн обложки, который вызывает в памяти название
статьи о Бодлере Жерома Тело в галлимаровском издании писем поэта 2000 года —
“Больной вулкан”[11].
Первое русское
собрание писем Бодлера делалось преимущественно на основе этого сравнительно
нового “продукта” издательства “Галлимар”: отбор писем, произведенный ведущим
французским бодлероведом Клодом Пишуа, виделся в качестве идеального “исходного
материала” для проекта, не предусматривавшего полную публикацию переписки поэта
по всем канонам академических научных изданий. Однако это хотя и базовый, но не
единственный источник русской публикации. Составитель книги С. Л. Фокин,
разумеется, ориентировался и на фундаментальное двухтомное галлимаровское
издание в серии “Плеяда” 1973 года, подготовленное тем же Клодом Пишуа[12],
и на примечательную публикацию Филиппа Озерва 1966 года в издательстве “Грассе”
ранее не известных писем юного Бодлера к родным[13].
Вошедшие в
первое русское издание 192 письма помогают воссоздать различные аспекты
жизненного и творческого пути поэта, составить представление о его круге
общения и круге чтения, о динамике его мировоззрения и интересов. В избранных
письмах отражены кристаллизация и реализация замысла основных произведений
Бодлера, его отношения с литературным миром; Бодлер предстает и как социальный
мыслитель, наблюдатель нравов, художественный критик, переводчик, а также как
частное лицо. “Портрет поэта” на фоне повседневности — не только документальный
материал, дающий повод еще раз поразмышлять о биографической легенде и
принципах жизнестроения. Эпистолярий ценен и как “зеркало эпохи”, отразившее
литературную, политическую жизнь Франции, ее бытовую культуру второй трети XIX
века. Пусть это “зеркало” не столь всеохватно, как знаменитый “Дневник”
Гонкуров, но оно интересно своим особым ракурсом. Бодлеровское видение бросает
новый свет на фигуры Гюго, Виньи, Флобера, Вагнера, Мане. Знакомство с
письмами, этой materia primа, которую получил в свое распоряжение русский
читатель, невольно побуждает к “перепроверке” авторитетных суждений о личности
и творчестве Бодлера, например, Ж.-П. Сартра или отечественных литературоведов.
Несомненная
важность первой репрезентативной публикации писем Бодлера не отменяет некоторых
вопросов и пожеланий к книге, которые мы лишь кратко перечислим. В таком
издании явно не хватает хронологии жизни поэта; хотелось бы более подробных и
обстоятельных комментариев, а также краткой справки об истории публикации
эпистолярия во Франции. В целом возникает ощущение, что перед нами —
компромиссный вариант, нечто среднее между изданием научным и популярным, цель
которого — заинтересовать как специалистов, так и “широкий круг читателей”.
Отсюда — отказ от “отягощающих” (но на самом деле очень нужных!) “довесков”
вроде хронологии жизни поэта, выполненное в научно-популярном духе послесловие
— обзор основных тем, возникающих в переписке.
Причина подобной
компромиссности, очевидно, кроется в известной хаотичности отечественного
книжного рынка, в расплывчатости и смутности представлений о “референтных
группах” читателей, в непоследовательности и противоречивости издательской
политики. С одной стороны, компромиссная логика кажется странной для
издательства, которое специализируется на выпуске интеллектуальной литературы,
— среди позиций, указанных в каталоге “Machina”, книги Ж. Делеза, А. Бадью, М.
Бланшо, Ф. Лаку-Лабарта, Ж. Рансьера. С другой стороны, растиражированность
лирики Бодлера, особенно “Цветов Зла”, обилие дешевых, ярко и даже кричаще оформленных
популярных и карманных изданий, показались издателю гарантией того, что
очередной продукт бренда “Бодлер” заинтересует не только высоколобую аудиторию.
Может быть, это соображение и не лишено оснований; наверное, не случайно
“Избранные письма” сразу получили несколько откликов в интернет-ресурсах и
глянцевых журналах. Но все же эпистолярий — это не стихи, не трактат о гашише и
опиуме и не доступная биография “прóклятого поэта” à la Анри
Труайя; логично предположить, что такая книга в реальности будет востребована
главным образом профессиональной аудиторией, пусть и достаточно широкой —
исследователями, преподавателями, студентами, словом,
специалистами-гуманитариями, которым придется довольствоваться столь жестко
дозированным научным аппаратом.
Урезанный формат
издания бодлеровских писем восполняет только что опубликованная монография С.
Л. Фокина о Бодлере, которую желательно приобрести “в комплекте” с томом писем,
тем более что представленное в монографии видение Бодлера нашло отражение в
принципах отбора и составления эпистолярия. Книга “Пассажи. Этюды о Бодлере”,
вышедшая в том же издательстве “Machina” за год до “Избранных писем”, — первая
за истекшие тридцать с лишним лет монография о французском поэте. Исследователь
с весомым научным именем, сочетающий широкий кругозор с оригинальностью
взгляда, стремится представить нам непривычного Бодлера — не “русского”, но
французского, укорененного, во-первых, в своей родной культуре, во-вторых, в
своей эпохе и, в третьих, в своем персональном опыте, обусловившем уникальность
и неповторимую субъективность его личности и творчества. Вступая в бой с
устойчивыми представлениями, составляющими персону “русского Бодлера”, С. Л.
Фокин прибегает к бескомпромиссным формулировкам. Французского поэта,
оказывается, “невозможно читать в канонических русских переводах” (Эллиса,
Брюсова, Вяч. Иванова, Бальмонта и т. п.) — благодаря “цветистым переводам
“Цветов Зла” воспринятый “с беспредельной русской отзывчивостью” Бодлер стал
“одним из самых русских поэтов Серебряного века”, что привело к “прискорбным
следствиям русского упоения Бодлером — абсолютной редукции его поэтического
гения”[14].
Бодлера также “невозможно читать в обрамлении канонических трактовок его
творчества”, в “отработанных категориях ▒романтизма’, ▒символизма’ или
▒натурализма’, ▒декаданса’ или ▒дендизма’, так как опыт Бодлера ▒ими не
ухватывается, не передается’”[15].
Задаваясь целью
вернуть нам “истинного Бодлера”, автор утверждает необходимость дезаувировать
как его “русскую персону”, сложившуюся в эпоху Серебряного века, так и его
“советский образ”; словом, поэта нужно спасать от прокрустова ложа “измов”,
бытующих в отечественном литературоведении. В противовес всяческим
“фальсификациям”, в исследовании предпринимается культурная и историческая
реконструкция “истинного Бодлера”, открыто полемичная по отношению к устойчивой
системе общих мест отечественной бодлерианы. Например, стремлению привязать
Бодлера к политике и “революционной ситуации” 1848 года противопоставляются
концепты “политики поэзии” и “сладострастия революции”; на смену Марксу и
Энгельсу с их “призраком коммунизма”, назойливо маячившим в тексте и подтексте
работ советского периода, является “призрак Прудона”, а “забронзовевший” в СССР
Карл Маркс предстает в неожиданном амплуа саркастически-злоязычного рассказчика
пикантных анекдотов[16].
Вместо обычных для советского литературоведения рассуждений о романтических,
декадентских или символистских чертах творчества поэта исследователь пишет о
Бодлере в его отношениях с литературной и окололитературной средой (богема,
издательские и журналистские круги, Готье, Флобер, Гюго, Виньи, Французская
академия и т. д.), о его интересе к революционной и социальной мысли (якобинцы,
либертены, Прудон), к мистике и науке и т. д. И напротив, вместо традиционного
биографического очерка или психологического анализа личности творца перед нами
предстает поэт и мыслитель Бодлер в окружении множества текстов — как в узком,
так и в дерридеанском смысле слова. Бодлер у Фокина действительно необычен и
непривычен: это автор фарсов и розыгрышей, поэт-парадоксалист, инсургент,
памфлетист. Что касается канонического образа Бодлера — “денди” и “декадента”,
оказывается, что дендизм “был далек от ▒насущных забот’ поэта”; что Бодлер,
противившийся декадентству как “болезни века”, был ее “диагностом” и
“врачевателем”, и только после него декаданс “превратился в позу и культ”[17].
В противовес
навязшим в зубах темам “Бодлер в России”, “Бодлер и русский Серебряный век” в
монографии рассматривается русская тема у Бодлера (образ Камчатки и “черной Сибири”
в “Цветах Зла”) и русское окружение поэта, представленное “русскими
европейцами” и в первую очередь Николаем Ивановичем Сазоновым. Очерк о
Сазонове, блестяще образованном человеке, публицисте, переводчике, знакомце
Герцена, Огарева, К. С. Аксакова, проведшем немало лет в добровольной, а затем
и вынужденной эмиграции, воспринимается в контексте монографии как
самостоятельная вставная новелла. По мнению С. Л. Фокина, и Сазонов, и Бодлер —
маргиналы, одиночки, и они не случайно оказываются рядом. В своих переводах из
Бодлера и в статье 1865 года о современной европейской поэзии “бегун
образованной России” Сазонов сумел воссоздать наиболее адекватный облик
“истинно парижского поэта”, наиболее характерное свойство которого — его
“эксцентричность”, стремление “быть чужим всему и вся”[18].
Это свойство
характерно и для авторского стиля С. Л. Фокина-исследователя Бодлера; именно
оно, столь “изоморфное” предмету изучения, делает чтение “Пассажей”
увлекательным и непредсказуемым. Оно же порой заставляет читателя ощущать себя
странником, сбившимся с привычного маршрута. Наиболее выпукло эта яркая черта
исследовательского темперамента проступает в авторских переводах фрагментов из
Бодлера, которые представляют самостоятельный интерес.
В противовес
“узаконенной русификации” образа Бодлера в отечественной традиции, основанной
на концепции кросс-культурного перевода (или даже кросс-культурного пересказа),
выдвигается противоположная идея: не Бодлера “к нам, сюда”, а, напротив, нас —
“туда, к нему”. Этот “обратный кросс-культурный перевод”, призванный опрокинуть
сложившиеся “автоматизмы” (например, “Сплин Парижа” вместо привычного
“Парижского сплина”), на практике выражается в том числе и в “новых” правилах
написания, в появлении фраз и словосочетаний, которые воспринимаются как
иностранные кальки — “последний Бодлер” (последние произведения Бодлера), “Бей
Бедных!” (с двух больших букв); наконец, “политика поэзии” / “политика
литературы”, которые определяются как “способ бытия-вместе-с-другими-людьми” (а
не “политические взгляды” поэта, и даже не “ангажированность”). В монографии
автор считает нужным пояснить некоторые свои переводческие решения: так,
например, он настаивает на переводе “Сплин Парижа” (а не “Парижский сплин”),
усматривая в этой конструкции параллель к названию главного произведения
Бодлера — “Цветы Зла”. Выбор буквального перевода “Маленькие поэмы в прозе” (а
не “Стихотворения в прозе”) объясняется как желанием избавиться от “ненужных
тургеневских ассоциаций”, так и соображениями, касающимися жанровой природы цикла.
Но поскольку вопросы перевода не являются основной темой “Пассажей”, в
большинстве случаев читатель, знакомясь с бодлеровскими текстами в переводе
автора монографии, должен самостоятельно “переваривать” некоторые весьма
нетрадиционные решения.
Выдержки из
Бодлера, выполненные в духе концепции, которую мы обозначили как “обратный
кросс-культурный перевод”, нередко выглядят жесткими, ультрасовременными —
лексически, стилистически, грамматически. Русский язык гнется, а порой и
ломается под иностранный оригинал, что в нынешней культурной и лингвистической
ситуации порой вызывает стойкие ассоциации с бурными процессами
“обыностранивания” нашего языка (калькирование, экспансия транслитераций,
иностранных правил написания, например, прописных букв в названиях, устойчивых
словосочетаниях и т. п.). Если ассоциации с “новоязом” эры интернета возникают
довольно часто, то ассоциации со “староязом” эпохи Бодлера, напротив,
минимализируются.
Бодлер Фокина
разговаривает русским литературным языком начала XXI века и читается не через
устаревшие советские “измы”, не через словарь Серебряного века, но через
актуальные парадигмы новых властителей дум — В. Беньямина, Ф. Лаку-Лабарта, М.
Фуко и т. д. Взыскуемый “истинный Бодлер” оказывается, таким образом, очередной
“персоной”, “постпостмодерным” Бодлером. Историческая и культурная
реконструкция вдруг оборачивается осовремениванием, “обратный кросс-культурный
перевод” — переводом на русский времен всемирной паутины и глобализации. И это,
наверное, правильный и единственно возможный путь, ибо не существует
реконструкции или перевода без интерпретации, не существует исследования вне
диалога культур, и не существует “истинного Бодлера”, “истинного Верлена” или
“истинного Рембо” вне культурного воображаемого той или иной эпохи. Разыскания
“Пассажей” вкупе с публикацией “Избранных писем”, обращение к малоисследованным
эпизодам биографии и аспектам творчества, пересмотр сложившихся общих мест и
ригидных схем бодлероведения — все это работает на главную цель: резко изменить
привычный ландшафт бодлеровских штудий. Отсюда — заявка на “обнуление”
традиции, на открытие непривычного, неведомого Бодлера; заявка, которая
реализуется через обращение к частностям, способным изменить целое, через
реинтерпретацию “бесспорного”. Разумеется, такие штудии становятся нужны, когда
сделано уже многое, когда можно не говорить про общеизвестное, но прорисовывать
детали, конкретизируя и корректируя общий абрис.
Совершенно
другая, сугубо традиционная переводческая стратегия была взята на вооружение
при подготовке очередного тома серии “Библиотека зарубежного поэта”,
посвященного прозе Бодлера. Здесь перед нами, напротив, предстает
привычно-знакомый облик поэта. Новый том серии, снабженный вступительной
статьей М.Д. Яснова, составлен в основном из ранее опубликованных переводов Е.
В. Баевской. Это “Дневники”, входившие в издание Бодлера 1993 года[19],
“Парижский сплин”, вышедший в издательстве “Искусство” в 1998 году[20];
поэтому главный интерес представляет впервые публикуемая на русском языке
небольшая повесть “Фанфарло” (1847), отразившая увлечение поэта дендизмом.
Комментарии Е. В. Баевской включают некоторые варианты “Стихотворений в прозе”,
краткую историю создания и публикации каждого произведения. Автор комментариев
нередко прибегает к традиционному методу “параллельных мест”, которые позволяют
раскрыть замысел произведения, круг аллюзий и реминисценций и вообще
“релевантных” для Бодлера текстов, а также представить творчество поэта в
динамике. Издание бодлеровской прозы готовилось по целому ряду французских изданий,
но в качестве основного, что вполне предсказуемо, фигурирует двухтомное
галлимаровское Полное собрание сочинений, подготовленное К. Пишуа и вышедшее в
серии “Плеяда” в 1975 году[21].
“В переводе
Елены Баевской — изящный грациозный язык; ровное дыхание… слышна не умная
беседа, а лишь мягкая, естественная музыка литературы”[22].
Эти слова Григория Дашевского о новом русском переводе романа Пруста в
исполнении Е. В. Баевской, полностью приложимы и к ее Бодлеру. Перед нами —
тонкая, изящная стилизация под поэтический язык эпохи Эллиса и Брюсова; здесь
Бодлер — персонаж, созданный традицией русской литературы и русских переводов,
начавшейся в Серебряном веке и длящейся по сей день. Переводы Баевской,
апеллирующие к “русскому Бодлеру”, — современные тексты, связующие два наших
рубежа веков — прошлый и нынешний.
Довольно
любопытное занятие — читать, а точнее, перечитывать переводы Е. В. Баевской
после знакомства с книгой С. Л. Фокина. Именно “перечитывать” — даже если речь
идет о совершенно новых работах, потому что после “Пассажей”, где перед нами
предстает эксцентричный незнакомец, гений, “чужой всему и вся”, к Бодлеру
Баевской возвращаешься как к доброму знакомому, говорящему русским языком,
навеки связанным для нас с “бодлеровским” временем — русским Серебряным веком.
Конечно, называть Серебряный век “бодлеровским временем” — анахронизм, ведь он
наступает почти через четверть века после выхода “Цветов Зла”; кроме того,
достаточно сравнить переводы Е. В. Баевской с переводами Эллиса или Брюсова,
как станет ясно, что перед нами искусная стилизация рубежа XX-XXI веков. И все
же нам дорог этот “возвышающий обман”, и после интеллектуального и
эмоционального напряжения, которого требует встреча с незнакомцем “Пассажей”,
бодлеровский том “Библиотеки зарубежного поэта” дарит утешительное чувство
возвращения домой из волнующей, познавательной и немного рискованной поездки по
“дальнему зарубежью”. Или, быть может, это чувство современного Дез Эссента,
который снова оказывается в своем уютном кабинете, полном старинных фолиантов,
после вылазки на пространства мировой паутины или прогулок по
ультрасовременному мегаполису, где на нынешнего фланера обрушиваются небывалые
по интенсивности впечатления.
Чем
больше мужчина культивирует искусства, тем меньше у него стоит. Происходит все
более и более ощутимый разрыв между духом и скотом. Только у скота стоит как
следует, блуд — это лиризм народа.
Перевод
С. Л. Фокина. Пассажи. Этюды о Бодлере.
С. 136
Чем
больше люди занимаются искусством, тем меньше в них похоти. Разрыв между разумом
и животным началом сказывается все сильнее. Только животному ведома настоящая
похоть, а соитие — это поэзия для простолюдинов.
Перевод
Е. В. Баевской. Шарль Бодлер.
Стихотворения в прозе (Парижский сплин). Фанфарло. Дневники. С. 189
Подчеркнутая
традиционность Е. В. Баевской и эпатажное новаторство С. Фокина — две
противоположности, которые сходны в одном: это явления, характерные для зрелого
и позднего этапа бодлеровских штудий. Новые переводы и комментарии прозы Бодлера, как суммирует М. Д. Яснов, нужны для
“построения литературной перспективы”[23],
которая, впрочем, давно и прочно задана, живет и прирастает. И если переводы и
комментарии Е. В. Баевской — следование в русле традиции, ее количественное
приращение, то “Письма” и в особенности “Пассажи…” С. Л. Фокина — попытка
создать качественно новую надстройку над зданием традиции. И в том и в другом
случае перед нами современное продолжение русской бодлерианы — методом
преемственности или разрыва-скачка. Видение Бодлера сквозь призму современности
абсолютно совпадает с интенцией бодлеровской эпохи упадка классической и начала
модерной культуры. Эта интенция была лапидарно выражена младшим собратом
Бодлера по цеху: “Нужно быть абсолютно современным”[24].
Создатель “Цветов Зла” — первый поэт modernité, и его наследие ощущается
исследователями и переводчиками не как архивный материал, но как часть нашего
опыта, “ибо чувство современности (modernité), провозглашенное и
выраженное Бодлером в поэзии, остается действительным, оно было и есть
непреложный и постоянно обновляющийся атрибут творчества, вечный его закон”[25].
[1] Ш. Бодлер. Лирика. — М.: Художественная литература, 1965.
[2] А. Луначарский. Бодлер // Литературная энциклопедия в 11 тт. — М.: 1929-1939. — Т. 1. — М.: Изд-во Ком. акад., 1930. — С. 547-551.
[3] Н. И. Балашов. Творчество Бодлера // История французской литературы в 4 тт. — М.: Изд-во АН СССР, 1956. — Т. II. — С. 567-582.
[4] Ш. Бодлер. Цветы Зла. — М.: Наука, 1970. — (сер. “Литературные памятники”).
[5] М. Л. Нольман. Шарль Бодлер. Судьба. Эстетика. Стиль. — М.: Худжественная литература, 1979.
[6] Ш. Бодлер. Об искусстве. — М.: Искусство, 1986.
[7] С. Н. Зенкин. Современность Бодлера // Литературное обозрение, 1987, № 6. — С. 72-74; Писатель в маске монстра // Иностранная литература, 1993, № 1; Подпорченный парадиз // Иностранная литература, 1998, № 8 и др.
[8] Ш. Бодлер. Цветы Зла. Стихотворения в прозе. Дневники. Ж.-П. Сартр. Бодлер. / Пер. с франц. Е. В. Баевской, Г. К. Косикова; Предисловие Г. К. Косикова; Комм. А. Н. Гириенко, Е. В. Баевской, Г. К. Косикова. — М.: Высшая школа, 1993.
[9] Вл.
А. Луков, В. П. Трыков. “Русский Бодлер”: судьба творческого наследия Шарля
Бодлера в России // Вестник Международной академии наук. Русская секция, 2010.
— Вып 1. — С. 51.
[10] Это первое отдельное издание писем поэта на русском языке, не считая журнальных публикаций, из которых назовем И.И. Карабутенко. Шарль Бодлер. Письма // Вопросы литературы, 1975, № 4. — С.215-254.
[11] Jérôme Thélot.
Un volcan malade // Charles Baudelaire. Correspondance. Édition de
Claude Pichois et Jérôme Thélot, préface de
Jérôme Thélot. —
[12] Charles Baudelaire: Correspondance.
Édition de Claude Pichois avec la collaboration de Jean Ziégler.
2 tomes. —
[13] Charles Baudelaire. Lettres
inédites aux siens, présentées et annotées par
Philippe Auserve. —
[14] С. Л. Фокин. Пассажи. Этюды о Бодлере. — СПб: Machina, 2011. — C. 10.
[15] Там же.
[16] С. Л. Фокин. Пассажи. Этюды о Бодлере. С. 70.
[17] С. Л. Фокин. Пассажи. Этюды о Бодлере. С. 66-67.
[18] Там же. С. 10. Ш.
[19] Ш.
Бодлер. Цветы Зла. Стихотворения в прозе. Дневники. Ж.-П. Сартр. Бодлер. — М.:
Высшая школа, 1993.
[20] Бодлер. Парижский сплин. Стихотворения в прозе. / Пер. с франц. Е. В. Баевской. — СПб.: Искусство, 1998.
[21] Charles Baudelaire. Œuvres
complètes. 2 tomes / Édition de Claude Pichois. —
[22] Григорий Дашевский. Пропасти перевода // Коммерсантъ Weekend, 17. 10. 2008. № 40 (86).
[23] М. Д. Яснов. Человек толпы // Шарль Бодлер. Стихотворения в прозе (Парижский сплин). Фанфарло. Дневники. С. 18.
[24] Il faut être absolument moderne — цитата из “Сезона в аду” А. Рембо.
[25] Т. В. Соколова. Эпистолярное жизнеописание // Ш. Бодлер. Письма. — Спб: Machina, 2011. — С. 357.