Перевод К. Старосельской
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 10, 2011
Репортаж сегодня#
Малгожата Шейнерт
Польский репортаж и китайская кухня
В мае 1989 года вышел первый номер “Газеты выборчей”. Он открывался словами Леха Валенсы, назвавшего газету “первым независимым ежедневным изданием между Лабой и Тихим океаном”.
Среди основателей газеты были авторы, и раньше охотно занимавшиеся репортажем, — чтобы отличить от репортеров “новостных”, для них в Польше было придумано неудачное название “репортажисты”. Они с радостью и энтузиазмом взялись за создание печатного органа, прокладывающего путь свободному слову. Однако сразу возник вопрос: уместен ли в такой газете репортаж (предполагалось, что основное место на ее страницах будет занимать информация и публицистика)? Не сыграл ли уже репортаж свою роль? Нужна ли теперь, когда к читателю можно обращаться открытым текстом, форма, десятилетиями позволявшая в Польше, именуемой Народной, говорить между строк?
Передача информации с помощью сигналов, которые ускользнут от внимания цензоров, но будут внятны читателям, требовала не только знания темы и тех людей, для кого все это писалось, но и наличия литературного опыта. Журналисты, которые начинали со службы в отделах информации и со временем все больше тяготели к репортажу, учились выстраивать сюжет, изучать психологию героев, создавать напряжение, очерчивать фон событий, подыскивать пуэнты, аллюзии, афоризмы. Их тексты по форме приближались к рассказу, но с этим жанром у них было два существенных различия: репортажи были актуальными и содержали подлинные факты, хотя фамилии и названия часто зашифровывались.
Авторы таких репортажей не родились на пустом месте. Протаскивание запрещенных властями тем с помощью художественной литературы имело давнюю традицию, связанную с потерей государственности после разделов Польши. Великие поэты и прозаики XIX и первых десятилетий XX века были властителями душ в стране, управляемой чужими. Будущие репортеры с молоком матери впитывали веру в могущество литературы, а впоследствии обнаруживали множество черт репортажа, например, в эпосе “Пан Тадеуш” или в III части “Дзядов” великого романтика Адама Мицкевича и у великих позитивистов ЭлизыОжешко и Болеслава Пруса. Героической традиции романтизма и социальной — позитивизма сопутствовали традиции сарматской гавенды[1] с ее красочными деталями быта, в XX веке подхваченные Мельхиором Ваньковичем, и репортажа, близкого к историко-политическому эссе, создателем которого был КсаверийПрушинский. Варшавский еженедельник “Вядомостилитерацке”, выходивший в уже независимой Польше (1924-1939), ставил этот жанр вровень с прозой и заказывал репортажи известным писателям и журналистам.
Для репортеров, формировавшихся после Второй мировой войны, эти традиции являлись образцом, однако прошло немало времени, пока они смогли к ним обратиться. Цензура, бдительность партийных редакторов и соцреализм не допускали в репортажах глубокого содержания и свободной формы, а непокорным журналистам преграждали путь в профессию. Прекрасная традиция блекла, забывалась, а труды литераторов-эмигрантов, старавшихся сохранить этос свободного слова, не доходили до Польши, да и репортаж, оторванный от отечественных источников, увядал. В канун оттепели 1956 года репортажа в Польше почти не было (если не считать короткого послевоенного периода, когда залечивались нанесенные войной травмы). В прессе печаталась официальная информация, подцензурная публицистика, иногда бодрые отчеты со строек, из земледельческих кооперативов и молодежных лагерей. Оттепель открыла дорогу репортажу живому и бунтарскому, будто давно уже поджидавшему своего часа под дверью варшавского еженедельника “По просту”. За недолгий период относительной свободы там были опубликованы драматические тексты о судьбах солдат Армии Крайовой, о молодежной контркультуре, о женщинах, занимающихся непосильным физическим трудом. Но оттепель быстро закончилась. “По просту” закрыли уже в 1957 году, однако пробудившийся репортаж искал возможность существовать, не теряя чести, точнее, не позоря свое доброе имя. Пришлось вернуться к испытанным методам иносказания и многозначительных деталей. Репортеры культурных еженедельников изобрели так называемый малый реализм. Впрочем, изобретать почти ничего не понадобилось: тут помогло некоторое ослабление цензуры (по сравнению с периодом сталинизма) да и сама жизнь. Цензура, хоть и стала чуть более терпимой, по-прежнему не позволяла критиковать систему, однако разрешала (в определенных пределах) описывать отдельные ситуации и судьбы. Обобщать наблюдения запрещалось, но читатели прекрасно справлялись сами.
Что такое малый реализм? Простой пример: рассказ об одном дне из жизни рабочих тракторного завода. Репортер выбирал несколько человек и наблюдал, как они идут на работу, как получают со склада инструменты и материалы, описывал их рабочее место, обед в столовой, возвращение домой, вечер в семье. Рассказывал об ужасных квартирных условиях, мучительных поездках в транспорте, безобразном снабжении, скверной организации труда, плохом питании, усталости и беспросветности. Оперировал только деталями, не давая никаких оценок. Ощущение безнадежности ведь можно передать и безо всяких эпитетов. Уровень бедности можно наглядно представить, описав завтрак, обед и ужин. Тяготы поездок — приведя расписание работы транспорта и расстояние от дома до работы. Отношение к трудовому люду — упомянув о ножах в рабочей столовой: острие укорочено на одну треть, чтобы нож не украли. Малый реализм добывал информацию о действительности в самых низах. Власти — партийные функционеры, государственные чиновники разного уровня — на вопросы не отвечали, говорили только то, что считали нужным. Приходилось искать частные источники информации, входить не в парадные, а в кухонные двери. Идти не к директору школы, а разыскивать независимого и отважного учителя. Не стучаться в заводоуправление, а найти рабочего или, еще лучше, работницу — женщины высказывались смелее. Скорее что-то расскажет не главврач больницы, а пациент. Не чиновник, распределяющий жилплощадь, а человек, стоящий в хвосте очереди на квартиру. Авторы репортажей часто сохраняли анонимность собеседников, но факты говорили сами за себя. Репортеры не ограничивались бытовыми зарисовками, а создавали психологические портреты.
Героем этих репортажей была деталь. Американский писатель Филип Рот назвал детали пальцами великанов. А Иосиф Бродский в эссе “Полторы комнаты” сказал: “…Память содержит именно детали, а не полную картину, сценки, если угодно, но не весь спектакль”.
Казалось бы, репортажи, сплетенные из столь серых ниток, должны быть скучными и монотонными. Однако так не случилось. Убожество описываемой действительности заставляло авторов совершенствовать форму, оттачивать язык, извлекать смыслы, кроющиеся за предметом, жестом, взглядом. Иными словами — призывало работать с особой тщательностью, дабы не загубить то, что удалось раздобыть. Это как в китайской кухне, красотой и вкусом обязанной нищете.
Малый реализм был дозволен, поскольку не говорил о причинах — только о последствиях. Он пытался приблизиться к правде, однако репортеры не строили иллюзий — они понимали, что до правды еще далеко. Но не пренебрегали даже скудными возможностями говорить о том, чего было не найти в официальной информации и публицистике. Непокорных авторов словесные игры с цензурой только воодушевляли. Наградой им служило признание в своей среде — тем большее, чем сильнее они раздражали власть.
Казалось, в мире без цензуры, с его обилием событий, никто и в руки не возьмет репортажей малого реализма. Но нет — в XXI веке их начали переиздавать. У них есть читатели, их обсуждают, о них спорят. Они помогают тем, кто не помнит 60 и 70-х, хоть ненадолго туда перенестись — в качестве так называемого простого человека. Однако репортерам пришлось заплатить за малый реализм свою цену. Я имею в виду чрезмерную привязанность к деталям, привычку вести наблюдение из партера. Характерно, что после великой победы рабочих в августе 1980 года и подписания соглашений с правительством репортеры некоторое время пребывали в растерянности, не зная, как писать о потрясающих переменах (хотя многие сами побывали в гуще событий — на бастующих верфях Гданьска и Щецина). До тех пор они не занимались политическими механизмами — только показывали, как политика влияет на повседневную жизнь.
Праздник “Солидарности”, начавшийся в августе 1980 года, продолжался шестнадцать месяцев. В декабре 1981-го было введено военное положение — и воцарилось молчание. Большинство репортеров отказались работать в навязанных им условиях. Некоторые писали в подпольные газеты, разраставшиеся как грибы после дождя, но там нельзя было помещать репортажи, чтобы не подвергать опасности их героев. Ведь форма репортажа, предполагающая участие автора в описываемом событии, открывает читателям не только ту часть жизни репортера, которую он посвящает работе над материалом, но и подробно знакомит их с его героями. Конечно, можно было прибегнуть к камуфляжу, но изобилие недоговоренностей похоронило бы текст.
В 1989 году репортеры оказались в той самой точке, о которой я упомянула в начале. Появилась первая свободная газета, за ней — другие. Страна охвачена лихорадкой. В разгаре борьба за свободные выборы, за создание демократических институтов. Нескончаемые дискуссии. Спешка. Подходящее ли время для репортажа? Вдобавок, так долго спавшего, не имевшего возможности совершенствоваться? При отсутствии у репортеров опыта, который дает работа в демократической системе?
Первую группу репортеров собрала вокруг “Газеты выборчей” ХаннаКралль, мастер малого реализма. И получила поддержку редакции и читателей. Редакция, куда вошла преимущественно молодежь из рядов оппозиции, оценила по справедливости роль, которую сыграл репортаж во времена засилья цензуры, да и читатели были того же мнения. Решено было посмотреть, выдержит ли репортаж проверку в новых условиях.
Оказалось, что репортаж способен быстро выйти из состояния спячки (так уже было однажды — в 1956-м). К приглашенным “Газетой” старым репортерам присоединились молодые, в том числе студенты-журналисты. Теперь уже можно было задавать острые вопросы чиновникам любых уровней, обобщать наблюдения, заниматься внешней, внутренней и экономической политикой, однако трудно было оторваться от привычных методов изображения действительности с их детализацией, дробностью, кустарщиной. Новому поколению репортеров очень помогло творчество безусловно выдающейся личности — РышардаКапущинского. Малый реализм доминировал несколько десятилетий, но параллельно существовало и другое, созданное Капущинским течение, которое несколько уравновешивало картину польского репортажа 60 и 70-х годов. Капущинский, зарубежный корреспондент Польского агентства печати, благодаря огромному таланту, работоспособности и упорству нашел возможность, наряду с выполнением профессиональных обязанностей, писать книги репортажей, обладающие большой литературной и информационной ценностью. В лучшей из них — “Император” (о закате владычества императора Эфиопии Хайле Селассие) — описывались механизмы власти и отношения при императорском дворе, но за этими описаниями легко было увидеть Польшу 70-х, где окружение генерального секретаря, казалось, не замечало распада государства. Репортажи Капущинского из горячих точек земного шара будоражили воображение молодых репортеров. Такие импульсы оказались очень нужны в период, когда малый реализм утрачивал свое значение и гораздо больше ценилась способность понять и описать открывшийся перед поляками мир.
Малый реализм, теряя значение как метод обмана цензуры, сохранял его как образец, позволяющий в гуще деталей увидеть социальную и психологическую подоплеку и заставляющий тщательно обдумывать форму подачи материала. Он оказался в равной мере полезным как для описания провинциального городка, так и для репортажа из воюющего Афганистана или сообщения о стычках в предвыборных штабах. Следы малого реализма заметны во всех репортажах, которые “Иностранная литература” выбрала для польского номера, хотя слово “малый” совершенно к ним не подходит. Тексты эти не могли быть написаны в годы господства малого реализма — либо по цензурным соображениям, либо потому, что репортеры в то время вынуждены были возделывать лишь свой участок.
Быть может, подпитывание малого реализма жгучим интересом к широко открытому миру привело к тому, что польский репортаж пришелся по вкусу читателям не только на родине, но и в других странах, о чем свидетельствуют большие тиражи, многочисленные переводы и — отечественные и зарубежные — литературные награды. Таким успехом польские авторы обязаны не только себе, но и растущей популярности литературы факта. Этот жанр вытесняет с книжных полок романы. Неправдоподобная вымышленная история никогда не будет столь же интересной, как неправдоподобная подлинная история. А неправдоподобные подлинные истории никогда не переведутся.