Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 12, 2006
Диалог культур под открытым небом[1]
Те, кто побывал на Московском книжном фестивале на Крымском валу в конце июня этого года, может легко себе представить Книжный фестиваль в Эдинбурге, который, в отличие от нашего, проходит в столице Шотландии уже не один десяток лет при огромном стечении читающего и пишущего люда и с которого московский, собственно, и «срисован».
Сходство и впрямь налицо — и не только потому, что все книжные фестивали, как толстовские счастливые семьи, похожи друг на друга. Эдинбургский фестиваль, куда мы, посланцы Британского совета, прибыли в середине августа, тоже проходил под открытым небом — увы, в отличие от московского, пасмурным. Здесь тоже были разбросаны по парку шатры, куда стекались многочисленные и разновозрастные любители книги и где выступали известные прозаики, поэты, драматурги, издатели, переводчики, общественные деятели. Они, точно так же, как и в Москве, либо читали отрывки из своих сочинений, либо подвизались в жанре свободной беседы, после чего охотно отвечали на вопросы аудитории, в которых, как правило, не было недостатка. И книжный магазин на Шарлотт-сквер, где проходил фестиваль, был точно так же забит книгами — правда, в отличие от книжных развалов на Крымском валу, продавалась в нем почти исключительно книжная продукция приглашенных на фестиваль модных британских авторов, да и дороговизна hardcovers (20-25 увесистых английских фунтов) не отпугивала — торговля шла бойко. Даже специальный шатер для приемов ничем не отличался от московского — разве что привычных в Москве «халявщиков» с их отменным аппетитом и профессиональной невозмутимостью что-то не наблюдалось. Не наблюдалось и театральных эффектов, какими славится наша ММКЯ, вроде Ильича на броневике или расхристанного солдатика в папахе с красной звездой, продающего… гламурные журналы. Представляете: подходишь к Шарлотт-сквер-гарденз, а при входе тебя приветствует сэр Уинстон Черчилль, который, растопырив указательный и средний пальцы левой руки — Victory, дескать, — правой газеты раздает, или Мария Стюарт (Шотландия как-никак), рекламирующая с эшафота очередное творение Джоан Ролинг.
Имелись — при ближайшем рассмотрении — и другие различия. Коммерческая составляющая в классической стране капитализма, разумеется, основательнее. Билет на книжное шоу не дешевый — около пятнадцати долларов на каждую презентацию, зато, если уж им обзавелся, книгу в фестивальном магазине имеешь право купить чуть дешевле. Сразу после презентации отправляешься, ведомый предусмотрительно нанесенными стрелочками, в кафе по соседству, где и сочинение мэтра по «специальному предложению» приобретешь, и, отстояв очередь, подпишешь ее у него «на память», а если повезет, перекинешься с великим человеком словом, заодно и пива (кофе) с бутербродом отведаешь — и себе в удовольствие, и фестивалю, даром что книжному, прибыль.
Отсутствием «халявщиков» и театральных эффектов и наличием продуманной коммерции несходство между Московским книжным форумом и Эдинбургским не ограничивается. Очень, прямо скажем, не хватало нашей здоровой российской импровизации, когда до последнего момента, как в хорошем детективе, не знаешь, придет приглашенный на презентацию или нет, работает микрофон или нет, сидит ли в будке переводчик, а если сидит, то с нужного ли языка будет переводить. В этом смысле Эдинбургский фестиваль с первых же минут наводит тоску своим неукоснительным следованием расписанию и идеальным порядком. Пугает патологической вежливостью участников действа — порой думаешь, а не издеваются ли они над тобой, когда постоянно улыбаются, извиняются и терпеливо объясняют дорогу. Раздражает неизменной, нарочитой какой-то предупредительностью всех и каждого, от властителей дум до студентов, неустанно бегающих по рядам с микрофоном, неизменным уважением к выступающему, что бы «публичная фигура» обоих полов себе не позволяла.
Не позволяет же себе английская публичная фигура, независимо от таланта и статуса, пожалуй, лишь две вещи: снисходить до аудитории, смотреть на нее сверху вниз и говорить о себе и о своих достижениях всерьез. Тоже, между прочим, недостаток: разве можно так себя ронять в глазах поклонников твоего таланта? Разве можно на таком серьезном мероприятии шутить напропалую? При приближении к палаточному литературному городку на Шарлотт-сквер-гарденз в первый момент может показаться, будто пришел на выступление не литературных звезд, а цирковых: из шатров то и дело доносятся взрывы смеха. Будто знаменитые авторы специально сочинили и разучили потешные стишки и комические рассказы с единственной целью повеселить почтенную публику. Смотришь в программу: ни одного юмориста, даже давно уже покоривший российского читателя своим отменным (со временем, правда, ставшим дежурным) чувством юмора романист Дэвид Лодж представляет не очередной блещущий искрометной иронией роман из жизни университетских «донов», а солидную литературную биографию Генри Джеймса, и шутить вовсе не намерен. Вот и черный юморист Говард Джейкобсон, автор нашумевшего в этом году в Англии романа «Ночи Калооки», где пренелепый Макс Гликман с упорством, достойным лучшего — с точки зрения автора — применения, копается в нацистских преступлениях, заявил на встрече с читателями, что вовсе не считает себя юмористом. Юмористом не считает, говорит вроде бы серьезные, хотя и довольно спорные, вещи, а зрители через фразу покатываются со смеху.
Коренится этот парадокс (со смехом — о серьезном) в давней, осененной веками традиции, которая лучше всего передается двумя трудно переводимыми на русский язык английскими словами: repartee (остроумный ответ, находчивая реплика) и anticlimax(ироническое снижение — а не то, что вы подумали). Англичане, отнюдь не только интеллектуалы, во все времена отличались завидным умением обсуждать важные вопросы со смехом, вставлять в серьезный разговор, дабы его «снизить», уменьшить градус пылкой полемики, веселую, легкомысленную шутку — не оттого ли назвал Англию Пушкин «страной карикатуры и пародии»? А между тем разговор на фестивале шел на темы в высшей степени серьезные, большинство писателей, которых приходилось слушать и читать, относились к действительности без всякого смеха, что не мешало им, повторюсь, много и весело смеяться. И то сказать, действительность — и не только наша, российская, — к смеху сегодня располагает мало. На войну «с мировым терроризмом», в которой, кстати сказать, пострадали, лишившись в аэропорту нашего багажа, и мы, английская литература реагирует «по Фрейду» — воспоминаниями — либо о Второй мировой, либо о детстве — мирном, но тоже, как правило, невеселом.
Популярная английская писательница Сара Уотерс, которая неоднократно попадала в короткие списки не только завоевавшей в последнее время популярность женской премии «Орэндж», но даже «Букера» и неизменно повествует о тяжкой женской судьбе, в этом году изменила своей любимой Викторианской эпохе и разразилась романом с до боли знакомым любителям и патриотических блокбастеров, и высокого изобразительного искусства названием «Ночной дозор». Действие «Ночного дозора» (как и романов «День» (2006) Эл Кеннеди и «Правила перспективы» (2005) отличного и мало известного у нас прозаика Адама Торпа) происходит в Лондоне времен Второй мировой, когда судьба Британии без всякого преувеличения висела на волоске. Отнеслась С. Уотерс к лирическому роману «на развалинах империи», по ее словам, весьма ответственно: перечитала, как, впрочем, и Эл Кеннеди, сотни газет того времени, а также ставшие теперь классикой «Министерство страха» Грэма Грина и «Предательство» нобелевского лауреата 2005 года Гарольда Пинтера, в результате чего получилась — сужу, правда, всего по нескольким прочитанным ею страницам — довольно традиционная любовная история (если можно назвать традиционной любовь между двумя представительницами слабого пола) на фоне тщательно выписанного военного городского пейзажа: затемнение, выбитые стекла, рухнувшие дома, горы кирпича и щебня на тротуарах, истошный вой сирен. Хотя помнить войну Сара Уотерс никак не может, в беседе со зрителями она говорила вещи, которые постоянно говорят войну пережившие — и у них и у нас. Было тяжело, кто же спорит, но в чем-то, пожалуй, даже проще, чем теперь, ведь было понятно, кто враг, а кто друг, кто прав, а кто виноват.
Если военные будни Сары Уотерс импонируют читателям (в основном, конечно же, читательницам) своим лирико-патриотическим настроем, то размышления о детстве — и в поэме «Ложь моего отца» плодовитого поэта и прозаика Джона Бернсайда, и в устных воспоминаниях кумира детских и взрослых читателей Дженет Уинтерсон — поражают своей мрачностью, безысходностью. Когда Дженет Уинтерсон (между прочим, тоже со смехом) рассказывала про свою религиозную обскурантистку мать, которая на манер горьковского деда Каширина говаривала дочери: «Зачем тебе быть счастливой, если можно быть нормальной» и такой лютой ненавистью ненавидела книги, что дочери приходилось спать на спрятанных под матрац сочинениях Дэвида Герберта Лоуренса (!), — то трудно было поверить, что писательница сделала себе имя на романтико-сентиментальной женской прозе, веселых детских книжках, остроумных пересказах древних мифов. Судя по прочитанному отрывку из последней книги «Вес» по мотивам мифа про Атласа, Дж. Уинтерсон едва ли можно причислить к значительным современным писателям, а между тем ее выступление запомнилось и пылкостью, и несомненной глубиной. Ненависть матери к книге не передалась дочери. «Только книга, — говорила, задыхаясь и одновременно смеясь, эта необычайно обаятельная женщина, — спасет от мира Буша и Блэра (обоим на фестивале доставалось здорово)… Время, потраченное на чтение, это время «качественное» (“qualitytime”): его у нас не отнимешь. Главное для нас сегодня — не стать одинаковыми, а средство от одинаковости только одно — книга».
Вообще, этот книжный фестиваль проходил под знаком прекрасного пола. Сара Уотерс и Эл Кеннеди воспевали простоту и лиричность человеческих отношений в годы войны. Дженет Уинтерсон учила поклонников своего таланта любить книгу — и не только как «источник знаний». А вот опытная тележурналистка и начинающая писательница Кейт Мосс учила нас, несмышленышей, самому, пожалуй, сложному: как на книге заработать. Первый же ее роман «Лабиринт», где современность сплавлена с историей (что так любит сегодняшний читатель), да еще с несчастной любовью, да еще имевшей место в Провансе, да еще в XII веке, стал бестселлером: на сегодняшний день продано 150 тысяч (!) экземпляров в твердом переплете и еще миллион — в обложке. Поймала птицу счастья Кейт Мосс очень даже просто: купила дом в Провансе, изучила историю края, погуляла по пещерам, прониклась местными преданиями — вот вам и роман с миллионным тиражом. Жива, значит, еще беллетристика, и не прав, стало быть, Дэвид Лодж, который во время презентации своей монографии «Год Генри Джеймса» авторитетно заметил: «Мы утратили веру в вымысел».
Основную тенденцию, характерную и для нашего книжного рынка, Лодж, впрочем, подметил точно: в Эдинбурге, как и в Москве, «взахлеб покупали» нон-фикшн: биографии, путевые заметки, воспоминания, переписку, дневники. Совсем еще молодой писатель, выходец из Индии Глен Данкен прочел отрывок из своей последней документальной повести «Гелиотроп», где описывается, как его, человека со смуглой кожей (а значит, по нынешним меркам подозрительного), «замели» в аэропорту Хитроу. Остановили, извинились, попросили предъявить документы и даже, что юный литератор описал с нескрываемым возмущением, отвели в специальную комнату, где, еще несколько раз извинившись (!), сняли отпечатки пальцев. Услышанное воспринималось собравшимися как грубейшее нарушение прав человека, а я про себя подумал: «Попался бы ты нашим стражам порядка, Глен!» Вот и получается: для кого повесть строго документальная, из жизни, а для кого — чистой воды беллетристика, небылица.
Переводная же литература на Эдинбургском книжном фестивале «шла» куда хуже, чем в Москве, — англичане, известное дело, самодостаточны. Одна из звезд фестиваля драматург и киносценарист Дэвид Хэмптон, сам, кстати, тоже переводчик, назвал — увы, справедливо — литературный перевод “ignoredprofession”, «пренебрегаемой профессией». И действительно, шатер, где выступали бежавший в 1992 году в Лондон из Узбекистана, ныне сотрудник Би-Би-Си Хамид Измаилов и переводчик его романа «Железная дорога» (а также — Платонова и Гроссмана, Зощенко и Бабеля) Роберт Чандлер, был невелик и полупуст. Для нас же с Мариной Бородицкой, поэтом и переводчиком, лауреатом премии «Лев и Единорог» за лучший перевод английской прозы и поэзии, учрежденной Британским советом и журналом «Иностранная литература», диалог Измаилова и Чандлера стал событием, едва ли не самым на Книжном фестивале занятным. Впрочем, то, что происходило, диалогом можно было назвать с большой натяжкой: Чандлер — он сейчас работает над переводом «Чевенгура», на обложке которого, в предостережение переводчику, следовало бы написать то же, что пишут на высоковольтных вышках: «Не подходи, убьет!» — читал отрывки из английской версии «Железной дороги», Хамид же ему подпевал — в буквальном смысле слова: подражал местным, узбекским напевам и мелодиям. Так, автор и переводчик создавали совместную сценическую версию написанного и переведенного. Забавная образовалась цепочка: написанный по-русски узбекский роман, запрещенный на родине автора за «неприемлемые демократические тенденции», звучал теперь со сцены по-английски.
А чуть позже, перед аудиторией куда более многочисленной, тоже шел многоязыкий диалог культур: именитый албанский писатель Исмаил Кадарэ представлял свой последний роман «Преемник», который переведен с французского (с албанского, видимо, в Англии никто переводить не решается) на английский его собеседником Дэвидом Беллозом. Кадарэ, который в нынешние свободные времена печатает по роману в год и делит досуг между Тираной и Парижем, и в старые, «тоталитарные» годы был, по счастью, обойден вниманием доблестной албанской госбезопасности; албанский Солженицын преследованиям за публикации за границей не подвергался, а о нашем Литературном институте, в котором проучился пару лет, воспоминания у него остались самые ностальгические…
Странная вещь этот диалог культур, нередко он идет на разных языках — и не только в прямом, но и в переносном смысле слова: бывает, собеседники отказываются понимать друг друга, — а польза от него все равно немалая. Я бы даже сказал, что главный смысл книжных и прочих фестивалей (конференций, форумов, симпозиумов, круглых столов), в конечном счете, именно в нем. Как Интернет никогда не заменит книгу, так и книжной, газетной, телевизионной дискуссии никогда не заменить живого общения. Когда попадаешь на фестиваль вроде Эдинбургского, многочисленные недостатки которого хорошо бы перенять и Московским книжным форумам, лишний раз понимаешь, чего мы столько лет были лишены.