Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 12, 2009
Новые книги Нового Света#
Совместно с радио “Свобода”
Марина Ефимова
Эмили Пост. Дочь позолоченного века, мать американских хороших манер[1]
Эмили Пост, урожденная Прайс, была дочерью известного архитектора и наследницы пенсильванских угольных магнатов. Она родилась в 1872-м и к своему совершеннолетию уже была полноправным членом нью-йоркского высшего света. Одна из самых красивых, богатых и благовоспитанных невест Нью-Йорка, она после первого же бала дебютанток влюбилась в молодого финансиста Эдвина Поста и вскоре вышла за него замуж. Однако в отношениях с мужьями, как известно, ни благовоспитанность, ни даже красота не являются решающими. И через два года, после рождения двух сыновей, Эмили обнаружила, что ее муж проводит гораздо больше времени с молодыми актрисами на своей яхте, чем с ней и сыновьями. Слишком хорошо воспитанная и гордая, чтобы устраивать скандалы, Эмили делала хорошую мину при плохой игре и уберегла сыновей от семейных сцен. Чтобы не впасть в уныние, она начала писать романы — далекие от уровня ЭдитУортон, но достаточно профессиональные, чтобы заслужить одобрение журнальных критиков. Однако скандал все-таки обрушился на семью — с совершенно неожиданной стороны.
В июне 1905 года финансиста Эдвина Поста посетил сотрудник желтого (и потому особенно популярного) журнала “Городские темы”. Он предложил Посту выгодную сделку: “Или заплатите журналу за якобы многолетнюю подписку 500 долларов (нынешние 10 000), или в следующем номере появятся красочные описания ваших развлечений на яхте”. Пост попросил несколько дней на раздумье и обратился в полицию, которая умело и охотно довела дело до суда над журналом-шантажистом. Суд, однако, ударил не столько по журналу, сколько по высшему обществу, потому что при допросах свидетелей выяснилось, что отступные деньги грязному журнальчику уже заплатили за сокрытие своих внебрачных похождений и Джон Астор, и Уильям Вандербильд, и знаменитый архитектор Стэнфорд Уайт… А редактор журнала приобрел еще большую популярность, заявив, что выполнял моральную миссию по выявлению безнравственной сущности знаменитых “четырехсот” — группы развращенных богачей Америки.
Как и следовало ожидать, главными пострадавшими стали жены богачей, особенно благовоспитанные. Эмили Пост в течение всего судебного процесса мужественно демонстрировала лояльность мужу и ходила с ним на все заседания и слушания. Но через полгода после окончания процесса они развелись. Дальнейшая судьба Эдвина Поста неизвестна, но его фамилия вскоре стала одной из самых популярных в Америке — благодаря книгам, написанным его бывшей женой.
Книга Эмили Пост “Этикет” (монумент американским хорошим манерам) вышла в первом издании в 1922 году. Она была честно адресована узкому слою американской публики. “Обычно, — говорилось в книге, — для дебютантки неудобно иметь одну горничную на двоих с матерью”. Или: “Набор визитных карточек лучше иметь одного дизайна для городского дома и другого — для загородного”. Или: “В автомобиле леди должна сидеть справа от джентльмена. Сидящая слева — не леди”.
После этих цитат делается ясно, почему издатели питали весьма скромные надежды на книгу и отпечатали ее тиражом всего в 5 тысяч экземпляров. К полному их изумлению, книга полтора года продержалась в списке бестселлеров, и за это время им пришлось восемь раз ее допечатывать. Двадцатью пятью годами и семью изданиями позднее она все еще продавалась по 3 тысячи экземпляров в неделю. В чем же загадка успеха Эмили Пост? Почему в предположительно бесклассовом обществе Америки массовый читатель мог так самозабвенно изучать правила хорошего тона? Вот что пишет об этом историк Артур Шлезингер в книге 1946 года “Учась правилам поведения. Исторический обзор американских книг по этикету”:
В Америке, с ее миллионами иммигрантов из самых разных слоев общества, многих людей надо было учить не сморкаться в пальцы и не сплевывать жевательный табак на ноги прохожим. В своей стране такие люди жили бы средисебе подобных, а в Америке они легко могли оказаться среди людей другого круга. Поэтому массовое обучение манерам было выравнивающим процессом демократического общества, попыткой разрешить проблему расхождения демократической идеи равенства с реальностью если не классов, то разных уровней общества.
Книги Эмили Пост отличались от всех предыдущих. Во-первых, она писала их почти как беллетристику — на примерах воображаемых семей, которым она давала говорящие, прямо-таки фонвизинские фамилии: Знаменитовы, Заносчинские, Вульгарис-Богатовы, Добросердовы (TheEminents, TheToploftys, TheKindhearts). Но главное — уже в первом издании книги “Этикет” Эмили Пост предлагает некую возможность, цель, соблазнительную для широкого читателя:
Высшее общество не представляет собой союза богатых, оно также не горит желанием исключить из своего круга людей, рожденных в незнатных семьях… Высшее общество — это ассоциация джентльменов и леди, для которых грамотная и вежливая речь, обаяние воспитанности, понимание светской любезности и инстинктивное внимание к чувствам и удобствам других людей являются главными рекомендациями.
И миллионы аутсайдеров загорелись идеей стать инсайдерами — пусть не самого высшего общества, но общества — выше своего теперешнего. Понимая эту ситуацию, Эмили Пост стала выпускать дополненные и расширенные издания своих книг: уже в переиздании 1927 года она ввела в книгу вполне благородное семейство TheServantless (Бесслужанских) и миссис “Three-in-One” — “Три в одной” (домашнюю работницу, совмещавшую в одном лице повариху, горничную и служанку). Дальше — больше. В книгах Пост стали появляться примеры хороших и плохих манер у курящих дам или у людей, голосующих на дорогах… Примеры поведения, уместного и неуместного при встрече ветеранов войны. А в 1949 году она вела газетную колонку “Этикет водителей грузовиков”! Популярность ее книг и статей была ни с чем не сравнима: во время войны “Этикет” стал книгой, наиболее часто востребованной солдатами, и одной из книг, которые чаще всего выкрадывали из публичных и домашних библиотек. В 1950 году Эмили Пост была признана второй по популярности женщиной в Америке — после Элеонор Рузвельт. Подводя итог жизни Пост, автор книги о ней, ЛораКларидж, пишет:
Успех, работа и жизнь Эмили Пост были бы невообразимы без эмигрантской основы Америки, без Эллис Айланд, без американской мечты. Эмили Пост сломала больше стен, разделяющих социальные слои американского общества, чем сам Франклин Делано Рузвельт.
Не знаю, можно ли делать такие далеко идущие выводы об исторической роли Эмили Пост, но американцы разного уровня воспитания и образования до сих пор свято соблюдают ее указания, усвоенные с детства: кашлянув во время разговора, непременно извиняются, а позвонив по телефону, непременно спрашивают: “Есть ли у вас сейчас время поговорить со мной?”, никогда не звонят в чужие дома после 9 вечера и в гостях никогда не пускаются в длинные монологи и не занимают внимание общества более чем на 5 минут. Кое-что из этого я и сама с благодарностью усвоила.
Флорентиец. Человек, учивший правителей править[2]
Этот очерк суммирует последние исторические труды о Никколо Макиавелли — политике и мыслителе XVI века, чье имя стало нарицательным еще при жизни. И уже при жизни (как и столетия спустя) его считали родоначальником политического цинизма и приписывали ему всеми проклятую фразу: “Цель оправдывает средства”. Но как это случалось и с другими историческими персонажами, современники и потомки выбирали из писаний и высказываний Макиавелли самые спорные и возмутительные, при пересказе доводили их до крайности и таким образом создали символ, который вел самостоятельную жизнь, несколько отличную от жизни реального исторического лица. Читаем в статье Пирпонт:
Шел 1513 год. Во Флоренции блистательных дней Возрождения чаще всего применялась пытка страппадо. Человеку связывали сзади кисти рук веревкой, подтягивали его за эту веревку вверх, а потом давали упасть на каменный пол. Пытку повторяли столько раз, сколько нужно было для чистосердечного признания. Процедура обычно кончалась вывихами и калечила руки. Тем более невероятно, что Никколо Макиавелли, вернувшийся в свою тюремную камеру после шести страппадо, немедленно попросил перо и бумагу и написал сонет, посвященный “великолепному Джулиано Медичи” — одному из правителей Флоренции (по чьему приказу он и был арестован). Однако сонет не был одним славословием, в нем было столько же трогательности, сколько дерзости и юмора. “На стене моего каземата сидят вши размером с бабочек, — писал Макиавелли, — и муза, вместо того, чтобы служить человеку в цепях, дает ему пинка. Вот так у нас обращаются с поэтами”.
Ага, думает читатель, вот так этот хитрец и выторговал себе прощение. Ничего подобного. Неизвестно даже, прочел ли покровитель искусств Джулиано Медичи адресованный ему сонет. Так или иначе, из тюрьмы он Макиавелли не выпустил до общей амнистии по случаю избрания кардинала Джованни Медичи на пост Папы Римского. За что же изворотливый и циничный Макиавелли сидел в тюрьме флорентийских владык Медичи?
14 лет Макиавелли верой и правдой служил республике, созданной во Флоренции после изгнания клана Медичи в 1492 году и после короткого правления фанатика Савонаролы. Сперва двадцатидевятилетний Макиавелли был избран главой почтового ведомства, но уже через месяц (как только глава республики Пьеро Содерини обнаружил его необыкновенные познания в языках) он стал одним из десяти членов военного министерства. А война всегда была не за горами: Испания, Франция, Рим посылали свои армии к стенам слабых и вечно ссорившихся друг с другом итальянских городов (Милана, Генуи, Флоренции, Неаполя и более мелких герцогств и республик), которые не могли защититься, потому что не могли объединиться. И Никколо Макиавелли седлал коня, набивал седельные мешки книгами и мчался защищать интересы своей республики при дворе французского короля Людовика XII или императора Максимилиана, или Папы Юлия XII. И защищал очень успешно.
В одном из рапортов он определял свои задачи: “Понять не только намерения правителя, но и его истинные желания… не только узнать планы, но и понять, в каком направлении работает его ум… выяснить, что могло бы заставить его двинуться вперед, а что — отступить”. Макиавелли занимался и чисто практическими задачами выживания республики. До него город защищали наемники, которых противник легко переманивал за большую плату. Макиавелли (по примеру ЧезареБорджиа, герцога Романьи) создал милицию, состоявшую из граждан Флоренции. Он понял, что для них защита города будет не службой, а глубоко личным, кровным делом. Однако эта новорожденная милиция, слишком неопытная и малочисленная, одержав несколько побед, в конце концов отступила под натиском армии мстительных Медичи. Город был захвачен, республиканцы бежали или были арестованы. И тут Макиавелли, сам на грани ареста, совершил поступок, никак не укладывающийся в его образ:
Переводчик и редактор Питер Константин впервые опубликовал по-английски важный документ, включив его в свою только что вышедшую книгу “TheEssentialWritingsofMachiavelli” (“Основные труды Макиавелли”). Это — письмо, написанное Макиавелли в защиту лидера республики Содерини, который бежал из города и чье имя Медичи чернили устно и письменно. Как всегда, Макиавелли пытался действовать дипломатично. “Правительство Медичи, — писал он, — лишь ослабит свое влияние, несправедливо нападая на человека, который уже не может принести новому правительству никакого вреда…” Однако дипломатия Макиавелли на этот раз не сработала, последовал арест, страппадо и потом ссылка на семейную ферму, куда он переехал вместе с женой и пятью детьми. Ферма была обветшалой и запущенной, к тому же Макиавелли был лишен привычного и дорогого ему интеллектуального общения. Друзья в письмах насмешливо посылали приветы курам.
Но вечерами, сняв пропахшее навозом платье, Макиавелли облачался в свой посольский плащ и “вступал (как он писал в одном из самых знаменитых писем эпохи Возрождения) в освященные веками суды древних”. “Там я без смущения могу беседовать с ними, расспрашивать о мотивах их действий, и они, по доброте душевной, отвечают мне”. “Ответы” Ливия, Цицерона, Вергилия и Тацита Макиавелли записал, добавив собственные наблюдения из недавней истории. К концу 1513 года он закончил небольшой трактат “Prince” — “Государь”. В нем он описывал (по его собственным словам) “исторические фигуры и их действия в реальности, а не так, как это представлялось им самим или их сторонникам”. В очерке “Флорентиец” КлодияПирпонт пишет:
Никогда — ни до, ни после Макиавелли — ни один писатель не демонстрировал с такой ясностью, как опасна может быть правда. Книга, которая фактически была самиздатом (ее напечатали только через пять лет после смерти автора), сразу стала бестселлером. Ее читали со смесью восторга и отвращения. С восторгом перед проницательностью книги и с отвращением к ее цинизму. “Государь, — пишет Макиавелли, — не может себе позволить иметь свойства, характерные для хорошего человека. Чтобы сохранить единство и безопасность страны, властитель часто вынужден поступать вразрез с идеалами милосердия, лояльности, гуманности, прямоты и щепетильности. Он даже не должен соблюдать данное им слово, если это для него невыгодно”.
Критика обрушилась на книгу еще до ее напечатания в 1532 году. В вышедшем через два года после “Государя” трактате “Образование христианского государя” Эразм Роттердамский ставил в пример правителю Иисуса Христа, а Макиавелли — коварного и жестокого герцога ЧезареБорджиа. Английский кардинал, прочитав “Государя”, назвал Макиавелли “врагом рода человеческого”. И дальше, в течение всей истории, общественное мнение возлагало вину за жестокости и коварство правителей на Никколо Макиавелли: он вдохновил Ивана Грозного, Генриха VIII, Екатерину Медичи, Сталина, Гитлера… (Хочется спросить, а кто вдохновил Чингисхана, Калигулу, Нерона, испанского короля Фердинанда?) Английский философ Бертран Рассел пытался оправдать Макиавелли в книге “История западной философии”:
В “Государе” и в “Комментариях к Титу Ливию” политическая мысль Греции и Рима снова обрела действенность. Макиавелли — выдающийся мыслитель. Порой он ужасает, но это чувство внушали бы и многие другие, освободись они от фальши. Он учит достигать цели — хорошей или плохой, — и порой его средства действительно вызывают осуждение. Но когда он описывает свои цели, то они всегда достойны всеобщего одобрения.
Наш современник и соотечественник историк Игорь Ефимов в книге “Стыдная тайна неравенства” выбирает другой подход к Макиавелли: он утверждает, что всякий, кто прочтет не только “Государя”, но и “Комментарии к Ливию” и “Историю Флоренции”, не сможет не увидеть в “Государе” сатиры:
Кажется, будто автор (убежденный республиканец) с горькой иронией говорит современникам: “А, так вы решили, что правление одного лучше правления большинства? По всей Италии города-республики переходят под власть князей и кондотьеров. Ну, так я подробно, с примерами, покажу вам, каким человеком должен стать ваш повелитель, чтобы удержать власть”. Книге “Государь” подошел бы подзаголовок “Похвала деспотизму” — по аналогии с “Похвалой глупости” Эразма Роттердамского.
Не забудем, что Макиавелли был великолепным стилистом и умел маскировать свои идеи и намерения, чтобы обмануть мстительных “государей” (а с ними и многих читателей).
Те из нынешних западных читателей (включая автора статьи “Флорентиец”), которые воспринимают книгу “Государь” не как сатиру, а как серьезное руководство для правителей, смущены ее злободневностью:
Мы всё еще мечемся в зазоре между политикой и этикой, который, благодаря Макиавелли, невозможно игнорировать. Мы настаиваем (и чем дальше, тем больше), чтобы наши лидеры были образцом богобоязненности и благородства, но чтобы при этом они защищали нас от врагов, далеко не столь благородных. Как они могут это сделать?.. Хотим ли мы знать ответ?
Последняя деталь: фраза “Цель оправдывает средства” не принадлежит Макиавелли. Одни пишут, что её автором был иезуит Эскобар, другие — что, наоборот, протестанты, заклеймившие ею иезуитов. Но, судя по всему, первым ее произнес греческий драматург Софокл в пьесе “Электра” в 409 году до Рождества Христова.
Алекс и я. Как ученый и попугай вместе открывали скрытый мир интеллекта животных и как сдружились в ходе этого процесс[3]
Если бы любопытный читатель заглянул 11 сентября 2007 года одновременно в газеты “Нью-Йорк таймс” и в британскую “Гардиан”, в журналы “Экономист” и “Nature”, а также посмотрел бы телепередачи CNN и ABC и послушал популярную радиостанцию NPR, то он везде увидел бы некрологи, написанные или произнесенные с искренним и теплым чувством по случаю смерти серого африканского попугая по имени Алекс. Попугай принадлежал сотруднице гарвардской лаборатории ИренеПепперберг, которая тридцать лет изучала на нем возможности птичьего интеллекта. В газете “Нью-Йорк таймс” журналист Кэри писал:
Алекс знал больше ста английских слов, различал геометрические фигуры и цвета (включая свой собственный). У него был лаконичный разговорный стиль — однострочных броских газетных заголовков, благодаря которому он много лет был героем не только научных отчетов, но и обзорных статей, и телевизионных шоу. Алекс был, вероятно, самой знаменитой говорящей птицей в мире.
Шутники из вечерних телешоу сравнивали интеллект Алекса с интелектом мисс Тинейджер Южная Каролина, а ядовитые щелкоперы из “Гардиан” написали, что он приближается к интеллекту среднего американского президента. Но известная специалистка по способам общения дельфинов и слонов Диана Рейсс писала уже серьезно:
Работа с Алексом революционизировала наши представления о птичьем интеллекте. Эта птица, чей мозг был размером с грецкий орех в скорлупе, оказалась способной воспринимать мир на уровне восприятия маленького ребенка.
Научный отчет о работе с серым попугаем психолог Пепперберг опубликовала в 2000 году, назвав его “Изучение Алекса”, — после чего попугай и стал знаменитостью. Но книга “Алекс и я” — не научная. Это — воспоминания, посвященные другу. Все тридцать лет, что Пепперберг работала с Алексом, она никогда не выражала свою привязанность к нему — ни ему самому устно, ни письменно — читателям. Потому что, считала она, ученый должен быть объективен и эмоции не должны искажать результаты его опытов. И вот теперь, после смерти птицы, освободившись от долга ученого, ИренаПепперберг дала волю своим чувствам.
Алекс — существо весом в один фунт — был воплощением таинственных сил природы. Лукавый и хулиганистый, он мог страдать от скуки и огорчения и даже впадать в отчаяние (да и кто не впадет, если от него потребуют, чтобы он 60 раз подряд выполнил одно и то же задание ради научной достоверности). Если утром я по рассеянности приветствовала первой какую-нибудь другую птицу, Алекс весь день был мрачен и отказывался работать. Но, если был в настроении, выкрикивал правильные ответы, когда все другие птицы не могли этого сделать. Он умел просить еду, игрушки, мог потребовать душ или попроситься в свой персональный спортзал. Когда категорически не хотел работать, он говорил сердито: “Хочу назад!” — то есть в свою клетку. Однажды Алексу делали операцию. Отойдя от наркоза, попугай открыл один глаз, моргнул и сказал хриплым дрожащим голосом: “Хочу назад”.
С ним бывали случаи, которые поражали даже ИренуПепперберг. Однажды во время занятий Алекс несколько раз сказал: “Хочу орех” — по-английски “Wantanut”. Но каждый раз Пепперберг не обращала внимания на его просьбу, чтобы не прерывать работу. Наконец, Алекс посмотрел на нее и сказал медленно: “Wantanut!.. nut!.. N…U…T”. Пепперберг пишет:
Это было потрясение. Алекс словно говорил: “Ты что, не понимаешь английского языка? Сказать по буквам?” У детей умение разделить целое слово на отдельные звуки предполагает начало познавательного процесса. В другой раз Алекс задал мне заученный вопрос: “Хочешь воды?” — “Нет”. Он подпрыгнул на своем насесте поближе: “Хочешь орех?” — “Нет”. Он еще ближе подпрыгнул: “Хочешь хлеб?” — “Нет”. Алекс хрипло вздохнул и сказал то, чему его никогда не учили: “Ну чего ты хочешь?” — “Well, whatdoyouwant?”
Рецензент книги Элизабет Ройт считает, что описания опытов, которые производились с Алексом, могут вызвать критику и даже возмущение защитников прав животных (которых в Америке больше, чем защитников человеческих прав).
Почему, спросят они, Алекс, который был способен на любовь и обладал познавательными способностями ребенка, жил в клетке и являлся подневольным участником наших опытов? В лаборатории Массачусетского технологического института Пепперберг работала с проектором, который в случаях плохого поведения попугаев проецировал на стену перед ними образы опасных для попугаев хищников, вызывая у умной птицы животный ужас. Сама Пепперберг только один раз упомянула эту тему. Она пишет: “Владельцы серых попугаев должны знать, что оставлять этих птиц одних на целый день — жестокость. Но это не значит, что попугаям надо предоставлять весь спектр социальных и политических прав”.
Серые африканские попугаи теоретически живут до пятидесяти лет, а Алекс умер в тридцать один, причем мгновенно. Незадолго до смерти его осматривал ветеринар и нашел, что он совершенно здоров. Кто-то однажды назвал Алекса “птичьим гением”… Может быть, поэтому он так рано умер? Может быть, люди слишком многого от него хотели и перетрудили его бедный мозг величиной с грецкий орех. Так или иначе, именно серый африканский попугай Алекс навсегда поставил под сомнение народное выражение “птичьи мозги”.
Человек, придумавший Рождество. Как “Рождественская песн” Чарльза Диккенса вернула автору успех и преобразила дух рождественских праздников[4]
Мое поколение выросло на Диккенсе. Он, слава богу, легко вписывался в советские идеологические рамки, и мы провели детство в компании Оливера Твиста, крошки Доррит, Пипа и Дэвида Копперфилда, видели в страшных снах Билла Сайкса, презирали Фейджи и, вихляясь, изображали отвратительного УриюХиппа с его влажными ладонями…
Но одна вещь Диккенса совершенно прошла мимо наc — его сказка “Рождественская песнь” — “ChristmasCarol”. Вообще говоря, во времена моего детcтва “рождественская классика” не была вовсе изъята из обращения. Я уж не говорю о “Щелкунчике”, но и фильм по сказке Гоголя “Ночь перед Рождеством” показывали перед всеми новогодними праздниками даже в сталинские времена. Правда, там Рождество было лишь веселой, уютной традицией. В гоголевском шедевре — больше нечистой силы, чем святости. Так или иначе, но мы прозевали в детстве сказку, которую Теккерей назвал “национальным достоянием Англии и благодеянием для всех читателей мира”.
Старый скряга Скрудж, бесчувственный эгоист, преображается за одну ночь в канун Рождества благодаря трем незваным ночным посетителям. Это — странные, неведомые доныне призраки: ничего не забывающий Дух прошлого; веселый, но живущий лишь одни сутки Дух Рождественского дня и невозмутимый Дух грядущего, который не произносит ни слова. Именно этот третий дух показывает Скруджу его собственную, никого не огорчившую смерть, и другую — всеми оплаканную — смерть ребенка. И наутро после визита духов в холодном доме Скруджа просыпается совершенно новый человек, новый Скрудж, который спешит испытать все, чего не знал раньше: порыв щедрости, добродушное отношение к себе подобным, сочувствие к ним и даже любовь. И главным объектом его симпатии и щедрости становится маленький мальчик-калека крошка Тим.
Лес Стэндифорд дал своей книге подзаголовок “Человек, который изобрёл Рождество”, имея в виду, что диккенсовская сказка дала рождественским праздникам новое направление: они стали временем пиров, веселья, подарков, щедрой благотворительности, призывных колокольчиков Армии спасения. Вот как это комментирует рецензент книги КэтринХаррисон:
Совершенно неоспоримо, что в 1843 году (когда была опубликована сказка Диккенса) ее действие на общество мало с чем можно было сравнить. Несколько последующих десятилетий только у Библии было больше читателей, чем у “ChristmasCarol”. И сейчас, полтора века спустя, эта сказка все еще наполняет своим далеко неканоническим духом каждый рождественский праздник. Даже рождественская птица пошла от Диккенса: ведь именно Скрудж заменил традиционного гуся на индейку (размером с крошку Тима). Но нелепо думать, что только благодаря Диккенсу Рождество превратилось в нынешнюю оргию гурманских обедов, елочных блесток и неостановимых трат. Вспомним пиры, описанные Вашингтоном Ирвингом за четверть века до Диккенса; Санта-Клауса с мешками подарков из поэмы Клемента Мура 1823 года; разукрашенные ели перед Букингемским дворцом, появившиеся там за три года до публикации “ChristmasCarol”. Но вот что верно в книге Стэндифорда: эмоциональный центр сказки — мальчик Крошка Тим, который обречен стать очередной жертвой жестокой судьбы, но становится главным искуплением Скруджа. И эта сказка — еще одно эмоциональное возмещение собственных детских страданий Диккенса.
Чарльзу Диккенсу было 12 лет, когда его отец попал в долговую тюрьму Маршалси (в ту самую, куда позже попал его персонаж мистер Доррит). Чарльза забрали из школы и отдали учеником на обувную фабрику, где он работал по десять часов в день. Судьба Диккенса-мальчика, полная не только горя, но и унижений, судьба, столь типичная для времени индустриальной английской революции, была повторена писателем во множестве вариантов во всех его романах. Но в сказке “ChristmasCarol” (в которой, как всегда у Диккенса, есть много смешного и веселого) дети — пасынки судьбы — являются в какой-то особенно невыносимой ипостаси: под плащом умирающего Духа Рождественского дня Скрудж с содроганием замечает спрятанных там двух маленьких призраков: мальчика Невежество и девочку Нищету. И в сказке предложен выход: не молитесь за обделенных судьбой детей в день Рождества, а помогите им — хотя бы одному.
Месяцы, предшествующие выходу в свет “Рождественской песни”, были для Диккенса ужасно неудачными. Самый популярный писатель в Англии (если не в мире), он был по уши в долгах. Роман “Мартин Чезлвитт” большого успеха не имел, как и “Американские записки” (к горькому моему сожалению — потому что они восхитительны). И подгоняемый нуждой писатель создал “Рождественскую песнь” — один из классических примеров диккенсовской прозы — всего за полтора месяца, чтобы успеть к празднику. Она вышла из печати за несколько дней до Рождества. КэтринХаррисон так резюмирует особенность этой вещи:
В “Рождественской песни” Диккенс подменил ускользающий образ Святого Духа очеловеченными и красочными Духами Рождества, а младенца Христа — земным ребенком-калекой, чье спасенье зависит не от Божьей воли, а от человеческой доброты и щедрости. Писатель передал религиозное празднество в руки соединенных сил секулярного гуманизма. Если краткий (длиной в одну ночь) курс наглядного обучения сумел совершенно переродить такого, казалось, безнадежного человека, как Скрудж, вообразите, что могло бы произойти с каждым из нас.
Это — интерпретация человека неверующего. Потому что для верующего именно через “секулярный гуманизм” и сходит в мир, в сердце человека Святой Дух.
Популярность сказки “ChristmasCarol” вдохновила Диккенса на целую серию рождественских повестей: “Сверчок за очагом”, “Колокола”, “Битва жизни”, “Одержимый”. Каждая из них хороша, но ни одна не обладает бессмертной магией “Рождественской песни”.
# ї Марина Ефимова, 2009
[1] Laura Claridge. Emily Post. Daughter of the Gilded Age, Mistress of American Manners. — Random House, 2008.
[2] Claudia roth Pierpoint. The Man Who Taught Rulers How to Rule. — New-Yorker, Sept. 15, 2008/
[3] Irene Pepperberg. Alex & Me. How a Scientist and a Parrot Discovered a Hidden World of Animal Intelligence — and Formed a Deep Bond in the Process. — Harper Collins Publishers, 2008.
[4] Les Standiford. The Man Who Invented Christmas. How Charles Dickens’s “A Christmas Carol” Rescued His Career and Revived Our Holiday Spirits. — Crown Publishers, 2008.