Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 7, 2009
Перевод Ирина Стаф
Книга — в меняющемся мире#
В статье "Книга в постоянно меняющемся мире" французский историк и социолог Роже Шартье прослеживает историю взаимодействия человека и текста, описывая, как фактура носителя — свиток, кодекс, экран компьютера — влияет на восприятие одного и того же текста. Появление нового устройства отображения информации — компьютерного дисплея — изменило не только привычные способы чтения, но и такие основополагающие понятия письменной культуры, как "автор" и "книга", а масштабные работы по оцифровке текстов, ведущиеся по всему миру, в обозримом будущем позволят получить доступ ко всему письменному наследию человечества, что не только бесконечно расширит наши возможности, но и поставит перед нами совершенно новые задачи.
Se habla de
la desaparición
Хорхе Луис Борхес
В 1968 году Ролан Барт в своей знаменитой статье[2] связал всемогущество читателя со смертью автора. Автор, свергнутый с привычного пьедестала языковой реальностью, вернее, "множеством разных видов письма, происходящих из различных культур и вступающих друг с другом в отношения диалога, пародии, спора", уступал власть читателю — тому некто, который сводит "воедино все те штрихи, что образуют письменный текст". Чтение становилось пространством, где множественный, подвижный, неустойчивый смысл "сводится воедино", где текст, каков бы он ни был, обретает значение.
За свидетельством о рождении, выданном читателю, последовали выводы, напоминавшие скорее свидетельство о его смерти. Эти выводы можно свести к трем основным. Во-первых, речь шла об изменениях практики чтения. Статистика опросов, касающихся культурных навыков французов, убедительно говорила если не о сокращении числа читателей во всем мире, то по крайней мере об уменьшении доли "серьезных читателей" всех возрастных категорий, и особенно — лиц 19 — 25 лет. Во-вторых, в мире заговорили о кризисе издательского дела и гуманитарных наук. В-третьих, смерть читателя и исчезновение чтения стали считаться неизбежным следствием "экранной цивилизации" — царства зрительных образов и электронной коммуникации. На этом последнем выводе мне бы хотелось остановиться подробнее в данном эссе. Дело в том, что в наше время возникли экраны нового типа. В отличие от экрана кинотеатра или телевизора, они являются носителями текстов — конечно, не только текстов, но и текстов тоже. Если раньше книга, письмо, чтение, противостояли экрану и изображению, то теперь сложилась другая ситуация: у письменной культуры появился новый носитель, а у книги — новая форма. Отсюда возникает весьма парадоксальная связь между навязчиво звучащим мотивом "смерти читателя" и третьей революцией книги, в результате которой меняются способы записи и распространения текстов, подобно тому, как прежде они менялись вследствие изобретения кодекса и книгопечатания. Чтобы понять, в чем состоит это противоречие, нужно заглянуть в прошлое и оценить последствия предыдущих революций, повлиявших на носители письменной культуры.
Третья революция книги
В IV веке н. э. привычная греческим и римским читателям форма книги была бесповоротно вытеснена новой — кодексом. Кодекс, то есть книга, состоящая из сложенных, сфальцованных и переплетенных листов, со временем пришла на смену свиткам — прежним носителям письменной культуры. Вместе с новой материальной формой возникли и вошли в обиход действия прежде неосуществимые: например, появилась возможность писать во время чтения, пролистывать книгу, помечать какой-либо ее фрагмент. Одновременно произошли решительные перемены и в способах обращения с текстом. В результате изобретения страницы, а также пагинации и указателей, обеспечивающих точность ссылок на произведение, то есть вследствие нового соотношения между текстом и объектом, который служит его носителем, возникли неведомые прежде связи между читателем и книгой.
Означает ли это, что мы сегодня стоим на пороге аналогичных перемен и электронная книга вытеснит или уже вытесняет известные нам формы печатного кодекса — книгу, журнал, газету? Возможно. Однако ближайшие десятилетия, скорее всего, станут временем сосуществования — причем не обязательно мирного — обеих форм книги, а также трех способов записи и распространения текстов: рукописи, печатного издания и электронного текста. Наверное, лучше принять эту гипотезу, нежели стенать по поводу неизбежной утраты письменной культуры или предаваться безудержному восторгу по случаю немедленного вступления человечества в новую эру коммуникации.
Учитывая возможность такого сосуществования, нам следует задаться вопросом о том, какова специфика новых форм научных дискурсов и способов их чтения, допускаемых электронной книгой. Последняя не может и не должна стать просто новым носителем работ, задуманных и написанных в рамках прежней логики — логики кодекса. Как писал Доналд Ф. Маккензи[3], "формы воздействуют на смысл", а значит, в электронной книге складываются новые отношения между характером изложения и научными источниками, способами аргументации и критериями доказательства. Чтобы писать или читать подобную книгу, нужно отказаться от усвоенных привычек и приемов обоснования научного дискурса — таковы, например, цитаты, постраничные сноски и то, что Мишель де Серто, вслед за Кондильяком[4], называл "языком подсчетов". Каждый из этих способов научной доказательности претерпевает глубокие изменения, поскольку исследователь может теперь строить свою аргументацию, руководствуясь не только линейной, дедуктивной логикой, но и логикой открытой, дробной, реляционистской[5], а читатель обретает доступ к документам (архивам, изображениям, звуковым и музыкальным записям), которые служат предметом или инструментом исследования. В этом смысле революция, произошедшая в способах производства и распространения текстов, является также важнейшим сдвигом в теории познания.
С тех пор как кодекс сделался основной формой книги, авторы приспосабливали к логике его материальной формы саму структуру своих произведений — например, разбивали единый дискурс, составлявший содержание того или иного сочинения, на отдельные книги, части или главы, соответствовавшие в свое время тексту на свитке. Аналогичным образом возможности (и ограничения) электронной книги требуют иной организации материала, который в книге — пока еще привычной, печатной — по необходимости подан в форме линейной последовательности текстовых отрезков. Гипертекст и гиперчтение — возможности, предоставляемые электронной книгой, — трансформируют не только отношения между изображением, звуком и текстом, связанными нелинейным образом, но и допустимые связи между виртуально бесконечным количеством текстов, утративших четкие очертания. В этом безграничном мире текстов главную роль играет понятие ссылки, то есть операции, сопрягающей различные текстовые единицы, выделенные в целях чтения.
Тем самым электронный текст ставит под вопрос само понятие "книги". В печатной культуре определенный тип материальных объектов непосредственно ассоциируется с определенным классом текстов и определенными способами обращения с ними. Поэтому порядок дискурсов здесь строится, исходя из материальной формы их носителей: письмо, газета, журнал, книга, архив и тому подобное. Иначе дело обстоит в цифровом мире, где любые тексты, независимо от их природы, читаются с одного и того же носителя (дисплея компьютера) и в одних и тех же формах (как правило, выбранных самим читателем). Таким образом, создается некий "континуум" — непрерывное пространство, где стираются различия между жанрами или группами текстов: все они внешне похожи один на другой и обладают равной авторитетностью. Отсюда характерная для нашего времени общественная обеспокоенность: утрачены прежние критерии, позволявшие различать и классифицировать дискурсы и выстраивать их иерархию. Значительному влиянию подвергается и само привычное для нас определение "книги" — то есть, с одной стороны, особого материального объекта, отличного от других носителей письменности, и, с другой стороны, произведения, чья связность и законченность обеспечиваются единым интеллектуальным или эстетическим замыслом. Цифровая техника заставляет нас пересмотреть это определение: все тексты становятся подвижными, пластичными, открытыми, а любая письменная продукция — электронная почта, базы данных, Интернет-сайты, книги и тому подобное — приобретает почти одинаковую форму.
Отсюда насущная необходимость осмыслить категориальный аппарат и технические средства, позволяющие воспринимать и обозначать некоторые электронные тексты как "книги", иначе говоря, как текстовые единицы, обладающие "собственным лицом" (идентичностью). Подобное преобразование мира цифровой письменности — необходимая предпосылка как для организации платного онлайнового доступа для пользователей, так и для защиты морального и материального авторского права. Признание авторского права в цифровом пространстве, базирующееся на неизбежном — и неизбежно конфликтном — союзе издателей и авторов, должно привести к коренному преобразованию цифрового мира, каким мы его знаем. Системы безопасности, разработанные для защиты тех или иных произведений (книг или баз данных) и ставшие более эффективными с появлением электронных книг, будут, по-видимому, развиваться и далее, фиксируя и придавая устойчивую, замкнутую форму текстам, опубликованным в электронном виде. Скорее всего, "книгой" и цифровыми текстами будет в конечном счете называться то, что не является свободной, стихийной электронной коммуникацией, дающей право любому человеку выложить в Интернете плоды своих размышлений или творчества. Подобное разграничение несет в себе опасность экономической и культурной гегемонии наиболее мощных мультимедийных компаний и лидеров компьютерного рынка. Однако если этот процесс удастся держать под контролем, он может привести к созданию в области электронных текстов нового порядка дискурсов, позволяющего, с одной стороны, отделить тексты, стихийно запущенные в сеть, от тех, что были приведены в соответствие с научными или эстетическими критериями и издательскими требованиями, а с другой — четко обозначить статус и происхождение текстов и тем самым придать им большую или меньшую авторитетность в зависимости от способа их "публикации". Только при этом условии можно свести на нет недостоверную "информацию", полученную с помощью поисковых систем.
Существует еще одна возможность произвести переворот в мире цифровых технологий. Она связана с идеей создания "электронных чернил" и "бумаги", что сделало бы передачу электронных текстов независимой от компьютера (ПК, ноутбука или e-book). Способ, разработанный исследователями из Массачусетского технологического института, позволяет превратить любой объект (в том числе и привычную нам книгу с листами и страницами) в носитель электронной книги или целой библиотеки — при условии, что он снабжен микропроцессором и подключен к Интернету, а также что на его страницы можно наносить электронные чернила, позволяющие выводить на одну и ту же поверхность разные тексты. Тогда электронный текст впервые оказался бы свободен от ограничений, связанных с привычным для нас экраном, а значит, была бы уничтожена взаимозависимость, установившаяся (к немалой выгоде для некоторых лиц) между торговлей электронными устройствами и онлайновым книгоизданием.
Но даже если не переноситься в это еще весьма туманное будущее и воспринимать как данность электронную книгу в ее современных формах, перед нами все равно встанет нерешенный вопрос: способна ли эта новая книга найти — или создать — своих читателей. С одной стороны, многовековая история чтения весьма убедительно свидетельствует о том, что перемены в навыках и поведении часто совершаются гораздо медленнее, чем технические революции, и всегда в отрыве от них. Новые способы чтения не были непосредственно связаны с изобретением книгопечатания. Точно так же понятийный аппарат, которым мы пользуемся для описания мира текстов, сохранится и впредь, несмотря на новые формы книги. Напомним, что после появления кодекса и исчезновения свитка "книга" по объему содержавшегося в ней текстового материала нередко соответствовала одному свитку.
С другой стороны, электронная революция на первый взгляд затронувшая всех без исключения, может не сгладить, а усугубить общественное неравенство. Велика опасность возникновения новой "неграмотности", означающей уже не неумение читать и писать, а финансовую недоступность новых форм распространения письменных текстов, которые обходятся недешево, очень недешево. Электронная переписка автора с читателями, которые таким образом превращаются в соавторов книги, не имеющей конца и перетекающей в их комментарии и дополнения, позволяет установить такую связь, какая прежде, при ограничениях, присущих печатному изданию, была сильно затруднена. Перспектива более непосредственных, более диалогичных отношений между "произведением" и его "прочтением" весьма соблазнительна, однако не следует забывать, что потенциальных читателей(-соавторов) электронных книг пока меньшинство. Вездесущая революция почти не коснулась реальной жизни читателей, которые в массе своей по-прежнему связаны с печатной продукцией и лишь очень немногие — с возможностями цифровых технологий. Не нужно заблуждаться на сей счет, принимая виртуальную перспективу за реальность.
Особенность — быть может, тревожная — наших дней состоит в том, что различные виды революций письменной культуры, которые в прошлом были разнесены во времени, сейчас происходят одновременно. В самом деле: появление электронного текста — это революция в технике производства и воспроизводства текстов, и в сфере носителей письменности, и в практике чтения. Можно выделить три характерные черты такой революции, которые трансформируют наши связи с письменной культурой. Во-первых, электронная репрезентация текста радикально меняет понятие контекста, а значит, и процесс создания смысла. Физическое соседство различных текстов, переписанных или напечатанных в одной книге или в одном периодическом издании, уступает место подвижному соединению текстов в логические конструкции, организующие базы данных и оцифрованные книжные коллекции. Во-вторых, она (революция) заставляет нас по-новому взглянуть на материальную сторону произведений, поскольку уничтожает непосредственную, видимую связь между текстом и объектом, в котором он содержится, и передает читателю (а не автору или издателю) право компоновать и разбивать на части текстовые единицы, которые он желает прочесть, и даже придать им внешний вид по собственному желанию. Это настоящий переворот в системе восприятия текстов и обращения с ними. Наконец, в-третьих, современный читатель, читающий с экрана, в некотором роде находится в позиции читателя античного, но с одним весьма существенным отличием: он читает свиток, развертывающийся, как правило, вертикально и снабженный всеми ориентирами, присущими книге-кодексу с первых столетий христианской эры, — пагинацией, указателями, содержанием и так далее. Это совмещение обеих логик, определявших навыки обращения с предыдущими носителями письменности (свитком — volumen и кодексом — codex), фактически обусловливает новое, совершенно необычное отношение к тексту.
Эпоха электронного текста
Благодаря всем этим переменам электронный текст способен реализовать все давние, прежде не осуществимые мечты о всеобщем, универсальном знании. Подобно Александрийской библиотеке, он обещает сделать общедоступными все когда-либо написанные произведения, все когда-либо напечатанные книги. Подобно практике "общих мест" в эпоху Возрождения[6], он требует сотрудничества от читателя, который, отправляясь в нерукотворную библиотеку электронной письменности, может отныне писать в самой книге. Согласно основной идее Просвещения, электронный текст очерчивает идеальное публичное пространство, где, в полном соответствии с мыслью Канта, свободно, без всяких исключений и ограничений, можно и должно публично использовать разум — "то самое, что делают люди сведущие для всей читающей публики" и что дает право каждому гражданину, "в качестве сведущего человека, обнародовать, иными словами изложить письменно, свои соображения относительно недостатков прежнего общественного устройства".
Для эпохи текста электронного, как и для эпохи текста печатного — только в большей степени, — характерно столкновение противоречивых представлений о будущем, что может быть связано и с ростом обособленных, разрозненных сообществ, объединенных специфическими навыками в обращении с новыми технологиями, и с контролем крупнейших медийных компаний над созданием баз данных, производством и циркуляцией информации, и с всеобщей компьютеризацией, когда каждый будет иметь возможность участвовать в обмене текстами и их критике. Свободный и прямой удаленный доступ, обеспечиваемый компьютерными сетями, несет в себе разные возможности. Он может привести к утрате общих референций, изоляции, резкому обострению сепаратизма во всех его видах. Может, напротив, обеспечить гегемонию единой культурной модели, уничтожающей какое бы то ни было разнообразие, что нанесет непоправимый ущерб всему человечеству. Но он также может стать основой для нового способа накопления и передачи знаний — не только для регистрации, сохранения сложившихся отраслей науки, но и для коллективного построения знания через обмен сведениями, экспертизами и мудрыми мыслями, как это имело место в корреспонденции или периодике времен былой Республики словесности[7]. Если каждый сможет подняться на борт кораблей новой, энциклопедической навигации, то будет претворено в жизнь стремление к универсальности, каким всегда сопровождались попытки включить все множество вещей и слов в текст.
Но для достижения подобной цели электронная книга должна отмежеваться от современной практики выкладывания в Интернет сырых текстов, задуманных без учета новой формы подачи информации и не подвергшихся редакторской правке. Следовательно, ратуя за новые технологии, помогающие обнародовать результаты научных исследований, мы должны постоянно помнить о расслабляющей легкости электронной коммуникации и стремиться облекать как научные высказывания, так и общение между конкретными людьми в более строгие и контролируемые формы. Попыткой установления подобного контроля были, к примеру, споры и конфликты, разгоревшиеся вокруг эпистолярных приличий (или неприличий), языковых условностей и соотношения между публичным и частным в электронной почте.
Этим же обусловлена насущная необходимость осмыслить исторически, философски, социологически и юридически очевидное и все усиливающееся различие между понятийным аппаратом, используемым для описания или структуризации письменной культуры в формах, присущих ей с первых веков нашей эры — то есть времени изобретения кодекса, и новыми способами письма, публикации и чтения, которых требует электронный способ производства, распространения и усвоения текстов.Таким образом, настало время пересмотреть юридические (литературная собственность, копирайт, авторские права), эстетические (оригинальность, неповторимость, творчество), административные (обязательный экземпляр, Государственная библиотека) и библиотековедческие (каталогизация, классификация, библиографическое описание) категории, выработанные применительно к письменной культуре, объекты которой нимало не походят на электронные тексты.
Появление нового носителя письменных текстов не означает ни конца книги, ни смерти читателя. Быть может, даже наоборот. Однако оно требует перераспределения ролей в системе письма, влечет за собой соперничество (или взаимодополняемость) носителей высказываний (дискурсов) и создает новые связи — не только физические, но и интеллектуальные, и эстетические — с миром текстов. Сумеет ли электронный текст в различных своих формах создать то, что оказалось не под силу ни алфавиту, несмотря на демократизм, какой видел в нем Вико, ни книгопечатанию, несмотря на универсальность, какую признавал за ним Кондорсе[8], а именно публичное пространство, к которому, благодаря обмену текстами, был бы причастен каждый человек?
Какая роль в этих глубочайших трансформациях письменной культуры отводится библиотекам? Используя возможности новых технологий, наш рождающийся век, возможно, преодолеет противоречие, издавна и неотвязно сопутствовавшее восприятию книги в западной культуре. Тщетное желание собрать воедино, без изъятия, без единой лакуны, все когда-либо написанное, все полученные знания, долгое время воплощалось в мечте об универсальной библиотеке. Но эта тяга к универсальности неизменно терпела крах, ибо любые, даже самые богатые книжные собрания могли дать лишь частичное, ущербное представление об исчерпывающей полноте.
От этого противоречия никогда не была свободна вся весьма длительная история существования письменных текстов. Во-первых, отношение к ним может быть продиктовано страхом перед утратой или лакуной. Именно этой боязнью обусловлены все действия, имеющие целью сохранить письменное наследие человечества: поиски древних текстов, копирование наиболее ценных книг, публикация рукописей, строительство больших библиотек, создание "библиотек" нерукотворных — энциклопедий, подборок текстов, каталогов[9]. Утрата всегда возможна, поэтому тексты нужно собирать, фиксировать и сохранять. Но эта (недостижимая) цель имеет оборотную сторону: избыток. Растущее количество рукописной, а затем и печатной продукции уже очень давно стало восприниматься как серьезная угроза. Умножение числа книг чревато хаосом, а их обилие может превратиться в препятствие к познанию. Чтобы справиться с этим, нужны инструменты, позволяющие отбирать и классифицировать тексты, создавать их иерархии. Эту задачу решали многие: сами авторы, оценивающие собратьев по перу и своих предшественников; властные структуры, запрещающие либо поощряющие те или иные книги; издатели, их публикующие (или отказывающиеся публиковать); различные учреждения, одобряющие одни книги и отвергающие другие, и библиотеки, хранящие их либо пренебрегающие ими.
Библиотека завтрашнего — или уже сегодняшнего — дня может сыграть решающую роль в преодолении страха, вызванного угрозой потерь и избытка одновременно. Конечно, на первый взгляд электронная революция казалась концом библиотеки как таковой. Благодаря удаленному доступу к электронным текстам становится теоретически, если не реально возможным, неограниченное использование всего письменного наследия; при этом сама библиотека перестает быть единственным местом хранения и выдачи такого наследия. Любой читатель, подключенный к Интернету, где бы он ни находился, сможет получить любой текст этой библиотеки, не имеющей не только стен, но даже пространственных координат, библиотеки, которая в идеале должна содержать (в оцифрованном виде) все книги, когда-либо созданные человечеством.
В этой мечте немало привлекательного. Однако нельзя, чтобы она вскружила нам голову. Прежде всего нужно со всей возможной настойчивостью напомнить, что преобразование в электронную форму всех текстов, созданных до появления компьютера, ни в коем случае не должно означать отрицания, забвения или, еще того хуже, уничтожения рукописей или печатных изданий, которые прежде служили их носителями. Быть может, сейчас как никогда важна одна из главнейших задач библиотек — сбор, хранение, описание и выдача письменных объектов прошлого. Если прекратится циркуляция произведений, которые содержались в этих объектах, и тем более если они сохранятся только в электронном виде, мы рискуем утратить понимание той культуры текстов, в рамках которой они отождествлялись с объектами-носителями. Следовательно, библиотека будущего должна стать местом, где по-прежнему будет происходить изучение подобных текстов и приобщение к письменной культуре в тех ее формах, какие отличали и в большинстве своем отличают ее и сегодня.
Библиотеки должны также стать местом, где новым читателям помогут найти свой путь в цифровом мире, где стираются различия между жанрами и способами использования текстов и они уравниваются по своей авторитетности. Прислушиваясь к потребностям или сомнениям даже самых неискушенных читателей, библиотека должна сыграть решающую роль в их овладении инструментами и техниками, свойственными новым формам письменности. Точно так же как наличие Интернета в каждой школе само по себе не устраняет когнитивных трудностей приобщения к письму, электронный доступ к текстам сам по себе не наделяет обучающегося знаниями, необходимыми для их понимания и использования. И наоборот, читателю, блуждающему по цифровому пространству без карты и компаса, грозит большая опасность потеряться среди текстовых архипелагов — библиотека может стать для читателя и тем и другим.
Наконец, третьей ответственной задачей библиотек завтрашнего дня могло бы стать воссоздание тех связанных с книгой типов общения, которых мы сегодня лишились. Многовековая история чтения, требующего одиночества и тишины, свидетельствует о том, что со временем оно все больше отделялось от таких спаянных письменностью сообществ, какими долгое время были семьи, круг друзей, ученые собрания или встречи соратников по борьбе. В мире, где чтение стало отождествляться с личным, интимным, частным отношением к книге, библиотеки (как это ни парадоксально: ведь именно здесь в Средние века от читателей впервые потребовали соблюдать тишину!) должны предоставлять читателям как можно больше возможностей и разнообразия форм поведения, позволяющих им высказывать свое мнение по поводу письменного наследия, интеллектуального и эстетического творчества. Тем самым библиотеки могут способствовать созданию публичного пространства, совпадающего по масштабам со всем человечеством.
Как указывал Вальтер Беньямин, техники воспроизведения текстов или изображений сами по себе не хороши и не плохи[10]. Поэтому последствия их "механического воспроизведения" получают у него неоднозначную оценку. С одной стороны, воспроизведение с помощью радио и телевидения привело к "эстетизации практической политики" в невиданных прежде масштабах: "По мере развития аппаратуры, позволяющей донести до неограниченного числа слушателей речь оратора в момент ее произнесения, а чуть позже — транслировать его изображение неограниченному количеству зрителей, главным становится то, как политик подает себя перед аппаратом. Новая техника опустошает не только театры, но и парламенты". С другой стороны, размывание границы между творцом и публикой ("В основании литературного мастерства лежит отныне не специальное образование, но многообразие техник, оно в известном смысле становится общим достоянием"), распад традиционных понятий, призванных характеризовать произведения искусства, и, наконец, возможность совмещать критическую оценку с удовольствием и развлечением ("Публика в темных кинозалах — это, конечно, ценитель, но ценитель на отдыхе") — все эти элементы служат предпосылками для какой-то иной альтернативы. Действительно, противовесом "эстетизации политики", состоящей на службе власти и угнетения, может оказаться "политизация эстетики" — залог свободы и независимости народа.
Хотя историческая состоятельность данного утверждения представляется спорной, в нем справедливо подчеркнуто то обстоятельство, что одно и то же техническое средство может использоваться по-разному. Не существует технического детерминизма, в силу которого аппарат сам по себе обладал бы единым и неизменным значением: "Насилие над народами, которым навязывают культ вождя, получает соответствие в насилии над аппаратурой, которую ставят на службу этой религии". Об этом не стоит забывать в ходе разгоревшихся в последнее время споров о том, каким образом электронное рассеяние текстов воздействует и будет воздействовать впредь на концептуальное определение и социальную реальность публичного пространства, где происходит обмен информацией и накопление знания.
Завтра это воздействие станет таким, каким мы сумеем сделать его сегодня. Не лучше и не хуже. И ответственность за это ложится на нас всех.