Перевод и вступление Натальи Ванханен
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 12, 2011
Перевод Наталья Ванханен
Господь, уйми печаль мою, тебе ли не знать, о чем я…#
Вместо поклона
Несколько слов о
поколении 27 года
Стихи Хорхе Гильена и Луиса Сернуды
Перевод и вступление Натальи Ванханен
Делить литературу на поколения удобно. Критикам.
Сами представители одного поколения редко видят меж собой какую-то общность. Им
ближе: “Нет, никогда ничей я не был современник”. Что общего, скажем, у
Мандельштама с Маяковским? А может, с их ухода прошло слишком мало времени?
Может, минет лет триста, и выявятся общие трагизм, ранимость и обреченность,
каких не знала уже последующая поэзия, и станет ясно — вот оно, поколенческое
явление. Ведь признаются же некоторые нынешние музыканты, что не отличают
музыки Сальери от музыки Моцарта: просто в ту эпоху так писали!
В Испании принято выделять два важнейших
поколения в национальной литературе.
Первое — великое поколение 98-го: имеется
в виду 1898 год, когда Испания окончательно перестала быть империей, утратив
свою последнюю колонию — Кубу. Тогда в литературу пришли Унамуно и Ортега-и-Гассет,
Хименес и Мачадо, Пио Бароха и Валье-Инклан.
Второе крупнейшее поколение испанских
поэтов ХХ века — поколение 27 года: Гарсиа Лорка, Рафаэль Альберти, Мигель
Эрнандес, Хорхе Гильен, Луис Сернуда, Висенте Алейсандре, Педро Салинас,
Херардо Диего, Дамасо Алонсо. Это только основное ядро, а вокруг еще десятки
имен, заслуживающих пристального внимания. А ведь есть еще музыканты,
художники, скульпторы, режиссеры с мировой известностью: Сальвадор Дали,
Альберто Санчес, Луис Бунюэль…
Должно быть, происходили тогда, в 20-х,
какие-то особые вспышки на солнце и затмения луны, раз столько блистательных
талантов явилось на свет одновременно — и в Испании, и в России, и в других
европейских странах. К своему третьему десятилетию ХХ век уже успел поманить большими
обещаниями и принести горькие плоды, но много еще надежд было впереди, и немало
предчувствий чего-то страшного бродило в сердцах, а для настоящей поэзии нет на
свете дрожжей лучше.
При всех творческих различиях,
представителей этого поколения роднили общие либеральные устремления, страстное
желание обновления — как в общественной жизни, так и в поэтике. А еще общие
учителя и наставники, столь несхожие меж собой: Поль Валери, Рамон Гомес де ла
Серна, Ортега. И неистовая, как в начале времен, вера в Слово. И весьма
плодотворная попытка сочетать, казалось бы, несовместимое: испанскую
поэтическую традицию, ее народные песни, романсы, коплы (лирическая
разновидность частушки), рождественские вильянсико, житийные апокрифы с
авангардом и сюрреализмом.
Группа молодых поэтов публично заявила о
себе, собравшись в 1927 году в Севилье, чтобы торжественно отметить
трехсотлетие со дня смерти крупнейшего поэта эпохи испанского барокко Луиса де
Гонгоры. К тому моменту Гонгора был прочно забыт, но поколению Лорки понадобился
именно он, поэт изощренной метафоры и сложного, “темного” стиля — словом,
первый истинный сюрреалист! И вот через три столетия после смерти Гонгора
воскрешен и вознесен на недосягаемую высоту.
Судьбы поэтов 27 года сложились
по-разному. Гарсиа Лорка получил пулю, Висенте Алейсандре — Нобелевскую премию.
Кому-то досталась трагическая безвременная кончина, кому-то долголетие
Мафусаила. Но все они тяжело пережили гибель Испанской республики и годы
франкизма, для многих обернувшиеся изгнанием и смертью на чужбине.
Признаемся, из всех названных поэтов у
нас, в России, пока по-настоящему известен и любим один только Лорка. Он
прекрасно переведен Анатолием Гелескулом, да и многие из нас, испанистов,
считали за честь добавить хоть штрих, хоть строчку, чтобы приблизить Лорку к
русскому читателю.
Так сложилось. Хочется надеяться, что эта
любовь навсегда.
Если же представить испанскую поэзию
поколения 27 года в виде спектра или, скажем, радуги, то Лорка по накалу
страсти, по драматизму, наверное, займет центральное место, Хорхе Гильен с его
восторженным восприятием мироздания окажется в самой светлой зоне, а Сернуда с
его безысходной печалью — в самой темной.
Хотелось бы дать какое-то представление
обо всей радуге, но едва ли это возможно в границах одной стихотворной
подборки. Так что ограничимся пока ее крайними точками.
Когда Висенте Алейсандре получил
Нобелевскую премию, критика была единодушна во мнении, что это премия всему
поколению.
Журнал “Иностранная литература” уже
представлял Хорхе Гильена и Луиса Сернуду своим читателям. Мы возвращаемся к
этим именам снова. Будем считать эту публикацию скромной данью памяти, чем-то
вроде поклона всему великому и трагическому поколению 27 года в год Испании в
России.
Хорхе Гильен
Вдоль
знаменитых старых берегов
Речка, что качала
былое в тени,
ты куда умчала
минувшие дни?
Все, что прежде жило,
под всплески весла
нá берег сложила,
с собой унесла?
Снова вечер. Снова
на травах роса.
Голоса былого —
твои голоса.
Время неустанно,
как вечность сама,
под листвой платана
года, как тома.
Все ушло за реки,
за мост у пруда.
Навсегда, навеки
осталось — всегда.
Соловей
Поклон дону Луису[1]
Соловей — ночной павлин,
распустивший веер звука,
словно весточку долин,
шлет туда, где спит излука,
вдаль, где истово горит
вечный свет, взойдя в зенит,
где, должно быть, никогда
птица — огненная сфера,
божество, сиянье, вера —
соловью не скажет: “Да!”
О, прекрасная моя,
ты нужна мне! (Белизною
в сердцевине бытия,
в памяти, во мне, со мною,
а свиданье — стороной,
мимо). Встреча — ужас мой!
Переполнен — полонен.
Красота — почти помеха.
Что в ней? Что? (Но точно веха —
разбудивший память сон.)
(Далее см. бумажную версию.)