Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 11, 2006
Антон Нестеров[1]
Так вышло, что англоязычная поэзия Канады в ХХ веке отчасти оказалась в тени поэзии американской и английской. Элиот, Паунд, битники, «школа языка» — то, что они делали, раз за разом столь радикально перекраивало сами представления о поэзии, что это вызывало шок: контуженный взрывом не слышит шум ветра или шорох листвы…
Канадских поэтов в России мало переводили и еще меньше издавали. Из тех, кто здесь «на слуху», можно назвать лишь Роберта Уильяма Сервиса (1874-1958): баллады его пришлись по вкусу тем, кто с детства любил Редьярда Киплинга и Джека Лондона…
Та канадская поэзия, которая представлена в этом номере — иная. Мы попытались показать ее современный пейзаж — дать не моментальный срез на сегодняшний день, а представить имена, которые задают сам ландшафт, имена, с которыми так или иначе канадские поэты вынуждены сегодня считаться, независимо от того, продолжают они ту или иную поэтическую линию или яростно с ней спорят. Патрик Лейн и Майкл Ондаатжи тяготеют к традиционному верлибру, который позволяет спрессовать опыт и двумя-тремя штрихами передать моментальное впечатление или переживание; Эрл Берни известен своими социальными стихами; поэт и певец Леонард Коэн впитал опыт сюрреализма, чтобы от него потом отказаться: странный поток образов слит у него с чеканностью формулировок, с четко артикулированным «сообщением»; Джо Розенблатт — поэт-экспериментор, осознанно выбирающий странные ракурсы восприятия: одна из его лучших книг «Сад сладострастия» (1978) предлагает читателю увидеть мир кошачьими глазами — это своеобразный и довольно радикальный ответ Т. С. Элиоту; bpNichol — наверно, самый яркий экспериментатор в канадской поэзии второй половины ХХ века, занимавшийся конкретной поэзией, коллажами, либретто для опер, писавший «романы», длиною в несколько страничек и поэмы длиною в несколько томов; Кристиан Бёк предлагает читателям канадский вариант «поэзии языка» ассоциирующейся с именами американцев Майкла Палмера и Чарльза Бернстайна.
Эрл Берни (1904-1995) — поэт, сама жизнь которого многое говорит о канадском характере, отнюдь не тихом и спокойном.
Он родился в пятницу, тринадцатого — 13 мая 1904 года, в Калгари. В ту пору те места еще были канадским «диким Западом»: отец будущего поэта в свое время сел на коня и отправился искать удачу, а под отчий кров вернулся через несколько лет с молодой женой — Мартой Робертсон, дочерью шетландского рыбака. Детство Эрл Берни провел на ферме в Поноке, в провинции Альберта, помогая с хозяйством, а на досуге жадно читая, что было доступно — доступны же были Библия, «Путь паломника» Джона Беньяна и стихи Роберта Бернса. Потом был год жизни в рыбацком поселке на Шетланде, у деда по материнской линии, возвращение в Канаду, где целое лето семья жила в палатке, покуда отец строил дом… Юный Эрл полюбил ходить по горам — настолько, что домашние пророчили ему «карьеру» проводника для туристов — по выходным, ибо предполагалось, что по рабочим дням он будет работать на местной фабрике кем-нибудь, вроде упаковщика или грузчика. Вместо этого после окончания школы он нашел себе место клерка в Ванкувере и стал готовиться в университет. Поступал он на специализацию «инженер химического производства» — а окончил университет по специальности «английская литература». Проблема была в том, что эта специальность не давала работы. Деньги на жизнь ему пришлось зарабатывать в качестве маляра, торговца-разносчика, лесоруба… В 1926 году он поступает в аспирантуру Торонтского университета, где увлекается марксизмом (на пороге стояли «ревущие тридцатые»), и, получив степень магистра, в 1927 году уезжает в Беркли писать докторскую, которую, однако, бросает, находит место преподавателя в Университете Уты. Женится на левой активистке Сильвии Джонстон, большой поклоннице Троцкого… Молодой, темпераментной жене тихая, населенная мормонами Ута приходится не по вкусу, и вскоре брак распадается. Берни получает стипендию от Британской академии и отправляется в Англию, нанявшись матросом на сухогруз. В Лондоне он днем просиживает в Британской библиотеке, а вечером помогает друзьм-социалистам в агитационной работе. Едет в Норвегию встречаться с Троцким… Потом — в Германию, где его на сутки арестовывает гестапо за оскорбления в адрес нацистской демонстрации. В 1936 году возвращается в Канаду с материалами для диссертации и троцкисткой Эстер Булл, которая становится его женой.
Во время Второй мировой войны Берни записывается в армию, после начала операций Союзников его отправляют в Европу, где в чине майора он служит офицером по работе с личным составом — в Англии, Бельгии и Голландии. Позже этот опыт «работы с новобранцами» выплеснулся в полном черного юмора и горечи романе Берни «Тюрви: военный плутовской роман» (1949).
Первая книга стихов «Давид» выходит у Берни в 1942 году (Всего Берни издал 21 сборник стихотворений, последний из них, «Приводя дела в порядок», был напечатан в 1991 году, когда автору было 87 лет!) Стихотворение «Давид», давшее название первой книге (и ставшее хрестоматийным — без него не обходится ни один курс канадской поэзии в университете) — рассказывает о двух альпинистах, один из которых, пытаясь удержать сорвавшегося со скалы друга, падает в пропасть сам. Стихотворение вполне нео-романтическое: суровые картины природы, вторящие мыслям героев, перемежаются ницшеанскими формулами. Что-то похожее есть у замечательного американского поэта Робинсона Джефферса…
В 50-х у Берни начинается полоса политизированных стихов — политизированных примерно в том же смысле, в каком насквозь пропитано политикой «1 сентября 1939 года» У. Х. Одена: речь не о партиях, классах и т. д., а о том, как человек делает свой выбор и как относится к ближним. Стихи Берни становятся все жестче и все минималистичней — и постепенно он приходит к «конкретной поэзии», когда все большую роль играет графический образ стихотворения, как в его «Проходя Аляску», где очертания стиха на странице повторяют форму полуострова. Максимальный сплав текста и графики у Берни — в поздних сборниках конца 70-х — начала 80-х. Так, стихотворение «Настоящие канадцы», взятое из сборника «Подкошенный яростью» (1978), являясь ироничной эпитафией «всему благовоспитанному» своим графическим рисунком напоминает… надгробную стеллу.
Леонарда Нормана Коэна (р. 1934) чаще всего сравнивают с Бобом Диланом или Сержем Гинзбуром. Сегодня престижные университеты устраивают конференции по творчеству Леонарда Коэна, а когда несколько лет назад в Канаде вводили новые денежные купюры, одним из предложенных вариантов предусматривалось, что на пятидолларовой банкноте… будет его портрет. Коэн — это дух 60-х, человек-эпоха. Один из вполне академичных докладов о Леонарде Коэне начинался фразой: «Когда в 1988 году, после многолетнего перерыва, Коэн выпустил пластинку «I’myourman», возникло чувство, что 60-е вернулись: его голос вновь звучал из открытых окон, на улице». (Характерно, что звукоряд в фильме немца Фасбиндера «Предостережение святой блудницы» (1971), ставшего одним из самых пронзительных реквиемов иллюзиям 60-х, построен на песнях Коэна.) Но прежде чем начать петь, Коэн издал не один сборник стихов: «Сравним мифологии?» (1956), «Солонка земли» (1961), «Цветы для Гитлера» (1964), «Паразиты небес» (1966), два романа «Излюбленная игра» (1963) и «Прекрасные неудачники» (1966). В 1968 году книга избранных стихов Коэна была удостоена высшей литературной награды Канады — Премии генерал-губернатора, которую поэт, однако, отказался принять… Песни появились позже (первый диск вышел в 1967 году)… Но случилось так, что за пределами Канады Коэн-певец заслонил Коэна-поэта… Песня «Future», звучащая в фильме «Прирожденные убийцы», для многих и многих стала главной — и часто единственной ассоциацией с Леонардом Коэном. (Переводя на здешний опыт — это примерно так же, как если бы Окуджава ассоциировался только с «Мы за ценой не постоим» — даже не с «Ваше благородие, госпожа Удача…»)
На самом деле, за негромкими, исполненными иронии и грусти песнями Коэна стоял нонконформизм — сродни кортасаровскому[2]. В одном из интервью 1990 года Коэн обронил: «Когда я пишу текст, я чувствую: это что-то вроде речи главы правительства в изгнании…» Речи человека, пытающегося говорить о любви в мире, давно живущем вне ее. Мир, каков он сейчас — мир, где подлинные сущности заменены видимостью. Это мир «как бы вещей»: «как бы отстроенного в его подлинном виде Акрополя», поднявшегося над реальными историческими развалинами к Олимпиаде в Греции, и «как бы мирного иранского атома», «как бы управляемой демократии», моделируемой к выборам 2008 года, и «как бы нонконформистского искусства», существующего на государственные гранты…
На альбоме Коэна 1988 года «I’myourman» («Я — твой любовник») есть песенка «Всем известно»:
Everybody knows that the dice are loaded
Everybody rolls with their fingers crossed
Everybody knows that the war is over
Everybody knows the good guys lost
Everybody knows the fight was fixed
The poor stay poor, the rich get rich
Thats how it goes
Everybody knows…
Everybody knows that the boat is leaking
Everybody knows that the captain lied…
And everybody knows that the plague is coming
Everybody knows that its moving fast…
[Всем известно: кости в стакане, / Все крестятся, прежде, чем метнуть… / Всем известно — война окончена, / Всем известно — пали лучшие, / Всем известна — исход был оговорен заранее: / Бедняки остались ни с чем, богатые приумножили капиталы / Всем известно, / Как оно происходит… / Всем известно — судно давно дало течь, / Всем известно — капитан врет в глаза… / Всем известно — чума на подходе, / Всем известно — она не заставит себя долго ждать…]
В этом мире, где все — вовсе не то, за что оно себя выдает, но при этом общество держится на молчаливой конвенции, что реальность — такова, как ее описывают СМИ, где, по словам одного из главных идеологов парижского Мая 1968 года Ги Дебора, «Финансист выходит петь, адвокат становится осведомителем полиции, булочник демонстрирует свои литературные предпочтения, актер правит, повар философствует о тонкостях стряпни как о вехах всемирной истории. Каждый из них может появиться в спектакле, чтобы публично, а иногда и тайно, предаться деятельности, совершенно иной, чем специальность, в которой он прежде смог заявить о себе. Там, где обладание «информационным статусом» — статусом популярности в средствах массовой информации — приобрело неизмеримо большую значимость, чем стоимость того, что кто-либо из них был способен создать реально, считается нормальным, что этот статус оказывается легко передаваемым и предоставляет право также блистать в любом другом месте»[3], Леонард Коэн — с его песнями о Че Геваре («ThePartisan») или стихами, где память о Второй мировой войне перемешана с днем сегодняшним, с эротикой и иронией — своего рода анахронизм. Он понимает, что обречен говорить в условиях утраты памяти, когда СМИ уничтожили само чувство истории: «Естественной сферой деятельности истории было памятное, то есть нечто объемлющее все события, последствия которых долго бы оставались явными. И поэтому история была как раз таким знанием, которое должно было бы постоянно испытываться и поддерживаться пониманием… Поэтому история и была мерой той самой неподдельной новизны. Но в интересах всякого, кто торговал новизной, было уничтожить все средства для ее измерения. Сейчас социальную значимость приписывают лишь преходящему, а также тому, что станет преходящим сразу после того, как переймет эстафету, то есть заменит собой предыдущее преходящее. Именно на основе такой сиюминутности, когда одна безликая пустышка сменяет другую, СМИ и воссоздают своего рода вечность, заполненную шумной и кичливой ничтожностью»[4]. И теперь все, что остается — опираться на личную историю человека, на его «я». Недаром одна из ранних пластинок Коэна, с уже упоминавшейся песней о Че или песенкой «Устаревшая революция», называлась «Songsfromtheroom» («Песни из комнаты», 1969). «Песни из личного пространства». Постель как эпицентр политического сопротивления — в свое время эту мысль предельно овеществил Джон Леннон, устроив с Йоко Оно знаменитую «постельную забастовку». Нонконформизм Коэна — очень точный сплав политики и эротики, — в этом он опять же, сближается с Кортасаром[5]. Не политический призыв к восстанию, а призыв к неповиновению миру сему, как он есть. Отказ от конвенций, от любых метафизических гарантий. При этом и для Кортасара, и для Коэна, все, что делается по-настоящему, — политика. В программном тексте «Как произносить стихи», написанном во время войны во Вьетнаме, на волне всеобщей политизации, Коэн говорит:
Эпоха требует выражения? Ни в каком выражении эпоха не нуждается. Мы видели фотографии азиатских матерей, у которых убили детей, — что до мук, которые ты испытываешь в связи с органом, который ты так привык мять в руках, — они никому не интересны. Выражение на твоем лице — оно никогда не передаст ужас того мгновения. И не пытайся: ты лишь заслужишь презрение тех, кто чувствует куда глубже тебя. Мы видели хроникальные съемки — видели, каковы люди, когда им выпадает невыносимая боль. А про тебя все знают — ты хорошо питаешься, за то, что ты тут стоишь, тебе платят. Ты играешь людям, пережившим катастрофу. Это заставляет вести себя потише. Произнеси слова, сообщи информацию, отойди в сторону. <…>
Бомбы, напалм и прочее дерьмо уничтожили не только деревья и хижины. Они уничтожили сцену. По-твоему, твоя профессия не уничтожена, как все прочее? Сцены больше нет. Нет рампы. Ты — среди людей, в самой гуще. Будь поскромнее. Выговори слова, передай информацию, отойди в сторону. Будь сам по себе. Нé фига влезать на котурны.
Это — внутренний пейзаж. То, что внутри. То, что только твое. Уважай эту самость материала. Эти отрывки — они написаны молча. Смелость — в том, чтобы проговорить их… Стихотворение — не рекламный призыв. Оно ничем тебе не поможет. Оно не заставит других считать тебя тонко чувствующим человеком.
Стихотворение — всего лишь информация. Конституция страны, которая у тебя внутри. И если ты декламируешь ее направо и налево — из самых благих побуждений, — ты не лучше политиков, которых ты презираешь. Ты — всего лишь зазывала, размахивающий флагом и выкрикивающий дешевые лозунги, чтобы разбудить в окружающих патриотизм эмоций. Думай о словах как о науке, а не искусстве. О стихотворении — как об отчете. Тебя позвали выступить перед Клубом первооткрывателей при Национальном географическом обществе. О риске восхождения на горные вершины эти люди знают все. Тебе оказали честь, молча принимая риск восхождения как факт. Не надо, пользуясь их гостеприимством, красоваться тем, что ты рисковал. Расскажи им о высоте вершины, снаряжении, специфике восхождения и о том, сколько времени оно у тебя заняло…
Патрик Лейн (р. 1939) перепробовал множество профессий — был лесорубом, водил грузовик, работал на стройке, служил фельдшером, бухгалтером на небольшом заводике, торговал вразнос: ему было только 18 лет, когда он женился — а жену и троих детей надо было кормить. С 1960 года он начинает писать — по ночам, после тяжелого рабочего дня. Постепенно он обрастает связями в литературном мире — и в 1965 году из маленького городка на отшибе, где он жил с семьей, приезжает в Ванкувер. Там в 1966 году выходит его первый сборник стихов «Письма дикаря». В том же году с друзьями-поэтами, среди которых были поэт-верлибрист Сеймор Мейн и бли биссет, известный своими стихами-заклинаниями, лишенными вербального смысла, но ярко передающими эмоцию — по сути, биссет пытался привить литературе опыт художников-абстракционистов, Лейн основывает небольшое издательство — «VeryStoneHouse». Издательству удалось объединить вокруг себя многих поэтов послевоенного поколения, став одним из самых успешных культурных проектов тех лет. Однако Лейн вскоре начинает скучать по переменам — и в 1968 году уезжает в Южную Америку на долгих два года. Там он впервые понимает, что такое настоящая нищета: ему вдосталь пришлось повидать ее в трущобных районах крупных городов. Эти впечатления во многом легли в его книгу «Нерожденные» — едва ли не лучший среди его ранних сборников. Вернувшись в Канаду, он предпочитает жить в небольших городках — где работает плотником, строительным подрядчиком. В 1978 году Издательство Оксфордского университета издает том его избранных стихов, который получает Премию генерал-губернатора Канады. На волне этого успеха Университет Манитобы в Виннипеге предлагает Лейну вести курс писательского мастерства, что становится началом академической карьеры поэта: после Виннипега он будет работать еще во многих университетах, читая современную литературу. Стихи Лейна чаще всего — небольшие зарисовки, построенные на каком-то реальном случае. Поэзия его вполне «сюжетна»: Лейн — поэт-рассказчик, но рассказ его спрессован до притчи. Жадное внимание к миру, тем кто рядом — едва ли не главное в стихах Лейна. Кроме стихов он опубликовал несколько книг рассказов, эссе, несколько пьес — одна из них, написанная в соавторстве с Лорной Гроциер, получила Национальную премию радио в США.
О Джо Розенблатте (р. 1933) один из критиков заметил: «В его стихах — кураж улицы, мудрость воды, тяжесть небес. Розенблатт — целая поэтическая школа, состоящая из одного человека. Он заставляет вас чувствовать то, что неуловимо: мохнатость шмеля, мельтешение головастиков в пруду, сердце ближнего». Как выглядит мир глазами кошки? То есть как он выглядит с высоты кошачьего роста? А фасеточным зрением стрекозы? Розенблатт предлагает читателю самые неожиданные ракурсы восприятия — «А что, если эта земля — большая кошка?» Когда канадские критики его называют «поэтом, пишущем о природе», Розенблатт усмехается: «Итальянцы предпочитают включать мои стихи в антологии сюрреализма. А может, я просто — анимист. Как какой-нибудь дикарь».
Для поэта-анимиста у Розенблатта весьма своеобразный опыт, вынесенный из детства, мальчишкой ему приходилось помогать своему дядюшке в рыбной лавке: потрошить рыбу, вечером убирать лавку, смывая чешую, кровь и прочее. Потом он работал на клеевой фабрике, где на заднем дворе забивали лошадей — копыта, кости использовались в качестве сырья… Об этой части своей жизни он написал в романе «Побег с клеевой фабрики», который при всем своем подчеркнутом натурализме был своего рода парафразом джойсовского «Портрета художника в юности». Свои книги Розенблатт часто иллюстрирует сам — причудливой ироничной графикой. Особый успех выпал на долю его так называемых «кошачьих картонов». Понятие «кошачести» очень важно для Розенблатта, для него оно связано не только с принадлежность к роду felisfelis, а с особым отношением к миру. Так, в одном из эссе Розенблатт говорит: «Я пишу, чтобы убежать от гнета реальности. Реальность — это геноцид людей, слонов, рыб. Плюс смерть озонового слоя, плюс деградация всей планеты из-за всех наших фабрик и прочего. Для меня муза — наркотик, позволяющий забыться, соскользнуть в сон, мечту и создавать то, что иные называют эскапистской литературой. Пусть поклонники прозы, эти собаколюбы, наслаждаются оскалом реальности, а поэзию пусть оставят для тех, кто любит кошек с их независимостью…» «Кошачьи картоны» — серии графических листов со странными подписями — иногда это двустишия, иногда просто несколько слов, встроенных в рисунок, на котором — кошки, травинки, какие-то насекомые. Работы эти выставлялись на многих выставках, а часть из них вошла в книгу «Сад сладострастия». Часто Розенблатт иллюстрирует детские книжки и стихи друзей-поэтов.
Барри Филлип Николь (1944-1988), предпочитавший подписывать свои работы bpNichol, — наверно, самая интересная фигура в канадской поэзии ХХ века. Человек фантастически одаренный, от коллег по цеху он получил прозвище Капитан Поэзия. Майкл Ондаатжи как-то сказал о нем: «Ни один писатель в наши дни в этой стране не умел в каждой новой вещи настолько быть не похожим на все, что он делал до того, ни один не брался за столь многое — всегда точно зная, чего он хочет добиться и этого добиваясь». bpNichol занимался конкретной поэзией, писал детские книжки, создавал компьютерные тексты, делал фотомонтажи, писал либретто для опер и памфлеты, занимался экспериментами с телевидением, изобретал новые алфавиты, выступал с группой музыкантов-шумовиков, ставил спектакли. Его «звучащие стихи», рассчитанные на восприятие с голоса и теряющие на бумаге свои смыслы, а потому никогда не публиковавшиеся, отчасти сохранились благодаря фильму «Дети Капитана Поэзия», снятым о bpNichol Майклом Ондаатжи в 1970 году, и двум записанным поэтом пластинкам: «Странствия и возвращения» (1967) и «Мать-любовь» (1968).
Что такое «конкретная поэзия» по bpNichol, демонстрирует его небольшое стихотворение, выложенное на гравии в одном из парков Торонто. Идя по дорожке, ведущей к озеру, посетитель парка может прочесть у себя под ногами:
a
lake
a
lane
a
line
a
lone
Буквально: «озеро / тропинка / строчка / одиночество». Собственно, эти строки всего лишь указывают на предмет, называя очевидно-данное, причем это называние — избыточно: и так ведь понятно, что водяная гладь сбоку — это озеро, а под ногами у вас — тропинка. Но называя очевидное, стихотворение управляет вниманием прохожего, постепенно подчиняя себе его сознание, чтобы в конце заставить праздно фланирующего «читателя» задуматься — а не одинок ли он сейчас, и — хорошо это или плохо?
О репутации bpNichol в Канаде говорит один тот факт, что одна из улиц в Торонто названа его именем.
В нашей подборке представлены несколько фрагментов из большой поэмы bpNichol «Четьи-Минеи» (в 1970 году удостоенной Премии генерал-губернатора) и одно стихотворение из его позднего сборника «ZYGAL». В «Четьях-Минеях» bpNichol девять книг и шесть томов. Структура поэмы отчасти напоминает «Cantos» Эзры Паунда. В поэме присутствует сквозной сюжет — это история одной любви и история одного путешествия, но каждый раз этот сюжет перебивается воспоминаниями, ассоциациями, рисунками.
Майкл Ондаатжи (р. 1943) известен прежде всего как прозаик. Славу ему принес роман «Английский пациент», получивший в 1992 году Букеровскую премию (причем, это была первая канадская книга, удостоившаяся этой награды), вскоре весьма удачно экранизированный: фильм получил девять Оскаров. Но Ондаатжи не только прозаик — он еще пишет стихи, снимает фильмы, занимается фотографией.
Ондаатжи родился в Коломбо на Шри-Ланке, вырос в Англии, а в Канаду приехал только когда ему было девятнадцать лет. Один из критиков, размышляя о специфике творчества Ондаатжи, писал, что многослойность прозы и стихов Ондаатжи объясняется не в последнюю очередь тем, что «Канада дала ему географию, в которую можно вписать себя, но не могла преложить ему что-то, что он бы чувствовал как культурное наследие; Шри-Ланка наделила его семейной историей, но он не чувствовал связи с ее традициями — и не мог их продолжать; английский язык предложил ему культурное наследие и историю — но не время и место, где можно чувствовать себя своим».
В Канаде Ондаатжи закончил университет и получил место преподавателя в Университете Западного Онтарио. Однако университетское начальство настаивало, чтобы он получил магистерскую степень — в противном случае грозя увольнением. К тому времени за плечами у Ондаатжи было три сборника стихов, книжка о Леонарде Коэне и фильм «Дети Капитана Поэзия», поэтому он не считал нужным как-то формально доказывать свое право вести семинары по литературе. В конце концов, начальство уволило его — а через два дня после увольнения сборник стихов Ондаатжи «Собрание сочинений Билли Кида» получил главную литературную награду Канады — Премию генерал-губернатора (1971). И тут же был принят на работу в Университет Йорка. В 1979 году Ондаатжи второй раз получает Премию генерал-губернатора за сборник стихов «Трюк с ножом, которому я учусь». Сегодня Ондаатжи — один из самых почтенных канадских авторов.
Кристиан Бёк (р. 1966) в своих стихах исследует сами возможности языка, ведет передачи на радио, представляющие собой короткие звуковые коллажи, вроде специально обработанного чтения фрагментов из «Манифеста коммунистической партии», от которого становится не по себе: страшно. Два текста в нашей подборке взяты из книги стихов «Eunoia». «Эвноя» — довольно редкий термин, означающий нормальное состояние сознания. Бёк пишет, что это редкое слово привлекло его тем, что в нем есть все гласные английского языка. Книга состоит из нескольких частей. Первая часть поделена на главы: «Глава А», «Глава I», «Глава О», «Глава U» — и каждое стихотворение-главка написано словами, в которых только эта гласная. Так «Глава А» начинается: «Awkwardgrammarappealsacraftsman» (Буквально: «Неуклюжая грамматика взывает к мастеру»), а «Глава I»: «Writingisinhabiting. Sighing, I sit, scribbling in ink this pidgin script» (Буквально: «Письмоестьобживаниеместа. Вздыхая, я сижу, царапая чернильной ручкой эту тарабарскую рукопись»). Это совершенно непереводимо на русский. А вот «комбинаторное» стихотворение «Гласные», из той же книги, все слова которого образуются из букв, содержащихся в заглавии, а в тексте присутствует отсылка к знаменитому «Сонету гласных» Артюра Рембо, переводчице Марине Бородицкой по-русски сделать удалось. Как удалось ей сделать и другой текст из «Эвнои», — про чесальщиков, кровельщиков, лудильщиков, — в котором идет нагнетание согласных; Бёк соединяет принципы «звучащей» и «комбинаторной» поэзии в одном тексте. (В похожей технике сделано и стихотворение Джо Розенблатта «Плеритмяритм» — «звучащая поэзия» уже не одно десятилетие популярна в Канаде.)
И еще — замечание напоследок: подборка выстроена не по году рождения поэтов, а по принципу их активного присутствия в литературе.