Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 7, 2011
Статьи, эссе#
Марина Ефимова
Человек в белом костюме
Приключения Марка Твена в старости
Одной из литературных сенсаций 2010 года был выход первого тома “Автобиографии Марка Твена” — к 100-летию со дня смерти писателя. Основной объем автобиографии впервые был опубликован в 1924 году, раскритикован, издан в новой последовательности эпизодов в 1940-м, снова раскритикован, переиздан в 58-м и почти забыт. В новое издание вошли, кроме этого текста, материалы, ранее не публиковавшиеся, и материалы, не публиковавшиеся с 1917 года. Рецензент газеты “Нью-Йорк таймс” писал, что в нынешнем издании около половины материалов — новые. Рецензент журнала “Нью-Йоркер” писал, что нового — лишь 5 %. А большинство читателей считают это издание самой первой публикацией автобиографии великого юмориста. Самое смешное, что Марк Твен планировал всю эту путаницу.
Вот что рассказал об этом автор книги “Марк Твен — человек в белом”, профессор университета IndianaStateUniversity, Майкл Шелден:
Он был шоумэн, актер, лицедей, и автобиография была его последним представлением — в несколько актов. Он говорил: “Сначала будут под запретом одни записи, через 20 лет — другие, а через 100 лет предыдущие запреты будут не актуальны, и пройдет всё целиком”. Он планировал последний акт своего шоу на сто лет вперед, предвидел сенсацию, и оказался прав[1].
Майкл Шелден своей книгой тоже произвел сенсацию, разрушив образ Марка Твена в старости, который рисовали многие биографы, в частности — автор книги “Единственный Марк Твен” Фред Каплан:
В последние годы жизни юмор Твена стал темней и циничней, что не удивительно. В середине 90-х годов, в возрасте шестидесяти лет, он обанкротился, с трудом вылез из долгов и мучился чувством вины перед семьей. В 1896-м он потерял младшую дочь, в июне 1904-го — жену, которая так и не оправилась после смерти 20-летней дочери. У средней его дочери была эпилепсия, и она умерла за год до смерти отца. Сам Твен много болел. Его смерть в 1910 году была концом чрезвычайно продуктивной жизни, но к тому времени в нем было уже очень мало энергии[2].
Так ли это? Так — в течение двух лет после смерти жены. Но никто, кроме друзей, не видел, что Марк Твен постепенно оживал, восставал из пепла, как птица Феникс. Это стало очевидным лишь поздней осенью 1906 года. Читаем в книге Майкла Шелдена “Человек в белом”[3]:
В Библиотеке Конгресса проходили слушания по поводу закона об авторском праве. Марк Твен, обеспокоенный судьбой дочерей, всю свою писательскую жизнь боролся за это право. Поэтому его пригласили выступить, хотя, зная его ситуацию, не надеялись на его появление. Но к концу выступлений в зал, набитый конгрессменами, писателями и чиновниками в темных зимних костюмах, вошел Марк Твен в ослепительно белом костюме-тройке — в тон его седой белоснежной шевелюре. Все головы повернулись к нему. Твен поднялся на кафедру. Один из репортеров писал потом: “Он произнес речь, серьезная часть которой глубоко всех тронула, а юмористическая заставила сенаторов и конгрессменов рыдать от смеха“. Он превратил юридические слушания в культурное событие. На его последних словах зал взорвался аплодисментами. Так был создан новый (и уже вечный) облик писателя — в белом костюме. “Почему вы надели белый костюм?” — спрашивали журналисты. И Марк Твен отвечал: “Потому что я не люблю привлекать к себе внимание”.
В новогоднюю ночь с 1906-го на 1907 год у помещения нью-йоркской “ElectricMusicCompany” толпа слушала, как новый инструмент — электрический телгармониум играл новогоднюю песню на стихи Роберта Бернса “AuldLangSyne”. Шел первый публичный сеанс передачи музыки по телефонным проводам. Марк Твен был первым подписчиком на новый сервис и в новогоднюю ночь собрал у себя три десятка гостей и репортеров на музыкальный вечер. Он открыл его небольшой речью:
У подобных изобретений один недостаток — они вмешиваются в наши планы. Я, например, узнав о новом техническом чуде, отложил свою смерть. Я не могу покинуть этот мир, пока не освою все его чудеса[4].
Вечер был театрализованным. Сам Марк Твен в паре с молодым актером играл одного из близнецов, на чьем самочувствии немедленно отражаются действия брата. (Близнецы сильно отличались по возрасту, но это не смущало зрителей.) Младший брат-гуляка выпивал из фляжки, а старший — Марк Твен — читал лекцию о пользе трезвости и неудержимо пьянел. Публика так хохотала, что Твену пришлось остановиться, потому что не был слышен текст. Веселились до утра. Писатель признавался, что этот вечер был одним из счастливых моментов его жизни. “В 70 лет, — писал он в письме другу, — я веду свою обычную жизнь, то есть такую, которая немедленно убила бы любого другого”.
Юмор и сам по себе вещь загадочная, а тем более — его презентация. Марк Твен произносил свои шутки абсолютно серьезно, словно никак не подозревая, что его слова могут кого-то насмешить. Однажды он подпортил грим целой театральной труппе, насмешив ее до слез перед спектаклем. Молодая актриса — рыжая красавица Билли Бёрк — поправляла перед зеркалом волосы. Марк Твен прижался к ее головке своей белоснежной седой шевелюрой и сказал строго: “Билли, мы, рыжие, должны держаться вместе”. Актеры обожали его абсурдистские шутки, его стиль. Но, конечно, главный секрет был в меткости его юмора, в понимании человеческой природы, над которой он подшучивал: “Перед каждым умирающим — трудный выбор: идти в рай (ради климата) или в ад (ради хорошей компании)”.
В 1906 году Твену оставалось четыре года жизни. За эти годы он построил особняк в Коннектикуте; помог организовать детский театр, написал массу эссе и рассказов (в том числе пронзительный “Рассказ собаки”, который начинается так:“Мой отец — сенбернар, моя мать — колли, а сам я пресвитерианец).Твен путешествовал, дружил с обожавшей его писательницей Виллой Катэр (которую принимал, как и многих других гостей, лежа в постели), встречался с будущим президентом Вудро Вильсоном; флиртовал с самыми красивыми актрисами Бродвея; прогремел в публичных спорах о женской сексуальности; обманулся в любви, пережил публичный скандал и нашел брата в лице своего принципиального врага. Не имея своих внуков, он окружил себя чужими. Не имея будущего, он вдохновился прошлым и написал “Автобиографию”.
Марк Твен обожал жену. Но ОливияКлеменс, при всех ее огромных достоинствах, была слишком предана условностям общества. Она довольно строго цензуровала писания мужа, вычеркивая неприличные выражения, и считала его лучшей вещью роман “Принц и нищий”. При ней Марк Твен не посмел бы играть при журналистах роль пьяного или писать о женской сексуальности. А будучи человеком принципов, Оливия не одобрила бы его дружбы с Генри Роджерсом.
Для многих американцев, включая президента Тедди Рузвельта, Генри Роджерс, пятый по богатству человек в Америке, правая рука Джона Рокфеллера в компании “Стандарт Ойл”, был символом самого вредоносного явления своего времени — монополистического капитализма. Либеральные газеты называли Роджерса “позором республики”. (Марк Твен и сам ядовито высмеивал баронов-грабителей “позолоченного века”.) С другой стороны, Рокфеллер, хоть и использовал талант и чутье блестящего финансиста, но не допускал его до высоких постов — по моральным соображениям. Святоша Рокфеллер осуждал веселый цинизм Роджерса, его ироничность и виртуозное сквернословие[5].
Жизнь свела Твена и Роджерса неожиданно. Банкротство, которое объявило издательство, основанное Марком Твеном, привело к тому, что кредиторы грозились отнять у него дом и все права на его вышедшие и даже будущие книги. В отчаянии Твен обратился к Роджерсу, который выражал ему свое читательское восхищение. Роджерс отложил свои дела, занялся делами Твена и все уладил: был сохранен дом, деньги, принадлежавшие Оливии, авторские права писателя и его финансовая репутация. Роджерс перевел долги Твена на себя, дав ему возможность выплачивать их постепенно. На чем же держалась дружба этих столь разных людей? На благодарности? Я спросила об этом профессора Шелдона:
Нет-нет, они были настоящими друзьями. Началось, конечно, с благодарности, но оказалось, что в чем-то они очень близки: похожее детство, воспитание, одинаковая жадность к жизни и любовь к словесным играм. При этом каждый восхищался в друге тем, чего не имел сам. Твен писал Роджерсу: “Мы с вами — команда. Вы — самый полезный человек из всех, кого я знаю, а я — самый орнаментальный”. И действительно, когда Твен иногда заходил в суровый офис компании “Стандарт Ойл”, даже наиболее засушенные чиновники обнаруживали признаки жизни, даже секретарша по прозвищу Сфинкс. Роджерс возил Твена на своей яхте на Бермуды, катал в автомобиле, поселял у себя в доме, когда писателя одолевало одиночество. Марк Твен говорил: “Да, он — пират. А я только мечтал стать пиратом”. Они любили друг друга по-братски — как Том Сойер и Гек Финн, только уже богатые и знаменитые.
Журналисты приставали к Твену с вопросом, о чем он говорит с Роджерсом, и писатель отвечал: “Он дает мне советы, как лучше писать, а я ему — как лучше вести финансовые дела. Но мы оба оказались бездарными учениками”.
Злым гением последних лет Марка Твена стал не пират Уолл-стрит, а маленькая женщина с ласковым лицом и вкрадчивыми манерами — ИзабелЛайон. Исполнительная и работящая, она была его секретарем, но постепенно, тихо и нежно отвоевала позицию доверенного лица и компаньонки. Твен с удовольствием позволил ей стать буфером между ним и хлопотами ежедневной жизни.
Границы их отношений никогда не были прояснены и, похоже, менялись — в зависимости от настроения Твена. Женщина с привлекательным, чувствительным лицом; женщина страстных чувств, скрытых за осторожными манерами, она обращалась со старым писателем с нежностью и терпением жены. Утешала, играла с ним в карты, следила за его одеждой, подавала выпивку, сушила ему волосы после ванны. Многие были уверены, что она метит на место покойной миссис Клеменс.
При этом ИзабелЛайон умудрилась вызвать раздражение у всех, с кем сталкивалась. Художник, писавший портрет Твена, жаловался, что она “постоянно вертится рядом и ведет себя с посторонними с лакейской надменностью”. Дочь Твена Клара поймала ее на том, что она носит драгоценности покойной Оливии. Адвокат писателя с тревогой следил за тем, как мисс Лайон и второй секретарь — РалфАшкрофт (за которого она позже вышла замуж) — постепенно прибирают к рукам финансы писателя, добившись от него доверенности на доступ к его деньгам. Наконец, сам Марк Твен с ужасом обнаружил, что Изабел, облеченная властью принимать решения, держит его больную дочь Джин в санаториях, не давая ей возможности вернуться домой. Снова делами Твена занялся Роджерс и посоветовал ему тихо уволить въедливую парочку. Но писатель так горел мщением, что написал летом 1909 года “Ашкрофт-Лайон манускрипт” — 400 яростных страниц. Скандал вышел наружу. Шелден так описывает чувства Марка Твена:
Он писал, что идея обмануть и ограбить его была “такой темной и романтичной, такой мистически театральной, словно была почерпнута из старинного романа”. Именно эта литературная параллель особенно бесила Твена. Его гордость была страшно уязвлена тем, что он, с его писательским даром, оказался недостаточно проницательным, чтобы заметить игру Лайонс, и позволил ей сделать из себя персонажа в мелодраме, поставленной двумя ворами. “И хуже всего то, — писал он, — что я прекрасно сыграл отведенную мне роль — доверчивого старого дурака”.
Манускрипт, по общему мнению, не имел литературной ценности, хотя многие его прочли. Друг Твена, писатель Уильям Дин Хоуэллс, написал про него тогда: “Литература Марка все мельче, а жизнь — все крупнее”. Скорей всего, он имел в виду признание, которое накатывало на Твена со всех сторон света. В 1907 году 72-летнего писателя пригласили в Оксфорд для вручения почетной степени. Твен был счастлив: американские университеты обходили его этой почестью (кроме Йейля и родного Миссурийского).
Англичане — от докеров до аристократов — встретили его всенародной любовью. Во время аудиенции у королевской четы Марк Твен восхищался Виндзорским замком и потом поинтересовался, не согласятся ли они его продать. Королевскую семью он насмешил, но какой-то журналист спросил, не слишком ли фамильярно ведет себя писатель с королем. Твен ответил, как всегда, абсолютно серьезно: “Я вырос в лучшем обществе штата Миссури, я знаю, как вести себя в высшем свете”.
В Лондоне Марка Твена пригласили выступить на академическом обсуждении реализма во французской литературе. Это было признание Старым Светом его профессионализма. Дома его не приглашали на академические обсуждения — в Америке профессионализм не признавался за людьми без формального образования.
Год 1909 был трагическим: умерли один за другим, и оба неожиданно, Генри Роджерс и Джин — средняя дочь Твена. Он писал:
Я потерял Сузи тринадцать лет назад; я потерял ее мать — ее несравненную мать — пять с половиной лет назад; Клара уехала и живет в Европе; и теперь я потерял Джин. Семь месяцев назад умер Генри Роджерс — один из лучших моих друзей. Как я нищ… я, кто был так богат.
Единственным его утешением остались чужие дети — его “рыбки-ангелы”, приемные внучки.
Марк Твен остался один, — рассказывает Шелден, — хотя обожал, когда вокруг него были дети. (Иначе он не написал бы “Принца и нищего” и “Тома Сойера”.) И он устроил клуб “Аквариум” — для маленьких девочек, дочек своих друзей, которых называл именем тропических рыбок — AngelFish. Он водил их в театры, играл с ними в карты, рассказывал истории, выступал в их школах. Он был для них идеалом дедушки. Однажды у кого-то в гостях он одевался в прихожей и сказал, глядя в зеркало: “Как бы я мечтал иметь такого деда!”
Его последнее путешествие было на Бермуды, где он жил в семье одной из своих ангельских рыбок — Хэлен Аллен. Там ему и стало плохо: у него хлынула носом кровь. Все кинулись кто за полотенцем, кто за водой, кто за доктором, а Твен сказал Хэлен: “А ты беги и принеси бумагу и карандаш, чтобы записать мои последние слова”. Он срочно уехал, чтобы своей смертью не доставить хлопот гостеприимным хозяевам. И одна из трех его последних фотографий — с девочкой, которая хохочет, закинув голову. Следующая — в кресле, на сходнях парохода. Следующая — в белом костюме, в гробу.
Среди материалов, появившихся к столетию со дня смерти Твена, была статья в журнале “Нью-Йоркер” критика Адама Гопника, в которой он писал:
Были времена, когда Марка Твена называли литературным неудачником. Историк литературы Ван Вик Брукс стал известен в 20-х годах книгой “Испытания Марка Твена”, где впервые выдвинул идею (много раз потом повторенную), что Твен написал лишь одну великую книгу — “Приключения Геккельберри Финна”. Этим романом он впервые блистательно доказал, что расхожий, будничный “американский” язык может стать материалом высокой литературы… За прошедшие сто лет репутация писателя сильно выросла… но, по сути, и сейчас великий Марк Твен — это Марк Твен “Приключений Геккельберри Финна” и заметок путешественника “Жизнь на Миссисипи”.
Когда я спросила профессора Шелдена, согласен ли он с этим мнением, он ответил:
Конечно, нет. Марк Твен в литературе — как Битлз в музыке, он создал столько “хитов” (романов, рассказов, эссе, мемуаров, скетчей, шуток), что каждому есть во что влюбиться. Его талант был сказочно щедрым. И он сам о себе точно сказал: “При всей легкости и фривольности, мои писания имеют одну серьезную цель: высмеять в жизни притворство, лицемерие и глупые предрассудки”. Сейчас студенты часто меня спрашивают: кого из современных писателей можно с ним сравнить? Никого. Ему нет равных.
Марк Твен сказал о себе: “Я — спресованное в один костюм воплощение всего людского разнообразия. Я — представитель рода человеческого… о чем временами горько сожалею”.