Повесть. Перевод Надежды Беленькой
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 10, 2010
Перевод Надежда Беленькая
Леопольдо Брисуэла#
Счастливые беглецы
Повесть
Посвящается Гризельде Гамбаро
Когда индейцы перейдут на рысь, он сделает то же самое; и через час, когда они спешатся и возьмут коней под уздцы, он вновь повторит их действия. И тогда ему откроется нечто, чего он не ведал ранее.
Д. Саэнс Родина, выбранная по ошибке
1
Когда в конце девятнадцатого века Первый национальный конгресс Аргентины заговорил об “окончательном решении индейского вопроса”, провинциальные сенаторы настойчиво потребовали у буэнос-айресских властей прекращения войны, развязанной правительством против индейских племен на южной границе. Огромный урон, нанесенный этой войной, — утверждали они, — кровоточащая рана на теле страны, а продолжительность войны, немыслимая для цивилизованного государства, объясняется лишь легендарной трусостью столичных военных.
Обитатели пограничных фортов, следившие за ходом дебатов с напряженным вниманием, лучше других понимали, сколь справедливо и своевременно прозвучало это дерзкое заявление. Каждому солдату пампы было известно: индейцы обладают таким глубоким знанием природы, что малейшая особенность климата и ландшафта становится для них орудием куда более грозным, чем самые изощренные военные планы белых. Однако никто не осмеливался высказать эти мысли прямо, словно питая надежду, что небрежение к мудрости врага поможет истребить его.
Но вот что любопытно: однажды белому человеку удалось разгадать военные хитрости индейцев, и, что еще более примечательно, этот белый человек был женщиной, и не просто женщиной, а почти что девочкой. Но и это еще не все: мало того что девочка сумела постичь саму суть их военной стратегии, она овладела логикой индейцев, попыталась ей следовать, и это принесло ей одновременно победу и поражение и породило легенду, которая жива и поныне, хотя с той далекой поры минуло более ста лет, и лишь пепел забвения покрывает и место, где был сенат, и кости индейцев.
Эту необыкновенную девочку, о чьей биографии нам почти ничего не известно, звали Росарио Бургос. Она жила в маленьком поселке неподалеку от знаменитого форта Кебранто, и в те суровые времена, когда набеги последних индейцев, осмелевших от голода и отчаяния, опустошали пограничные селения, в ее детском худеньком теле едва-едва намечались первые признаки созревания, а ее переменчивый нрав начинал обретать черты твердого характера. Когда бакалейную лавку, которую ее отец открыл на окраине поселка, разграбили и сожгли, а сам отец скончался после тяжелой болезни, Росарио решила перебраться в далекий передовой гарнизон по ту сторону границы, куда когда-то ее старшая сестра Северина отправилась вслед за мужем, бывшим каторжником, переведенным туда из тюрьмы Кочикó.
В то тревожное время, утверждает легенда, женщинам пограничных районов пампы частенько приходилось принимать отчаянные решения, поэтому не стоит незамедлительно приписывать Росарио необычные качества, которые станут очевидны лишь впоследствии, когда мы узнаем об ее удивительных приключениях. Будни были неразрывно связаны с войной, и люди охотно шли на риск, приобретая или теряя все разом, а потом, попадая в тыл, принимались рожать, хоронить — жить обычной человеческой жизнью. Следует заметить, что работа в бакалейной лавке сделала Росарио очень расторопной, не в пример большинству ее односельчанок, кроме того, она была ловкой наездницей, а когда ей не хватало опыта, призывала на помощь смекалку. Привыкшая в своем сиротстве к независимости, она готова была самостоятельно отправиться в края неверных, но комендант поселка, Флоренсио Баутиста, едва прибывший из Буэнос-Айреса, дабы возглавить компанию по уничтожению индейцев, позволил ей отправиться в путь только в сопровождении почтенного лейтенанта Онесио Веги. Этот Вега, стоило ему захмелеть, принимался хвастать своими необыкновенными приключениями среди индейцев в те времена, когда ему было всего года три или четыре.
Отца и матери маленький Вега лишился во время одного из первых налетов касика Кальфукуры и потому стал одним из тех тридцати детей-сирот, которых в один прекрасный день его преподобие Доменико Малатеста собрал для мирной миссии среди индейцев в лагерях Салинас Грандес, — миссии, которую все белые военные осудили как чистейшее безумие. Первые несколько дней в стане индейцев прошли на удивление безмятежно, однако все закончилась полным провалом: как-то раз сам касик Кальфукура случайно обнаружил на лбу у одного мальчугана маленькое кроваво-красное пятно, и, убоявшись, что тот принадлежит к племени “вестников смерти” — невинных миссионеров из Росаса, которые в 1835 году, сами того не ведая, заразили индейцев чумой, унесшей больше жизней, чем иная война, приказал, чтобы мальчишку немедленно зарезали, а остальных заперли в крытой повозке, в которой их почти три года возили по безбрежным просторам пампы и, то и дело грозя расправой, использовали как заложников во время самых дерзких вылазок.
Учитывая столь печальный опыт, трудно представить, что же побудило дона Вегу стать спутником Росарио. Одно лишь, пожалуй, могло привлечь его: в те суровые времена, когда вся страна приготовилась к поголовному уничтожению дикарей, никто, кроме этой девочки, влюбленной в пампу, не стал бы слушать его небылицы; ибо никакой иной разумный довод или корыстные помыслы уже не могли проникнуть в его сумрачный разум, блуждавший в туманной мгле давным-давно минувшего детства.
История свидетельствует, что 13 сентября 1878 года военное руководство индейской конфедерации, обеспокоенное таинственным исчезновением касика Намункура, отправило генералу Баутисте ультиматум, получив который тот немедленно приказал засекретить план операции и все передвижения военных, а также строго-настрого запретил выходить из форта. Таким образом, отъезд двух наших всадников состоялся 11 сентября в четверг или же 12 в пятницу. Нам известно, что выехали они на рассвете с главной площади форта, и среди утренней суеты их поспешный отъезд прошел незаметно. Они получили торопливое благословение капеллана и неожиданный подарок из рук самого генерала Баутисты — бурдюк вина и мешок вяленого мяса, который, сдается нам, не слишком обрадовал путников, поскольку делал их соблазнительной добычей для индейцев, и вот под звук горна часовой торжественно опустил мост.
Глубокая печаль и блаженный покой охватили старика и девочку, пока они удалялись вглубь заболоченной и покрытой тростником равнины, казавшейся из форта краем света. Воинственные и жадные отпрыски буэнос-айресских буржуа грезили о том, чтобы пересечь этот заветный предел и там, в глубине неведомых земель, основать поместья, подобные одиноким часовням. Для поэтов эти величественные просторы оставались неиссякаемым источником вдохновения. Однако старик и девочка были далеки от всяких романтических мечтаний: они погрузились в воспоминания… Что-то настойчиво подсказывало им, что с прошлым покончено, что оно постепенно уйдет в забвение, сотрется даже из памяти. И вот под вечер до них донесся далекий крик — девочка восприняла его как зловещий крик степной птицы, однако Вега сразу смекнул, что кричит индеец, мастерски вторя крику чахи — и они остановились, пристально вглядываясь в окружающий их со всех сторон простор. Чуть позже, когда они пересекали пастбища разоренной фермы, вновь послышался крик чахи, и они не спеша осмотрели стоявшие в отдаленье тополя, затем развалины хижины, потом проводили глазами медленно проплывшего над ними фламинго, — и наконец на гребне одного из холмов заметили неподвижные силуэты сидящих верхом индейцев.
— Они из племени Кальфукуры, — тут же определил старик: над головами индейцев торчали перья, а на копьях развевались светлые волосы жертв.
— Пресвятая Дева! — воскликнула Росарио. — Пресвятая Дева…
И раньше, чем один из индейцев приказал взять их в плен, девочка что было духу погнала коня галопом, а за ней немедля поспешил встревоженный Вега: словно сама природа — природа, которую, как ему казалось, он знал так, как знают ее лишь старики и индейцы, — неумолимо и властно погнала его вперед.
Вы, друзья мои, давно привыкли к тому, что индейцев не стало, и с трудом можете себе даже представить, как они выглядят, а посему, читая эту легенду, едва ли поймете, что же заставило Росарио вести себя столь решительно для обычной девушки. Но не забывайте, что и Росарио, которую во время налетов прятали в подвалах и погребах вместе с другими детьми, не видела за свою жизнь ни одного индейца; однако пепелища и трупы, которые те оставляли после себя, и, главное, рассказы о немногих вырванных из их лап пленницах, которым дикари взрезали ступни ног, чтобы предотвратить побег, вселили в ее сердце стойкий ужас, какой оставляют в человеке только лично пережитые катастрофы. Тени вытягивались на испещренной мышиными норами заболоченной земле, а Росарио гнала и гнала коня к далекому форту, не обращая внимания на всхлипывания старика, и лишь изредка оборачивалась, чтобы взглянуть на индейцев, которые двигались вслед за ними. Казалось, погоня забавляла преследователей: спокойные и невозмутимые, они были уверены в ее благополучном исходе, словно, обратившись в бегство, девочка становилась легкой добычей. Индейцы ехали небрежной рысцой, и, лишь когда Росарио и Вега на миг теряли их из виду за неожиданно возникшим на пути холмом или стеной тростниковых зарослей, они убыстряли свой ход и вновь раздавались их леденящие душу крики “Чаха, чаха!”, но затем к ним снова возвращалась их величавая неторопливость.
Край солнца коснулся горизонта, когда гнедой под девочкой начал сдавать, да и Вега закричал, что его кобыла выбилась из сил и настало время сдаться на волю Божью и милость врага. Но Росарио, не склонная к смирению и покорности, приобретаемой обычно солдатами, всю жизнь проведшими в пустыне, неумолимо неслась все дальше. Там, вдали, багрянец вечернего неба напоминал зловещий сюжет Библии, которую в раннем детстве читала мать, — картину Страшного суда с пламенем на черном небосклоне, и ей уже казалось, что душа отделяется от тела, каждая клеточка которого жаждет лишь отдыха и покоя, меж тем как душа рвется прочь… Споткнувшись, гнедой попытался остановиться, перешел на рысь, и она, яростно погоняя его шпорами и хлыстом, в отчаянии оглянулась, чтобы определить, как далеко отстали ее преследователи. И тут, когда Росарио увидела, что они тоже погнали коней галопом, словно готовясь атаковать, с ней что-то произошло.
Дернув повод, она воскликнула: “Стоять!” — так кричат гаучо, усмиряя дикого жеребца. А случилось вот что: в этот миг ее осенило и она поняла своих преследователей — сама суть их гордой надменности, столь удивительной для побежденного народа, казалось, внезапно открылась ей, словно тугая волна поднялась откуда-то из земли и, окатив вставшего на дыбы коня, коснулась ее.
“Стоять!” — повторила она, чувствуя, как душа вновь возвращается в тело, и это обновленное тело будто владеет неким могущественным тайным оружием.
Скакавший за ней Вега решил, что Росарио увидела вдалеке форт, когда же, нагнав ее, он убедился, что впереди, сколько хватает глаз, простирается лишь унылая пустая равнина, он закричал от отчаяния. Индейцы подняли руки, грозно засвистели пущенные из боло камни, но Росарио, вдохновленная своим тайным знанием, бесстрашно соскочила с коня на землю, выхватила нож, подаренный ей отцом перед смертью, и, взяв кобылу дона Веги за повод, приказала ему спешиться. Несчастный старик, решив, что девчонка задумала сразиться с индейцами в рукопашную, неохотно слез с коня и, стараясь превозмочь страх, бормотал что-то себе под нос. И вдруг Росарио сделала нечто невероятное: улыбнувшись, она вонзила нож в шею загнанной кобылы.
Когда-то давно, в те времена, когда она была совсем маленькой и вся ее семья жила на ферме, ей приходилось видеть, как дон Бургос забивает животных и как кровь льется на вытоптанную багровую землю бойни, и теперь она испытывала какое-то странное наслаждение, словно отомстила кому-то и восстановила свои законные права. Кобыла прянула, весело хлынула кровь, Росарио глубоко вздохнула, едва сдерживая переполнявший ее восторг. Старик замер в полной растерянности, а девочка уже вновь вскочила на своего гнедого и приказала Веге сесть позади нее на круп. Невдалеке просвистел пущенный из боло камень, шлепнулся на землю и покатился, путаясь в траве. Второй камень, тоже потерявший скорость из-за большого расстояния, просвистел рядом с их головами и испугал гнедого, который взвился на дыбы, пытаясь скинуть с себя сумасшедших седоков. Росарио подобрала повод, и гнедой поскакал коротким галопом, унося на себе девочку и сидящего позади нее старика.
Индейцы закричали им в след, словно повторяя чье-то имя, и дону Веге показалось, что они призывают своих богов, готовясь догнать и убить беглецов. Он обхватил девочку за талию, но вскоре услышал, как стук копыт позади стал тише и внезапно оборвался. Обернувшись, он увидел, что индейцы и в самом деле остановились, должно быть, затем, чтобы достать луки и стрелы. Однако старик ошибался: они спешились и, подойдя к мертвой кобыле, жадно припали ртами к ране на ее шее, поспешно утоляя голод, который терзал их долгие, долгие месяцы.
Дон Вега, считавший чудом малейшее проявление женского ума, решил, что Росарио так и будет мчаться галопом, пока они не доберутся до форта; но едва они отъехали от индейцев на приличное расстояние, — расстояние, равное, заметил Вега, тому, которое отделяло их в самом начале погони, — как девочка мягко остановила гнедого и объявила, что еще немного — и они устроят привал. Покуда индейцы потрошат и разделывают кобылью тушу, они тоже восстановят силы. В противном же случае, сказала Росарио, индейцы, отдохнув и утолив голод парной кровью и сырым мясом, возобновят погоню и в два счета их настигнут.
Эти слова, прозвучавшие ошеломляюще трезво в устах девочки тринадцати или четырнадцати лет, Росарио произнесла почти шепотом, спокойная и непреклонная, словно сама земная твердь. Это не равнодушное безразличие обреченного, с удивлением отметил про себя Вега. От девочки исходили решимость и твердость, с которой держатся воины во время недолгого отдыха между двумя сражениями, когда затишье — лишь краткая передышка в долгой кровопролитной войне. И Вега приободрился.
А повесть наша, добавлю я, не только о той погоне и о том далеком ночном привале, который понадобился индейцам, чтобы разделать добычу, доставшуюся им столь чудесным образом. Наша повесть о жестокой извечной борьбе двух миров — именно о ней рассказывает сия таинственная легенда.
См. далее бумажную версию.