Перевод с древнегреческого, вступление и примечания Максима Амелина
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 7, 2011
Перевод Максим Амелин
Трибуна переводчика#
Пиндар
Три Олимпийские победные песни
Вступление и примечания Максима Амелина
О личности древнегреческого поэта Пиндара (518-438 гг. до Р. Х.), которого соотечественники называли величайшим из лириков или просто Лириком, достоверных сведений практически не сохранилось. Известно, что он родился в Кеноскефалах, предместье Фив Беотийских, происходил из древнего рода Эгеидов, потомственных жрецов Зевса и Аполлона, учился в Афинах, бывал в разных городах эллинского мира, с молодости до глубокой старости по заказам правителей областей, частных лиц и религиозных общин продолжал писать победные песни и другие хоровые сочинения, ежегодно исполнявшиеся на городских и храмовых торжествах, и умер вАргосе.
Стихотворное наследие Пиндара, дошедшее до наших дней, составляют: сорок пять полностью сохранившихся победных песней (эпиникиев), общим объемом около пяти тысяч строк; одна целая, но короткая любовная песнь; двенадцать больших фрагментов разножанровых песней, дающих более или менее внятное представление об их содержательном целом и метрической структуре; а также несколько сотен разрозненных отрывков, разной степени связности. Собрание сочинений поэта, подготовленное александрийскими филологами в III веке до Р. Х., состояло из девятнадцати книг, четыре из которых и занимали победные песни, распределенные по местам проведения главных всегреческих игр: Олимпийские, Пифийские, Немейские и Истмийские; тогда же появилась их нумерация.
Победные песни Пиндара от античности до современности оказывали заметное влияние прямо или опосредованно — через Горация и христианскую гимнографию — на всю мировую поэзию, принадлежащую к одическому жанру. У многих крупнейших поэтов нового времени можно найти ее отголоски: у Мильтона и Шелли в Англии, у Клопштока и Гёльдерлина в Германии, у Ломоносова, Петрова и Державина в России. Сильнейшее воздействие поэтики Пиндара испытала на себе поэзия европейского барокко и французского классицизма. В поэзии XX века “пиндаризм” можно обнаружить, например, у Томаса и Одена, у Хлебникова и Маяковского, у Мандельштама и Бродского.
Пиндар по праву считается одним из самых сложных для понимания, толкования и перевода поэтов всех времен и народов, если не самым сложным. Сложность его стихотворных текстов проявляется на всех уровнях: лексическом, синтаксическом, стилистическом, понятийном, метрическом, строфическом, композиционном. Как убедительно показал и доказал в своих работах Н. С. Гринбаум[1], лексической основой языка Пиндара было эолийско-ионийское койне, существовавшее до диалектного разделения и вторжения дорийцев, отчего поэтический язык поэта выглядит более архаичным, чем гомеровский.
Намеренно усложняя язык, Пиндар с легкостью пользуется всем арсеналом синтаксических и семантических орудий: сверхдлинными периодами и эллипсисами, неестественными инверсиями и лексическими композитами, сложными перифразами и гиперболами, смелыми метафорами и неологизмами. Даже обыденное слово, оказавшись в таком окружении, начинает звучать и пониматься по-новому. Сочетание языковых элементов, вышедших из употребления за пять-семь веков до Пиндара и современных ему, создает тот особый, причудливый стиль, который в новое время получил название “пиндарического”.
Победные песни имеют четкое строфическое строение. Они состоят либо из последовательных триад, где строфа и антистрофа имеют одну метрическую структуру, а эпод — другую, либо из соединенных однородных строф (таких песней всего семь). Первые предназначались для пения стоящим на месте хором, вторые — для исполнения во время торжественного шествия. Каждая песнь имела когда-то собственный напев и являлась уникальной метрико-ритмической структурой. Неравносложные строки, создающие прихотливый ритмический рисунок и повторяющиеся из строфы в строфу, в двадцати пяти песнях размериваются дактило-эпитритами, в остальных двадцати — эолийскимилогаэдами.
Композиция победных песней не линейна, а содержательный минимум таков: именование победителя; величание его рода и места, из которого он происходит; перечень прежних побед, если таковые имелись; прямая или косвенная похвала самой песни; морально-этические наставления[2]. Героические мифы, которых обычно в победной песни от одного до трех, Пиндар встраивает особым способом, напоминающим технику современного кинематографа: никогда не начинает с начала и не доводит до конца, показывает лишь наиболее яркие эпизоды, детально раскадровывая их, и с легкостью переходит от одного к другому, монтируя и как бы склеивая оценочными высказываниями. Поэт-мифотворец создает свои интерпретации не только общеизвестных, но и редких мифов, местных и семейных преданий победителей. Современные Пиндару события становятся неизбежным следствием мифологических, а сами песни приобретают дополнительную глубину.
Освоение наследия древнегреческого лирика в России началось в XVIII веке с подражаний. Обширными парафразами знаменитых зачинов Пиндара начинаются многие оды М. В. Ломоносова и В. П. Петрова. Последнему также принадлежат и первые опыты построения трехчастных строфических структур (8 “пиндарических” од, написанных между 1775 и 1795 годами), продолженные Г. Р. Державиным (6 гимнов, сочиненных с 1788 по 1813 годы). Отлично знавший древнегреческий В. П. Петров в подражание Пиндару сознательно культивировал в своих одах и сугубую стилистическую затрудненность, играл с переменами планов и событийным “монтажом”, использовал синтаксическую и лексическую архаику, изобретая многочисленные композиты вслед за В. К. Тредиаковским в “Тилемахиде”.
Кроме того, Г. Р. Державин в стихотворении “Г. Озерову, на приписание Эдипа” (1806) опробовал повторяющееся сочетание двусложного и трехсложного метров, имеющих разную природу, создав тем самым русский аналог пиндаровадактило-эпитрита:
Огонь, что, из мрака сверкая, / Змиями режет сквозь эфир,
Но Лель, с струн Тиисских порхая, / Мой чуть звеня,
как в зной зефир,
На вежды сон льет.
Иль мог коль с Пиндáром геройство, / С Горацием я сладость лить,
То может во гробе потомство / И блеск вельмож мне уделить:
Там лавр мой взрастет.
Таким образом, уже к началу XIX века усилиями нескольких поэтов был разработан достаточный арсенал средств, необходимых для передачи по-русски строфики, метрики, особенностей языка и стиля древнегреческого лирика.
История же собственно перевода[3] Пиндара на русский началась с переложения нерифмованными одическими десятистишиями Четвертой Олимпийской победной песни, сделанного А. П. Сумароковым в начале 1770-х, видимо, с одного из французских прозаических переводов[4]. Первый перевод пяти победных песней, сделанный непосредственно с языка оригинала в 1770-1780-е годы анонимным переводчиком, явно подражавшим архаизированно-вычурному стилю од В. П. Петрова, остался современникам неизвестен[5]. Аноним перевел одну песнь рифмованными одическими десятистишиями, а остальные четыре — белыми восьмистишиями четырехстопного ямба. Такими же точно строфами переложил с немецкого перевода Первую Пифийскую песнь (1800) Г. Р. Державин. Второй опыт обращения последнего к Пиндару — Первая Олимпийская песнь (1805), переложенная с немецкого прозаического перевода Ф. Гедике трехчастными дактилическими строфами без рифм. С французского рифмованными строфами разных видов перевел все “Олимпические и Пифические оды” П. И. Голенищев-Кутузов[6].
Надо отметить, что ни в одном из перечисленных переводов строфы не соответствовали строфическому делению оригинала. Первой попыткой соблюсти это деление стал перевод с древнегреческого А. Ф. Мерзлякова Первой Олимпийской песни (1804; 2-я ред., 1816), сделанный ямбом с периодически возникающей рифмой. В конце 1850-х — середине 1860-х годов появились три победных песни, переведенные В. И. Водовозовым свободным стихом (как его тогда понимали) на дактилической основе со строфами, отчасти совпадающими с оригинальными, — отчасти, потому что количество строк в них непостоянно, а переносы из строфы в строфу частей предложений, довольно частые у Пиндара, кроме двух случаев, отсутствуют.
Принципиально новый способ передачи оригинала предложил поэт и филолог В. И. Иванов, опубликовав в 1899 году свой стихотворный перевод Первой Пифийской песни[7], в котором впервые предпринял смелую попытку приблизиться к метрической структуре оригинала средствами русской просодии. Переводчик, довольно подробно описав в предисловии ряд принятых им допущений — например, добавление лишнего слога в определенном месте каждой строфы во избежание возникающего в переводе стыка ударений, — справедливо заметил, что “ритмические структуры нашего языка богаче поэтических форм, получивших в нем право гражданства”. В целом этот эксперимент удался. Однако стремление переводчика заменять все долгие и краткие позиции на условно соответствующие им ударные и безударные привело к тому, что ритм стиха стал слишком “преткновенным”, дробленым и рваным, а естественность течения речи утратилась из-за множества коротких слов и односложных “втычек”. Опыт оказался единичным и не имел продолжения[8].
В 1930-е годы М. Е. Грабарь-Пассек перевела два эпиникия (1-й Пифийский и 1-й Истмийский)[9], отказавшись от точной передачи метрической структуры и упростив синтаксис. Технически эти переводы оказались ближе к опытам Водовозова, нежели Вячеслава Иванова.
Совершенно иной подход к лирике Пиндара осуществил М. Л. Гаспаров[10], переложивший весь корпус победных песней и значительное количество отрывков свободным стихом. Этой работой филолог положил начало целому ряду других “экспериментальных переводов” (“Неистовый Роланд” Л. Ариосто, стихотворения С. Гейма и Г. Тракля, “Переводы с русского”)[11]. Обосновывая свою концепцию, он писал в послесловии: “Каждый перевод жертвует одними приметами подлинника ради сохранения других. Предлагаемый перевод намеренно отказывается от передачи строфического строения од Пиндара, <…> их сложного метра, изощренного языка, вычурного стиля, стараясь зато передать как можно точнее их образный строй, чувственную окраску понятий, сентенциозную выразительность идей”[12]. Таким образом, переводчик фактически продекларировал отказ понимать тексты Пиндара как поэтические и отсек в них все лишнее. Однако Пиндар как раз из числа тех поэтов, для которых лишнее — объективно ненужное с точки зрения рационального подхода, тот самый набор формальных, языковых и прочих условностей, которые поэт целенаправленно соблюдает, — не менее, а может быть даже более важно, чем содержательная составляющая. Конечно, даже лишившись изощренной метрики и строфики, “пышноветвистого” синтаксиса и словотворчества, Пиндар устоял. Полагаю, что переводчик ставил перед собой вполне определенную практическую цель — создать такой текст, который будет удобен для понимания современным читателем и пригоден для цитирования в исторической, философской и другой специальной литературе. Но перевод М. Л. Гаспарова — вовсе не подстрочник, как считают многие, а именно перевод, в котором переводчик, не ограниченный формально сдерживающими факторами, часто уходит довольно далеко от оригинала. Тем не менее, как теоретик М. Л. Гаспаров считал возможным и необходимым именно эквиметрический перевод Пиндара, однако решение этой непростой задачи оставил до будущих времен: “…так называемый перевод размером подлинника… в наибольшей степени может донести до читателя поэтическое своеобразие подлинника. Однако, по-видимому, “размер подлинника” Пиндара оказался слишком сложен для такого перевода. <…> Можно надеяться, что будущие переводчики, соединив поэтический и филологический талант, достигнут наибольших удач именно на этом пути; но покамест этого не произошло”[13].
Последний по времени переводчик Пиндара — поэт и филолог Григорий Стариковский, переложивший в 2000-е годы все Пифийские эпиникии[14] — также отказался от передачи метрики, строфики и других внешних составляющих Пиндаровой поэтической техники. Этот перевод, сделанный вольными трехдольниками, интересен рядом поэтических находок и стремлением прояснить темные места оригинала.
Принято считать, что для перевода поэзии Пиндара сходные поэтические средства в других языках не находимы из-за метрической сложности, усугубленной синтаксической затрудненностью и стилистической темнотой, потому-то на все европейские языки она и переводится выпрямленной прозой, по объему превышающей оригинал примерно в полтора-два раза. Однако поэтический смысл не тождествен прозаическому, как и наоборот, поэтому, занимаясь передачей первого, переводчик должен максимально сохранять основные составляющие оригинала: метрику, строфику, синтаксические и стилистические особенности, если, конечно, перевод как таковой в данном случае вообще возможен.
Из вышеизложенного — краткого очерка переложений и переводов — следует, что в русском языке практически все необходимые для этого средства за двести пятьдесят лет поисков уже были найдены и отчасти разработаны, необходим лишь комплексный подход к решению проблемы. Так, в области метрики, наиболее сложной части задачи, существует опыт державинского протодактилоэпитрита, с одной стороны, и вяч-ивановская попытка педантичного соблюдения пиндарова метра, с другой.
Кроме того, есть еще и двухсотпятидесятилетняя традиция переводов более простых эолийских метров так называемыми “русскими логаэдами” (начатая А. П. Сумароковым и В. К. Тредиаковским), и эксперименты по изобретению “псевдоантичных” индивидуальных метрико-строфических систем, с рифмой и — особенно — без (предпринятые некоторыми поэтами в первой четверти XIX века, теми же Г. Р. Державиным, А. Х. Востоковым и А. А. Дельвигом), к сожалению, не имевшие продолжения. Для последних характерны основанные на просодии русского языка пропуски схемных ударений и сверхсхемные акценты, стоящие на безударных местах.
Поскольку количество слогов в значащих словах древнегреческого и русского примерно одинаково и равно трем с половиной, слогонаполнение строк можно соблюсти строго. Подобным образом, например, в X-XII веках поступали переводчики византийских гимнов на старославянский, добиваясь эквиметричности за счет вариативного использования полугласных (редуцированных). Сверхсложные метрические схемы Пиндара пришлось упростить до сложных, приспособив к русской просодии; при этом ключевые акценты перевода всегда совпадают с долгими позициями оригинала, а второстепенные — по необходимости опускаются для сохранения естественности речи и разнообразия стиха.
Наличие в русских словах трех основных видов клаузул — мужской, женской и дактилической — подсказало способ разнообразить окончания стихов в переводе по следующему принципу: там, где в строке у Пиндара третий слог от конца долог — окончание дактилическое; где третий и второй кратки — мужское; где третий краток, а второй долог — женское. Перед каждой песнью приводятся адаптированные схемы, в основу которых положены вычерченные Карлом ХерманномВайзе, немецким филологом XIX века, нашедшим компромисс между метрикой и синтаксисом Пиндара[15].
С точки зрения стилистических особенностей языка оригинала логично было бы переводить песни Пиндара на старославянский. Но последний никогда не был языком внецерковной поэзии и слишком тяжел для современного восприятия, особенно из-за грамматических форм глагола. Тем не менее, некоторые его морфологические и синтаксические формы в переводе все же использованы: лексические композиты, сокращенные личные местоимения, вышедшие из употребления формы звательного падежа, второй родительный в окончаниях прилагательных женского рода, дательный самостоятельный и многое другое.
Первым опытом комплексного подхода к переложению текстов Пиндара стал перевод песни Мидасу из Акраганты на Пифийскую победу в состязании цевничих (Пиф. XII)[16]. Он и потянул за собой остальные[17]. Насколько эти экспериментальные переводы удачны, судить не мне. Читать их — подозреваю, дело нелегкое. Однако Пиндар, которого не вполне понимали даже его современники, надеюсь, их бы одобрил.
Ферону из Акраганты, на победу в колесничном ристании
Струнницеправные песни,
кто из бессмертных, — богоравных, — людей нами
восславится? —
Коль Писа — Зевсом; — Олимпиада же Гераклом
установлена,
по завершении битв; —
Ферона достойно ныне за победоносную
четверку провозгласить; —
сей — праведный друг,
оплот Акраганты,
и прáотцев знатных отлика, градодержцев благих; —
премного кои труждались
духом, священный строя дом при реке, — око Сикелии
открылось, время пришло сужденное, за подлинные
доблести
дав им богатств и довольств. —
О Кронов и Реин сыне, главные борения,
престол Олимпа и брод
Альфейский кого,
напевами тронут,
и впредь сохраняй благосклонно пашни отчие их
потомкам грядущим. — Содеянный
подвиг, праведно или неправедно, несвершенным
даже не властно представить Время, все породившее; —
пред благополучной лишь судьбою тускнеет. —
Ибо радости лютую скорбь собою,
смиряя, умерщвляют,
егда ж от бога блаженство
высшее Мойрой сниспошлется. — Рекýблагопрестольного
про дщерей Кадма, стерпевших многое; — но зло
неизмеримое
бóльшим затмилось добром. —
Среди Олимпийцев, грозной молнией убитая,
живет Семела струи-
стовласая; — столь
Палладой любима,
и Зевсом отцом, и плющом увитым сыном она. —
Вещают, будто и в море,
между пучинных дев Нерея, дана жизнь бескончинная
Инó во веки веков. — Поистине предел существования
смертным проведать нельзя,
ни день, Гелиóса чадо, прочными щедротами
исполнить призванный нас. —
Один за другим
стремятся потоки,
с собой то веселие людям, то печаль принося. —
Подобно и Мойра, ко жребиям
предков быв благосклонной, по щастии богоданном
в оное время беду вослед, напротив, направила; —
с тех пор, как сразил при встрече сын злополучный
Лая, древлереченное чем в Пифоне
пророчество исполнил. —
Сие ж Эринния видя
зоркая, бранный истребила его род в межусобицах. —
Ферсандр остался по сокрушенном Полинике,
возновлением
славный борений и битв,
Адрастова дома отпрыск оному спасительный. —
От семени же сего
возросший побег
нам Энесидама
хвальбой поразить и орудий струнных звоном пора. —
Ведь он в Олимпии чести
был удостоен сам, в Пифоне ж и близ Истма Харитами
на равных с братом повит цветочным за
двенадцатиристание
четвероконки венцом. —
Удачей, во пре добытой, гóре заглушается. —
Богатство, доблестей блеск
приявшее, столь
различные пользы
приносит, великих и малых добавляя забот, —
звезда лучезарная, истинный
свет — оно для людей; — обладающий им да знает
будущее, — как умéрших души там нечестивые
казнятся; — сколь строгим судия приговором
в преисподней злодействам грозит, свершенным
в пределах Зевса здешних. —
Однако денно и нощно
праведных солнце освещает, — они жизнь безмятежную
препровождают, для пропитания убогого поверхности
не бороздят ни земной,
ни водной, не покладая дланей; — но меж чтимыми
богами вечность ведут
бесслезную те,
кто в клятвах им верен
остался. — Ужасные муки прочим претерпевать. —
Свою ж возмогшие твердо,
трижды в обоих быв мирах, удержать от беззакония
любого душу, — все в крепость Кронову
путем восходят Зевсовым; —
там Океана ветрá
лелеют Остров Блаженных; — пышут золотые где
цветы, на суше — одни,
с блестящих дерев,
в воде же — другие; —
чтоб дланями тем плетеницы вить из них и венцы
по воле благой Радамантовой; —
сделал оного первым подручным отец великий,
Реи супруг, на престоле выше всех восседающей. —
Приближены к ним Пелей и Кадм; — преселила
матерь, Зевсово сердце мольбами тронув,
туда же и Ахилла; —
кем Гектор неодолимый,
столп неприступный Трои, свален и кем в прах
ниспровержены
Кикн с Эфиопом, рожденным Эос. — Много быстрых
в туле спрятано
стрел у меня под рукой,
понятливым говорящих; — прочим — толкователи
нужны. — Премудрый рожден
со множеством ведств. —
Наставленным в оных
вотще, пред божественной птицей Зевса как воронью,
вещать в разгласии буйном. —
Ныне ж из лука, сердце, выстрели в цель. — Снова
направивши,
кого настигнем души смиренной остриями
достославными? —
Их в Акраганту пустив,
словами честными чувства истинные выскажу:
за сотню лет ни один
град не произвел
любезного мужа
и дланью щедрее, и нравом добродетельней, чем
Ферон. — Справедливости чуждая,
против хвал ополчается наглость людей ничтожных,
кои хотят оговором благородных прекрасные
дела извратить. — Пески сочесть невозможно; —
сколько радостей оный другим доставил,
кто смог бы перечислить?
Агесию из Сиракуз, на победу в колесничном ристании на месках
Златыми подпирая крепко-
стенный столпами притвор
здания, словно великолепный чертог
строим. — В начале ж лицом блестящим дóлжно
наделить. — Коль победитель
сей Олимпийский вдобавок
и жрец во Писском вещем святилище Зевсовом,
и Сиракуз сонаселитель славных, —
песнь обойдет ли такого
мужа, не встретят ли в лестных
беззавистные сограждане напевах? —
Причастен зрится сын Состратов
богом ведóмой стопой
поступи сей. — В безотважных доблестях несть
ни для людей, ни для кораблей долбленых
чести. — Те же, что добыты
мужеством, памятны многим. —
Тебе хвалой, Агесию, стала б Адрастова
речь о гадателе прямая, сыне
Экловом, Амфиарае,
коего вместе с конями
славными земля однажды поглотила. —
Семь погребальных тогда
костров сложивший молвил при Фивах слова
таковые сын Талая:
“Страшно тоскую по нем, по зенице рати моей,
кой и копьем разить, и гадать
искусен одинаково!” —
Сиракузский шествия
сей с тем предводитель сравним. —
Я же, хотя не большой
любитель раздоров и ссор,
клятву великую давши,
буду свидетель тому подлинный; —
медогласные меня поддержат Музы. —
Так запряги ж немедля крепость
месков, о Финтию, мне,
шпарь, прямоезжей дорогой живо промчим,
дабы к мужам из его явиться рода
мигом; — ибо сей всех прочих
путь предводителям оной
одрицы лучше вéдом, понеже в Олимпии
венцы стяжали. — Посему и дóлжно
песней врата растворить им; —
мне же предстать пред Питаной,
при Эврота токах, вовремя сегодня; —
той, что, вещают, с Посейдоном,
Кроновым сыном, сошлась,
чтоб темнопрядую дщерь Эвадну родить. —
Во чревесах затаила бремя девства. —
С повелением послала
в месяц урочный служанок
Элата сыну плод поручить богоравному,
в Фесане над Аркадянами правил
кой и в Альфейских уделах. —
Взросшей же сей, с Аполлоном
первых сладостей вкусила Афродиты. —
Богова семени рост
скрывать недолго ей от Эпита пришлось; —
он стопы в Пифон направил,
смутную явственным злость
беспокойством сжавший в душе,
чтоб о досадном том получить
событии пророчество. —
Бросившая сребряный
кувшин и червленовитóй
пояс у черных кустов
меж тем разрешилась она
богопромысленным чадом. —
К ней Златовласец тогда с Мойрами
Элевтою милосердую приставил. —
По схватках из ея утробы
тóтчас желанный Иам
и появился на свет. — На дерне ж его,
маясь, оставила мать; — по воле вышних,
два зеленоглазых змея
вдоволь питали, заботясь,
трудами медуниц. — Из Пифона скалистого
бегóм примчавшись, царь у всех домашних
спрашивать стал о ребенке,
произведенном Эвадной; —
ибо сей новорожденный, мол, от Феба; —
гадателем из смертных лучшим,
всех на земле превзошед,
станет; — его не избыться роду вовек. —
Тако предсказано. — Те же не слыхали
слыхом, не видали видом,
где пятидневный младенец. —
В непроходимых зарослях терния спрятанный,
сиял всем нежным телом под лучами
желтых цветов и багряных; —
коих ему наказала
зваться именем бессмертным, нарекая,
матерь отныне и впредь. —
Егда ж приятный златовенчанныя плод
юности сорвал, к Альфейской
стрежисошед, всемогущего Посейдона призвал
с лучником, богозданного кой
страж Дéлоса, чтоб вымолить
честь народопастыря
своей под открытым в нощи
небом у предков главе. —
Глас отчий окликнул его
велеречивым ответом:
“Чадо, восстань и прейди в общую
всем страну отсюду, следуя глаголу!” —
За ним взошедши на крутую
Кроновахóлма скалу,
там он двойной получил гадателя дар
и прорицателя; — чуждым лжи отнеле
словесам внимать; — когда же
дерзостномыслыйприидет
Геракл, Алкидов гордый потомок, и в отчую
честь праздник многолюдный учредит с ус-
тавом великим борений,
жертвенник Зевса высокий
с вестьбищем тогда внушить ему, чтоб сóздал. —
Меж Эллинами многославен
род Иамидов с тех пор. —
Щастиеспутствует им. — Открытой стезей
шествуют чтущие доблесть. — Все достойны
их дела. — Иных насмешки ж
вызваны завистью к оным,
ристалища двенадцатиричного первыми
вкруг обернувшимся, чей славный облик
чести красой окропляем. —
Есть ли ж, Агесию, верно
то, что жившие вблизи горы Килленской
матери предки твоей
многáжды жертвы вместе с мольбами несли
вестнику богов Гермесу
благочестиво, кой прей и борений правит исход
и храбрецов Аркадии чтит, —
сей именно с родителем
громовым споспешствует,
о сыне Состратов, тебе. —
Мой изощряет язык,
что звонкий осéлок, хвалу,
льнущую к лепоструистым
токам по воле моей. — Матери
Стимфалийка мать, цветущая Метопа,
той конехлестой Фивы, рождшей
мя, чью желанную пью
воду, мужей копьеносных пеструю в честь
песнь соплетая. — Подручных днесь, Энею,
снаряжай, — сначала Геру
Девственницу да восславят,
потом проверят, зря ль “Беотийскими свиньями”
нас обзывают с древности, не зря ли? —
Ты — полномочный посланник,
Муз лепокудрых ковчежец,
чаша сладкая напевов звонкогласных. —
Скажи, воспомнят Сиракузы
вместе с Ортигией пусть,
где Иерон, справедливых помыслов полн,
жезл незапятнанный держит, чтя Деметру
чермностопую, и праздник
дщери еябелоконной,
и Зевса власть Этнейского. — Свой песнопениям
и струнным он орудиям. — В блаженстве,
временем несокрушимом,
да пребывающий благо-
склонно шествие Агесиево примет,
движущееся из-пóд
Стимфалы стен от дома ко дому чредой,
добростадныяоставя
матерь Аркадии. — Благо на оба якоря стать,
бросив с проворного корабля
их нощью бурной. — Славною
долей бог две родины
его да ущéдрит равно. —
Дай же, владыко морской,
плыть прямо, не ведая бед,
и, Амфитриты супруже
златовретéнной, позволь выситься
благовонному моих сих песней цвету!
Диагору с Родоса, на победу в кулачном бою
Как братину, виноградной влагой кипящую вскрай,
щедрой взяв рукою, зятю юному
кто жалует,
от дома вкруговую к дому,
цельнозлатýю, пустя, вершину владений своих,
дабы родству и свойствý, на пир пришедшим,
честь оказать и в друзьях
возбудить любезных ревность
единодушным союзом; —
так и я, дар Муз, богов текучий напиток, мужам
награжденным посылая, сладостный
плод разума,
сим Олимпийским и Пифийским
льщу победителям. — Щáслив доброй твердимый молвой. —
То к одному животворная Харита
взор, то к другому стремит,
при струнницахсладкопевных
и всеголосых цевницах. —
За Диагором под звон
обоих орудий грядущий ныне же,
Роду я пою, морскую
дщерь Афродиты, невесту
Гелиóсову, чтоб
мужа громадного превознести,
кем был при Альфее венец
мздой кулачной за открытый
бой и в Касталии взят,
с отцом Дамагéтом, кой Беспристрастности люб,
что ведут жизнь на триградном пространной Азии
острове близ мыса с копьями Аргóсцев. —
Начиная с Тлеполема, общеизвестную речь
сей о них мне выправить хотелось бы,
Геракловых
потомках велемощных. — Ибо
прáотец — Зевса, праматерь — чадо Аминтора им,
Астидамия. — Во множестве несметном
вкруг помышлений людских
заблуждения теснятся. —
Определить невозможно,
в настоящем иль в грядущем смертного лучший удел. —
Некогда ж Алкмены брата кровного,
Ликимния,
из спальни выходца Мидеи,
жéзлом из крепкой маслины сей населитель земли,
злостью кипящий, огрев, убил в Тиринфе. —
Ум и в премудром не тверд
от волнения. — Пустился
тот за пророчеством к богу. —
Дал Златовласец наказ
во благоуханном ему святилище, —
кораблями ко наделу
плыть от Лернейского брега
внутримóрскому, где
некогда царь величайший богов
град ливнем златым омочил,
лишь изделием Гефеста,
меднолитым топором,
глава рассеклáсь, из óтчего темени чтоб
изошла, возглас Афина издав раскатистый. —
Мать Земля при том и Небо содрогнулись. —
Людозарный бог исполнить чадам любезным тогда,
сын Гипериóна, заповедовал
долг будущий, —
созиждить первыми богине
жертвенник знатный, затем, священный обряд совершив,
сердце отца взвеселить и копьегромной
дщери. — Вселяет в людей
доблесть и благую радость
предусмотрительный трепет. —
Но забвения находит облако мрачное вдруг,
на пути прямом деяний разуму
препятствуя. —
Они, всходя, не взяли семя
жгучего пламени, — для безогненных жертв отвели
рощу на града вершине; — всемогущий,
рыжую тучу пригнав,
оснежил их многим златом; —
им даровала в искусствах
всех на земле превзойти
творящими дланями Светлоокая. —
Их создания на стогны
вышли, живым и подвижным
уподобясь. — О них
ширилась слава. — Премудрости цвет,
наставленной свыше, прозяб. —
В повестях же люди древних
сказывают, что еще,
когда разделял всю сушу с бессмертными Зевс,
никакой Родос на глади морской не виделся; —
но в соленых был сокрыт глубинах остров. —
Отлучившемуся нé дал часть Гелиóсу никто; —
так сей бог остался без имения,
не ведая. —
Зевс, вспомнив про него, собрался
заново жребий метать. — Но тот, не позволивши, рек:
“Землю растущую зрю со дна пучины
кверху седой, и сия
многоплодной станет людям,
овчим стадам благодатной”. —
Златовязной вмиг Лахéсис руки велел вознести
Кронов сын, богов великой клятвы не
оспаривать,
но согласиться с ним, что та, мол,
коль произникнет на свет, пребудет уделом сего
бога и впредь. — По излете слов крылатых,
в истине самой своей
сказанное совершилось. —
Вырос из влаги соленой
остров; — подвластен же сей
коней огнедышащих всеправителю
и лучей отцу палящих. —
Там он, сошедшийся с Родой,
сыновей произвел,
свыше премудростью их наделив
изрядной средь первых людей,
семерых; — порождены же
старшим из оных Камир,
Иáлис и Линд. — Владели своими поврозь,
на троих после раздела земли отеческой,
градами, что их назвáлись именами. —
Предводителю Тиринфян там установлены суть,
словно богу, Тлеполему, сладостно
избывшему
нещастный случай, всесожжений
празднество óвчих и суд борениям. — В них Диагор
дважды цветами увенчан был; — на славном
Истме четыре стяжал,
и в утесистых Афинах
взял по одной, и в Немее. —
Сей Аргосской меди вéдом; — в Фивах добился наград
и в Аркадии, средь узаконенных
в Беотии
прей и в Пеллане; — шесть в Эгине
раз побеждал; — и в Мегарах имя на каменный столп
нанесено не иное. — Отче Зевсе,
кем охраняем хребет
Атабирия, чин песни
в честь Олимпийской победы
мужа, в кулачном бою
явившего доблесть, прими; — дай оному
от друзей и от сограждан
почести; — наглости чуждым
да стремится путем
прямо, наставленный ясно во всем
заветами предков благих
правыми. — Каллианакта
семя не прячь от молвы. —
Пусть град Эратидов, благотворимый от них,
процветет, неколебим. — Хоть единоврéменно
вдруг и те ветрá подуют, и другие.
Примечания
Ферону из Акраганты, на победу в колесничном ристании (Олимп. II). [476 г. до Р.Х.] Ферон (540-472 гг. до Р. Х.), сын Энесидама, правитель Акраганты (с
Агесию из Сиракуз, на победу в колесничном ристании на месках (Олимп. VI). [472/468 гг. до Р. Х.] Агесий, сын Сострата, владелец победившей колесницы, запряженной месками (мулами), происходил из древнего и знатного жреческого рода Иамидов, потомков Иама, сына Аполлона иЭвадны; его предки по отцу переселились в Сиракузы на Сицилии при самом основании города; родиной матери была Стимфалав Аркадии. Миф об Иаме, его предках, чудесном рождении и деяниях занимает центральное место в песни. Многократно в тексте песни, перегруженной цветовыми эпитетами, возникают фонетические созвучия с именем главного героя мифа, которые частично удалось и передать. Златыми… столпами… — Пиндар сравнивает начало песни с возведением портала храма.…жрец во Писском вещем святилище Зевсовом… — к жрецам-гадателям в храме Зевса в Писе(см. примеч. к песни Ферону из Акраганты) принадлежал по роду. Адраст, сын Талая — царь Аргоса; вместе с Полиником организовал знаменитый поход Семерых против Фив, после которого единственный остался жив.Амфиарай, сын Экла — знаменитый в древности предсказатель, обманом втянутый в поход Семерых; по мифу его колесница вместе с ним ушла под землю, когда он спасался от преследователей. Семь погребальных… костров… были сложены для павших войск всех семи предводителей; сами же вожди, кроме выжившего Адраста, провалившегося под землю Амфиарая и Полиника, которому было отказано в погребении, были похоронены в Элевсине. Крепость месков — то есть самых лучших мулов. Финтий — профессиональный возничий, нанятый Агесием для управления одержавшей победу колесницей. Одрица — разновидность колесницы. Питана — нимфа притока реки Эврот в Спарте; по Пиндару она родила от Посейдона Эвадну, мать Иама. Эпиту, сыну Элата, правившему в аркадской Фесане, Эвадна была отдана на воспитание. Альфейские уделы — земли по берегам Альфея(см. примеч. к песни Ферону из Акраганты). Взросшей же сей… — то есть когда же она повзрослела (дательный самостоятельный).…он стопы в Пифон направил… — “непорочное” зачатие Эвадны встревожило Эпита; не зная, как к нему относиться, он отправился спрашивать у оракула. Златовласец — эпитет Аполлона. Элевтоя — кормилица и нянька Иама.…два зеленоглазых змея… трудами медуниц. — Покровительство змей и вскармливание медом считались признаками будущего пророка.…под лучами желтых цветов и багряных… — Речь идет о фиалках, греческое название которых (иа) созвучно с именем Иама и здесь поэтически этимологизируется. Страж Делоса — Аполлон. Кронов холм — небольшая гора в Олимпии.…в отчую честь праздник… — Олимпийские игры. Ристалище двенадцатиричное — двенадцать кругов, необходимых для победы. Килленская гора — на севере Аркадии, была посвящена Гермесу.…с родителем громовым… — с Зевсом. Матери Стимфалийка мать цветущая Метопа — нимфа озера близ Стимфала, родного города Агесия, считалась матерью нимфы Фивы, по которой назван родной город Пиндара. Эней — предводитель хора, который должен был исполнить песнь Пиндара, по преданию, не умевшего петь. Гера Девственница почиталась именно в Стимфале. Беотийскими свиньями согласно древней поговорке пренебрежительно называли жителей Фив; Пиндар ее оспаривает. Ортигия — полуостров, входивший в состав Сиракуз. Иерон — правитель Сиракуз, где был жрецом Деметры и Персефоны, дщери еябелоконной, а в новооснованном им городе Этна — жрецом Зевса. Свой песнопениям… — о том, что Иерон был не чужд искусствам, Пиндар говорит в посвященной ему песни (Олимп. I). Две родины — Стимфал и Сиракузы. Владыка морской — Посейдон, муж Амфитриты, изображавшейся с золотым веретеном.
Диагору с Родоса, на победу в кулачном бою (Олимп. VII). [464 г. до Р. Х.] Диагор, сын Дамагета, одержавший победу в кулачном бою, происходил из древнего рода Эратидов; был одним из самых знаменитых древнегреческих атлетов, отличался двухметровым ростом и невероятной силой; на его счету были многократные победы во всех четырех всегреческих играх и во множестве местных. Песнь, по преданию, была начертана золотыми буквами в родосском храме Афины Линдской. В центральной части песни — три мифа: о предке ДиагораТлеполеме, сыне Геракла и Астидамии, дочери долопского царя Аминтора, о чудесном рождении Афины и о происхождении острова Родос. Нимфа Рода (“Роза”), от которой произошло его название, дочь Посейдона и Афродиты, невеста Гелиоса.…на триградном… острове… — на Родосе, где располагались города Камир, Иалис и Линд, названные по именам трех сыновей старшего сына Роды от Гелиоса.…близ мыса с копьями Аргосцев — напротив Книдского полуострова в Азии. Ликимний — сын Электриона и его наложницы Мидеи, брат Алкмены, матери Геракла, по отцу, двоюродный дед Тлеполема, которым и был убит в порыве гнева. Тиринф — город в Арголиде, где царствовал Тлеполем. Златовласец — см. примеч. к Шестой Олимпийской. …ко наделу… от Лернейского брега… внутриморскому… — то есть от Аргоса к Родосу. Людозарный бог — Гелиос, сын Гипериона.…отца… и копьегромной дщери — Зевса и Афины. Светлоокая — эпитет Афины. Их создания на стогны вышли… — жителям Родоса (прежде всего, загадочному племени Тельхинов) приписывалось создание неких человекоподобных механических существ. Лахесис — одна из Мойр, богиня жребия.…богов великой клятвы… — клятвы рекой Стикс.…из влаги соленой… — из моря.…коней огнедышащих всеправителю и лучей отцу палящих — то есть Гелиосу. В них — в местных играх на Родосе; далее подробно перечисляются победы Диагора в других местных и всегреческих играх. Аргосская медь — медный щит, вручавшийся победителю состязаний в честь Геры. Пеллана — город в Лаконии. Эгина — город на одноименном острове в Сароническом заливе между Аттикой и Арголидой.…в Мегарах имя на каменный столп… — Мегары — крупный торговый город на Коринфском перешейке, где проходили местные игры, имена победителей в которых высекались на каменных плитах.Атабирий — гора на Родосе. Каллианакта семя — Эвкл, сын дочери Диагора и Каллианакта, правителя Линда, града Эратидов, также олимпийский победитель. Ветра — частая у Пиндара метафора житейских бурь.