Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 9, 2010
У книжной витрины
с Михаилом Визелем
Эрик-Эмманюэль Шмитт Улисс из Багдада / Пер. с франц. А. Беляк. — СПб.: издательская группа “Азбука-Классика”, 2010. — 256 с. — 12000 экз.
Эрик-Эмманюэль Шмитт Борец сумо, который никак не мог потолстеть / Пер. с франц. Г. Соловьевой. — СПб.: издательская группа “Азбука-Классика”, 2010. — 160 с. — 10000 экз.
Самый, возможно, остроумный из современных французских писателей продолжает выпускать небольшие изящные произведения, словно прямо наследующие “Философским повестям” Вольтера. В первой из рассматриваемых здесь книг речь идет о юноше, потерявшем во время бомбежек Багдада всю свою семью и пытающемся пробраться в Европу, преодолевая, подобно джойсовскому Леопольду Блуму, классические “одисеевские” препятствия, принявшие современное обличье. В данном случае — обличье криминального мира нелегальной иммиграции. Вторая повесть — притча о поисках настоящего внутреннего “я”. На сей раз — облаченная в японские дзен-буддистские одежды: повествование ведется от лица тощего долговязого паренька, в котором никто, кроме его единственного учителя, не может разглядеть будущего великого сумоиста. Повесть настолько невелика, что половину тоненькой книжки занимает эссе переводчицы Галины Соловьевой о Шмитте.
Кадзуо Исигуро Ноктюрны. Пять историй о музыке и сумерках / Пер. с англ. Л. Бриловой, С. Сухарева. — М.: Эксмо, СПб.: Домино, 2010. — 272 с. — 5000 экз.
Живущий в Германии русский музыкальный критик Андрей Горохов в своей книге “Музпросвет” определяет музыку как метафору ушедшего времени. Английский писатель японского происхождения Кадзуо Исигуро едва ли об этом слышал, но его новейший (2009 года) сборник новелл — прекрасное подтверждение этого эффектного, но неочевидного утверждения. Исигуро не случайно впервые за тридцать лет блестящей писательской карьеры обращается к зыбкому, подразумевающему глубокий подтекст жанру новеллы. Повествование в них полно полутонов, недоговоренностей, изощренного психологизма. И, конечно, музыки — которая напоминает героям о невозвратимом прошлом. Или о неосуществимом будущем — что, в сущности, одно и то же.
Джумпа Лахири Тезка / Пер. с англ. А. Галь. — М.: Иностранка, 2010. — 352 с. — 4000 экз.
Живущая в Великобритании сорокатрехлетняя американка бенгальского происхождения блестяще дебютировала в 1999 году сборником рассказов, принесшим ей Пулитцеровскую премию. Данный роман, выйдя в 2003 году, несколько недель держался в списке бестселлеров “Нью-Йорк таймс”. Что, видимо, можно объяснить не только литературными достоинствами, но и неиссякаемой востребованностью для Нью-Йорка рассказа о молодом человеке, разрывающемся между своей экзотической (в данном случае — дальневосточной) “культурной идентичностью” и повседневной жизнью обычного американского яппи. Новизна темы вызывает сомнения, равно как и ее близость русскому читателю. Но, во-первых, это просто хорошая литература — с динамичным сюжетом, легкой грустью и тонким, сдержанным юмором. А во-вторых, тезка, который “отравляет жизнь” чувствительному главному герою — не кто иной, как… Гоголь. Именно таким именем наделил его отец.
Ричард Бротиган Собрание Эдны Уэбстер / Пер. с англ. М. Немцова. — СПб.: издательская группа “Азбука-Классика”, 2010. — 208 с. — 5000 экз.
Заветная мечта любого издателя — находящийся в идеальном порядке корпус совершенно неизвестных текстов безусловного классика. С прозрачной ситуацией вокруг авторских прав при этом. Эта книга — воплощение такой мечты. Покидая в середине 50-х гостеприимный дом своего друга Уэбстера, в котором он прожил около года, двадцатиоднолетний Ричард оставил его матери свои стихи, рассказы, наброски, а также расписку в том, что он передает ей это богатство в полное владение, и устное заверение, что это “ее социальная страховка в старости”. Трудно сказать, насколько добрая женщина поверила словам юного нон-конформиста, но архив сохранила. И не прогадала: действительно, продав его в 1992 году, через восемь лет после смерти Бротигана, она сильно улучшила материальное положение на последние восемь лет своей жизни. Что касается содержания, то это типичные juvenilia: “почеркушки”, поиски уникального стиля и своих тем, эскизы, в которых уже угадываются будущие шедевры, и несколько запрятанных среди них шедевров уже вполне оформившихся. Русские читатели могут по достоинству оценить все это благодаря переводу Максима Немцова — вполне адекватному оригиналу.
Альберто Анджела Один день в Древнем Риме / Пер. с итал. М. Челинцевой и О. Уваровой. — М.: КоЛибри, 2010. — 480 с. — 5000 экз.
Автор — популярный итальянский телеведущий и автор научно-популярных книг — выбирает для своего рассказа о Древнем Риме непривычный угол зрения. Нам предлагают “накрыться шапкой невидимкой” и провести в Вечном городе от заката до рассвета целый день. Для этого выбран один конкретный день лета 115 года н. э. Это эпоха императора Траяна, когда Римская империя переживала период наибольшей территориальной экспансии и наивысшего могущества. Автор всячески добивается эффекта присутствия: вот мы обходим городской особняк и оказываемся свидетелями утреннего туалета римской матроны, вот отскакиваем от “кортежа” патриция на людной улице и заворачиваем в латрину (общественную уборную), а вот уже возлежим с этим патрицием и его почетными гостями на торжественном ужине. Не обойдены вниманием, разумеется, и Колизей, и термы, и даже любовное ложе, которым день вполне естественным образом заканчивается.
Николай Александров Тет-а-тет. Беседы с европейскими писателями. — М.: Б.С.Г.-Пресс, 2010. — 216 с. — 3000 экз.
На первый взгляд, эта книга русского автора выбивается из темы данного обзора. Но только на первый — потому что на самом деле известный теле- и радиожурналист, книжный обозреватель Николай Александров выступает здесь в привычном амплуа журналиста, направляющего беседу своими осмысленными и порой парадоксальными вопросами. А собеседники его — 27 европейских писателей из разных стран и разной степени известности. Расставлены они исключительно по алфавиту (от Питера Акройда и Фредерика Бегбедера до Анны-Леены Хяркёнен и Пера Улова Энквиста), но Александров в своих вводках вполне прозрачно намекает, что потенциал и шансы остаться в истории литературы у них весьма различны.