Заметки социолога
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 7, 2009
Борис Дубин#
О словесности и коммерции сегодня
Заметки социолога
Комплекс вопросов о писательском успехе, массовом читателе, влиянии рынка на литературу обсуждается у нас в стране не впервые. Напомню, по крайней мере, три аналогичных эпизода (на самом деле их больше, едва ли не каждое новое образованное поколение всю эту проблематику поднимало). Это пушкинская эпоха, когда впервые обнаружило себя “торговое направление нашей словесности”, по формуле С. Шевырева, или “смирдинский” период, по словам В. Белинского; восьмидесятые годы девятнадцатого столетия с формированием низовой массы читающих горожан и “вторжением улицы в литературу”[1]; наконец, вторая половина двадцатых годов уже двадцатого века, период НЭПа, когда — закольцуем эту часть изложения — вышла монография троих младоопоязовцев о книжной лавке Смирдина[2]. Всякий раз при этом речь шла об умножении читающей публики, появлении авторов-профессионалов, работающих на широкого читателя, и, соответственно, о появлении новых факторов, воздействующих на словесность, — прежде всего об успехе, формах признания и закрепления успеха (тиражи, гонорары, премии), самом расчете на успех как движущей силе писательства. Сегодня, мне кажется, контекст обсуждения иной. Так или иначе, коммерциализация и приватизация книжного производства и распространения — свершившийся факт девяностых годов (анализировать стоило бы уже его конкретные формы, вчерашние и сегодняшние). Нынешние же проблемы связаны, скорее, с теми не собственно коммерческими рамками и ограничениями, на которые наталкивается сейчас книжная коммерция в России, а усложняется дело тем, что возможности относительно объективного и квалифицированного обсуждения этой тематики на стыке торговли и культуры — обсуждения исторического, социологического, культурологического — по-прежнему невелики.
Несколько слов об упомянутых “рамках”. С одной стороны, количество издаваемых в России книг год за годом растет, оно уже вдвое превысило лучшие показатели советских лет при значительно меньшей потенциальной аудитории грамотных читателей. Между тем тиражи книг продолжают сокращаться, а группы их покупателей/читателей — дробиться. С другой, как и само издание книг, книготорговля концентрируется по преимуществу в Москве и Санкт-Петербурге, так что особого роста книжного потребления по стране не видно (большинство читающей публики признается, что стало читать меньше[3]), а между тем затоваривание центра книгами растет. К тому же это книжное множество довольно слабо рецензируется и анализируется критикой. Да и каналы связи между критикой и публикой сегодня весьма слабы: радио и телевидение снисходит до книг нечасто, читающая аудитория “толстых” журналов мала и продолжает убывать, издания же, специально посвященные книгам — газетные, журнальные, — можно пересчитать по пальцам одной руки, и работают они, по большей части, на специализированного читателя. Кроме того, в нынешней ситуации социально-экономического кризиса все группы населения сокращают все покупки за исключением неотложных (книги к последним для большинства не относятся). Из факторов более общего порядка — но важных именно для издания и распространения зарубежной, переводной литературы — назову нарастающий массовый изоляционизм и ксенофобию российского населения, демонстративное отторжение по меньшей мере двух третей россиян (по данным опросов Левада-Центра) от “западной культуры”. Возвращаясь к проблеме продвижения книг и говоря совсем коротко, я бы сказал, что на примере данной отрасли можно видеть, как универсальные по форме и смыслу собственно коммерческие процессы наталкиваются сегодня в России на общесоциальные феномены, специфический характер российского общества. Вот о нем я и хотел бы немного поговорить, о литературе в этом номере достаточно скажут другие.
Две важные стороны дела я уже упомянул: Россия — страна гигантской периферии, всегда оторванной от центра (особенно это заметно в периоды кризисов и переломов), при этом она, в представлениях большинства россиян, — что-то вроде огромного острова, отделенного от остального мира. Третье обстоятельство: Россия — страна раздробленная, фрагментированная, общение большинства наших соотечественников все больше ограничивается сегодня ближайшим кругом родных (поверх любых “кругов” россиян объединяет разве что телевизор, транслируемые им символы и ритуалы государственной власти). И последнее в данном перечне: Россия — страна бедная. Далеко не в первую очередь это означает, что у российского населения мало денег (невеликие сбережения на всякий случай и черный день были, по данным декабрьского опроса Левада-Центра, у 18 % российских семей, сегодня эта цифра, видимо, еще меньше). Но я бы обратил внимание на другую бедность. Страна бедна новизной, социальным и культурным разнообразием, а особенно — многосторонними и сложными связями между разными людьми и группами (пресловутое состояние российских дорог свидетельствует, собственно говоря, о том же). И это — главный пункт моего рассуждения: речь идет о природе, видах и функциях денег в обществах разного типа.
Деньги как факт и как особое измерение повседневной жизни большинства, если не всех, появляются, начинают значить и реально действуют в современных обществах (modernsocieties), построенных на разнообразии жизненных укладов и плотных коммуникациях между ними, коммуникативной “прозрачности”. Деньги и есть один из способов, а точнее — универсальных и чисто формальных, бескачественных посредников таких повсеместных и ежеминутных коммуникаций (слово “формальный” здесь означает, что собственного содержания у денег нет, почему они и могут символизировать практически любое содержание). В условиях социальной раздробленности и изоляции — одних от других, одних от всех, “нас” от “них” — деньги не действуют, они теряют свое главное свойство: способность соединять, опосредуя. Не работают деньги и при социальной стагнации. Неслучайно в СССР застойных брежневских лет специалисты насчитывали несколько сотен видов условных “денег”, вернее — их эквивалентов, от разнообразных пропусков и талонов до той или иной “натуры”. Однако в таких закрытых и застойных условиях пышно расцветает “мифология денег”, вера в то, что они — главное в жизни, что всё и все им подвластны и т. п. Если в развитых и открытых обществах деньги — как бы клей или смазка нормальной жизни, то в закрытых и стагнирующих они — что-то вроде царской водки, съедающей все другие ценности и нормы.
В этом смысле первое условие нужности и эффективности денег (речь, понятно, об “идеальных” деньгах, их смысле и роли как таковых) — отделение их от власти, от властных институтов и групп, иначе они не будут общедоступными и не смогут “ходить” свободно. Другое — плотность, сложность, динамичность социальных коммуникаций. Третье — самостоятельность активных индивидов в таких “открытых” обществах при, как ни парадоксально это звучит для российских ушей, их установке на солидарность с другими.
Если говорить теперь о наших непосредственных предметах, то опять-таки не случайно журналы типа “малых обозрений” (little review), к которым сегодня в России принадлежат и “толстые” журналы, у нас в стране при ее размерах и массиве образованного населения исчисляются десятками, тогда как, скажем, во Франции, Германии или Великобритании (о США не говорю!) — тысячами. То же самое касается литературных премий (ведь и их значение и назначение — соединять разные писательские, издательские, читательские круги): в России их число за последние годы увеличилось до сотен, в странах же, упомянутых выше, их тысячи. Ровно то же можно было бы сказать о “малых” книжных магазинах, о которых в нынешнем номере “ИЛ” идет речь. Соответственно, нет ничего удивительного в том, что расходимость книг, отмеченных крупнейшими премиями, в английских или французских книжных магазинах, покупка их массовыми библиотеками многократно увеличивается, тогда как у нас факт премии практически не влияет на коммерческую (а значит, и читательскую) судьбу книги, даже при самой умелой ее рекламе в отдельных случаях. Тут возникает еще одна важная тема — недоверие россиян абсолютному большинству существующих в стране социальных институций, как, впрочем, и такое же тотальное недоверие друг к другу. Одна из основ действительной коммерции, а не бюрократического “распила” и бандитского “отката”, — это, как, опять-таки, ни парадоксально оно звучит в России, именно доверие, оборотная сторона солидарности.
Конечно, нельзя сказать, что сфера книгоиздания и книгораспространения, читательская публика у нас в стране вовсе никак не стратифицированы, а коммерческие стимулы, системы поощрения и вознаграждения в сегодняшней России совсем не работают. Всё это есть, но какое? Для понимания и описания в самом общем виде я бы предложил тут простую схему; подчеркну, это схема, а не “сама реальность”, которая всегда шире и сложней[4]. Сегодня в России можно выделить и наблюдать словесность трех типов: “литературу конвейера” (либо книжного ларька — на вокзале, возле метро и т. п.), “литературу уровня” (или большого книжного магазина, отдела в супермаркете); “литературу поиска” (или малого магазина вроде московского “Фаланстера”). О том, по каким читательским кругам и с помощью каких коммуникативных посредников соответствующая литература “ходит”, можно судить по одному феномену — наличию или отсутствию журналов. В ларьках нет никаких журналов (здесь еженедельных или ежемесячных циклов времени просто не существует, они представлены в ларьке напротив, для прессы, где, впрочем, никогда нет “толстяков”); в супермаркетах из журналов найдутся только глянцевые и модные (их временная мера — месяц или сезон, они же будут выступать здесь рекомендателями не только новой литературы, тоже модной и глянцевой, типа “гламурное чтиво”, но и классики, все чаще издаваемой сегодня как “глянец”); в малых магазинах появляются “толстые” журналы и другая малотиражная периодика. Важно, что эти три коммуникативные зоны не пересекаются или почти не пересекаются ни по изданиям, ни по кругам публики, больше того — они все заметнее отслаиваются и отталкиваются друг от друга. Это возвращает нас к теме фрагментирования и самоизоляции — основных характеристик современного российского социума как сообщества “выживающего”, адаптирующегося и лишь в малой степени “живущего”, развивающегося, динамичного.
Из явлений, которые можно с большой долей условности отнести к динамике, я как раз бы и указал на тот факт, что за последние годы над самой массовой и дешевой литературой книг карманного формата в мягких обложках (изначальной литературой ларьков) в крупнейших городах страны нарос — в том числе отчасти и в самих ларьках — слой модной, глянцевой или гламурной литературы. Понятно, это означает, что сформировались группы ее изготовителей и даже своеобразные лидеры или “звезды” этой сферы (именно она создает и поддерживает культ “звезд”, людей успеха, которые направляют и позитивно подкрепляют ее собственное существование), как, разумеется, и слой ее потребителей, несколько более благополучных, чем рядовые россияне. О переменах в достатке наших сограждан за последние годы я бы сказал словами одного из ведущих аналитиков Левада-Центра Марины Красильниковой: страна сначала “наелась”, потом “оделась”. Объем этих более благополучных групп россиян, не испытывающих трудностей при покупке обычных товаров, можно было до кризиса оценить в 15-20 % населения; сегодня и этот слой сократился и поредел.
И последнее. В намеченных рамках, мне кажется, стоило бы рассматривать и проблемы перевода, конечно, не как литературного искусства, а как социальной стратегии — переводной литературы как рыночного феномена. Замечу, совсем кратко, что переводная словесность образует значимую часть литературы всех трех указанных выше уровней. Однако это всякий раз другая литература, даже при совпадении авторов и книг, у нее другая публика и другая роль. Добавлю только, что в России за последнее двадцатилетие вырос слой молодой и образованной публики, читающей на иностранных языках. Тем самым переводная словесность сегодня в России все более заметно сдвигается в сторону литературы ларька (серийный детектив и серийный же любовный роман для всех) и литературы уровня (модная “классика” или качественная новая книга для тех или определенных, более узких групп — например, девушек). Читатели же литературы поиска все чаще теперь обращаются к оригиналам на языках мира, особенно на английском; показательно и увеличение доли двуязычных изданий в этом торговом секторе. Рискну предположить: чем больше в России будет людей, читающих на иностранных языках, тем дальше друг от друга будут расходиться типы литературы и слои их читателей, схематически перечисленные выше.