Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 1, 2005
"ИЛ" открывает новую рубрику, в которой будет знакомить читателей с интересными книгами, готовящимися к выходу в разных издательствах. Об этих публикациях вы узнаете из бесед с теми, кто принимал непосредственное участие в их подготовке: переводчиками, комментаторами, издателями. Рубрику ведет Светлана Силакова.
Неизвестный роман под общеизвестным заглавием
Гюстав Флобер Первое "Воспитание чувств" / Пер. с франц. Г. Зингера. Предисловие и комментарии С. Зенкина. — М.: Текст. (Серия "Квадрат")
О ранней книге Флобера, которая впервые выходит по-русски, мы побеседовали с ее переводчиком Георгием Рубиновичем Зингером.
«ИЛ». Не все знают, что задолго до общеизвестного «Воспитания чувств» Гюстав Флобер написал другое произведение под таким же заглавием. То был его первый большой роман, законченный в 1845 году, но напечатанный лишь через тридцать лет после смерти автора.
Таким образом название «Первое "Воспитание чувств"» является в некотором смысле условным. Оно дано издателями, поскольку публикация была посмертной. Скажите, это законченная вещь или восстановленная публикаторами по черновикам?
Георгий Зингер. Это вполне завершенное произведение. Флобер работал над ним с 1843-го по 1845 год, а затем просто положил в стол. Дело в том, что книга кончается настоящим литературным манифестом, направленным, как представлялось автору, против одряхлевшего романтизма, от влияния которого, заметим, отнюдь не был свободен и он сам. Но с подобным развенчанием юный Флобер чуть опоздал: в конце 40-х на романтизм ополчились все кому не лень, и, поняв это, писатель отказался от публикации, не желая пинать поверженного льва.
«ИЛ». Как давно вы перевели этот роман?
Г. З. Перевод выполнен по заказу издательства "Текст", совсем недавно. Идея публикации исходила от Сергея Зенкина, который подготовил комментарии к роману. От работы я получил большое удовольствие — книга очень симпатичная.
«ИЛ». Переводилось ли раньше «Первое "Воспитание чувств"» на русский язык?
Г. З. Насколько мне известно, в двухтомник Флобера "О литературе, искусстве и писательском труде", который был издан в 1984 году, вошли лишь небольшие фрагменты. Переводила их А. Андрес.
«ИЛ». Нельзя не задать естественный вопрос: "Это более ранняя редакция широко известного романа"?
Г. З. Нет, это два самостоятельных произведения, если не считать некоторую общность идей. В «Первом "Воспитании чувств"» два главных героя. Между ними и Фредериком Моро не так уж много сходства…
«ИЛ». Насколько похоже «Первое "Воспитание чувств"» на традиционные "романы воспитания"?
Г. З. Здесь, как и в будущем своем одноименном произведении, Флобер усложняет задачу, обычно стоящую перед теми, кто пишет в этом жанре. Он рассматривает жизненный путь двух равно одаренных людей. На основании первоначального нравственного выбора и только него, один из них делается образцовым прогматичным чиновником, а другой — многообещающим писателем. Творческое кредо последнего как раз изложено в финальном литературном манифесте, о котором я уже упоминал.
«ИЛ». Для "Воспитания чувств" 1869 года большое значение имеет картина эпохи: типажи, быт, нравы. А в "Первом "Воспитании чувств" тоже так?
Г. З. Нет, это произведение скорее из разряда тех, о которых можно сказать пушкинскими словами: в них «отразился век и современный человек изображен довольно верно…» Автора интересует прежде всего душевная жизнь тех персонажей, которых он ставит в центр повествования.
«ИЛ». Какое место занимает в "Первом "Воспитании чувств" тема любви?
Г. З. Естественно, главное; причем уже проявляется свойственная Флоберу (что видно из его писем) сублимация любовного чувства и погружение в историю и культуру.
«ИЛ». Чувствуется ли здесь почерк Флобера, знакомый нам по его зрелым произведениям?
Г.З. Да, уже намечены многие характерные приемы: например, несобственно-прямая речь — незаметный переход в рамках одной фразы от мыслей персонажа к авторскому комментарию… Наблюдательность. Прекрасные описания. При этом роман полемический, антимещанский, очень ироничный — открыто ироничный, в отличие от более позднего, носящего то же название, где ирония уведена в подтекст.
«ИЛ». Увидели ли вы Флобера новыми глазами, работая над этим текстом?
Г. З. Пожалуй, нет. Все-таки, что бы я тут ни говорил, подлинная виртуозность придет к автору позже. Но и на «пробах пера» гения обычно лежит отпечаток его избраннической миссии. «Первое “Воспитание чувств”» интересно тем, что это выразительная эпитафия целой эпохе, ее особому способу соотноситься с миром идей и вещей, который был отвергнут новыми поколениями, а потом и вовсе утрачен.
Ариосто в новой аранжировке
Итало Кальвино. Итало Кальвино пересказывает «Orlando furioso»[1]/ Пер. с итал. Е. Костюкович. — СПб.: Симпозиум.
Елена Костюкович рассказывает о том, как один замечательный итальянский писатель переосмыслил творение другого.
«ИЛ». Скажите, почему Кальвино взялся за пересказ знаменитой поэмы Лудовико Ариосто, написанной в 1532 году? Кому адресована эта книга?
Елена Костюкович. Изначально она предназначалась школьникам. Иначе говоря, тем, кому необходимо просто ознакомиться с поэмой: запомнить сюжет и имена главных героев, прочесть несколько октав и извлечь из этого чтения определенное удовольствие. Решая эту задачу, Кальвино — литератор гениальной легкости, виртуоз ритма, человек на редкость ясного ума — сумел создать изящное и глубокое чтение для людей любого возраста. Книга стала особым явлением итальянской культуры, в которой живет почти тридцать пять лет. Она переведена на многие языки.
«ИЛ». Какое место занимает на самом деле Ариосто и конкретно «Orlando furioso» в культурном багаже современного образованного итальянца? Это «классика, которую читают» или «классика, над которой зевают»?
Е. К. Мнение среднего итальянца об этой поэме — двоякое. В школе, наверное, каждому пришлось позевать над «Орландом», ведь это часть обязательной программы — текст-то неподъемный, да и обязаловка всегда угнетает. Но потом, когда люди вырастают, успокаиваются, приходит интеллектуальная зрелость… Достаточно сказать, что сюжеты Ариосто лежат в основе всего сицилийского кукольного театра. По мотивам поэмы «Orlando furioso» создано немало знаменитых рисунков и картин, оперных и балетных композиций, текст на слуху у широкой публики. В общем, он занимает в сознании итальянцев примерно такое же место, как «Руслан и Людмила» у русских. Сравнение уместно, так как, во-первых, поэма Пушкина представляет собой русский аналог ариостова шедевра, а во-вторых, каждому из нас знакомо устало-ироничное (всю жизнь с детского сада под знаком Лукоморья!), и в то же время любовное, благодарное отношение к этому изучавшемуся в школе произведению.
«ИЛ». Название поэмы Ариосто переводилось на русский по-разному: у Катенина читаем «Бешеный Роланд», у Батюшкова и Раича — «Неистовый Орланд»… Какой вариант вы считаете более точным?
Е. К. Осмелюсь предложить свое название — «Обуянный Орланд». Подобно коллегам-предшественникам, я готова объяснить мой творческий выбор. Дело в том, что по своей натуре Орланд — не неистовый. Просто согласно сюжету на него находит помрачение — по-итальянски «фурия», вот он и становится «фуриозо», а потом приходит в себя и опять обретает нормальный человеческий облик. Имеются у меня и добавочные соображения как фонетического, так и графического плана. Словосочетание «Orlando furioso» содержит много «о», это такой зрительный образ пустоты, безумия, временного помрачения сознания…
«ИЛ». Какую задачу ставил перед собой Кальвино: воссоздать "Орланда" или скорее переосмыслить? Сильно ли изменился итальянский язык со времен Ариосто — пришлось ли Кальвино брать на себя функции переводчика?
Е. К. О да, язык переменился очень сильно, да и вообще настоящий итальянский язык, язык объединенной Италии, возник только в середине XIX века благодаря сознательной работе писателя Алессандро Мандзони, автора главного романа всей итальянской словесности — «Обрученные». Так что Кальвино, конечно, пришлось поработать переводчиком.
Кстати, он и вообще замечательный переводчик, в основном с французского. Совершенно прелестны и очень известны его переводы экспериментальной прозы Раймона Кено, в частности книги «Голубые цветочки».
Кальвино перелицовывает велеречивые, текучие октавы Ариосто, делает пружинистыми, отрывистыми. Вот для примера:
«В таверне на Пиренеях давали ужин. Внезапно раздался шум. Гостиник и подавальщики забегали: кто бросился к окнам, кто на улицу, глядят в небо, раскрыли рты. Женщины оставили очаг и стряпню и убежали в погреб.
— Что за черт? Затмение? Комета? — Двое гостей, вроде не робкого десятка. Один из них — великолепно наряженный рыцарь, лучезарный лик, золотые длинные пряди; второй — уродливый, кургузый и короткий, косматый и чернявый. Одет в обтягивающее трико.
Гостиник торопится извиниться: не волнуйтесь, все в порядке, он уже пролетел. Он? Кто? Крылатый конь пролетает каждый вечер, верхом на нем летает кудесник. Когда кудесник видит красавицу, опускается и похищает. Поэтому женщины прячутся: и красивые, и те, кто полагают себя красивыми, то есть, выходит, все».
В свой текст Кальвино то и дело вставляет октавы Ариосто. Очевиден контраст стилей. Но если соблюсти верную пропорцию современного и старинного стилей, архаика звучит свежо и занятно, радует глаз и ухо.
«ИЛ». Нет ли в тексте Кальвино элементов мистификации?
Е. К. Кальвино не меняет сюжет поэмы, но очевидно, что текст сильно переозвучивается этим беззаботным и легким рассказчиком, который насыщает свой пересказ и элементами литературоведческой критики, и историческими фактами, и своими субъективными оценками. Поэтому произведение становится другим. Это Ариосто в новой аранжировке. Сильнее чувствуется ироикомическое начало. Наверное, ваша интуитивная догадка справедлива: продукт не тот, продукт другой, следовательно, мистификация (или мифологизация) налицо.
«ИЛ». Какое место занимает пересказ «Орланда» в творческом наследии самого Кальвино?
Е. К. Для Кальвино эта книга — важная веха. Он очень многогранный писатель, проделавший громадный путь от «Тропинок паучьих гнезд» к «Раздвоенному виконту» и «Барону на дереве». «Невидимые города», «Если однажды зимней ночью путник», изумительная нон-фикшен («Коллекция песка», «Шесть соображений относительно будущего тысячелетия») … — сколько сложных сюжетных схем испробовал Кальвино! Однако есть некий общий элемент: Кальвино постоянно использует идею «ризомы», то есть ветвящегося повествования, развивающего одновременно несколько альтернативных фабульных возможностей. Так вот, поэма Ариосто — дивный экзерсис в подобном духе. Безусловно, многие новаторы ХХ века — и Борхес, и Кортасар — часто оглядывались на неутомимого выдумщика Лудовико Ариосто.
«ИЛ». Почерпнули ли вы для себя что-то новое как переводчик, работая над этой книгой?
Е. К. Эта работа дает столько пищи для размышлений, в том числе теоретических, что переводить становится некогда: решая задачи, отвлекаешься от прямого занятия. Чтобы слегка перелицевать традиционную октаву (а я это делаю), приходится изучать историю русского стиха. Чтобы предложить нужную пропорцию смешного и серьезного в русском переводе, следует представлять себе реальный облик текста на фоне современной ему литературы. А значит, надо читать итальянский XVI век. Надо читать предшественников. Это означает все новое и новое чтение, чтение без конца. В сущности, не к этому ли душа активно стремится? Чем бы ни заниматься, лишь бы не работать.
«ИЛ». Как вы относитесь к уже существующим переводам Ариосто на русский язык?
Е.К. С любопытством, радостью и благодарностью. Михаил Леонович Гаспаров переводил верлибрами все целиком, Евгений Михайлович Солонович — в виртуозных октавах, большими кусками. Разные аранжировки, разные приоритеты, разные инструменты — а материал общий и любовь общая. Да как можно Ариосто не любить! Писал же Мандельштам: «Незнакомство русских читателей с итальянскими поэтами (я разумею Данта, Ариоста и Тасса) тем более поразительно, что никто иной как Пушкин воспринял от итальянцев взрывчатость и неожиданность гармонии…»
Хотя, узнав мнение великих об этом сочинителе, можно и оробеть. Так, в «Дон Кихоте» Сервантеса священник заявляет, что переводить Ариосто — занятие гиблое: ««Orlando furioso»… Если этот последний отыщется среди наших книг и мы увидим, что говорит он не на своем родном языке, а на чужом, я не почувствую к нему никакого уважения; но если он будет говорить на своем — я возложу его себе на голову».
Хорошо бы умудриться так перевести, чтобы читателю все же захотелось «возложить» продукт моего труда «себе на голову». Тем более что он в десять раз короче, а значит, и подъемнее прототипа-оригинала.
Рохинтон Мистри: пишет на английском, мыслит на «субконтинентальном»
Рохинтон Мистри Дела семейные / Пер. с англ. М. Салганик. — М.: Росмэн (Серия "Премия Букера: Избранное")
Роман современного индийского писателя представляет его переводчица Мириам Львовна Салганик.
"ИЛ". Мистри родился и вырос в Бомбее, но в двадцать три года перебрался в Канаду, где живет уже без малого 30 лет. Там же он состоялся как писатель. Повлияла ли эмиграция на его мировосприятие?
Мириам Салганик. Трудно сказать — он ведь в Канаде и начал писать. Во всяком случае, постоянная тема — Индия, его родной Бомбей и судьба той религиозной общины, с которой он связан по происхождению: парсов-огнепоклонников.
«ИЛ». На каком языке пишет Мистри?
М. С. Пишет он по-английски, но построение фраз свидетельствует: Мистри, как и его земляк Салман Рушди, мыслит на весьма специфическом английском — строго говоря, этот язык надо бы называть «субконтинентальным», поскольку на нем говорит и пишет интеллигенция трех стран Индостанского субконтинента: Индии, Пакистана и Бангладеш. Это не просто английский, в который включена россыпь местных слов и выражений. Он даже морфологически несет на себе отпечаток индийского построения фразы. Этот язык энергичен и выразителен, но переводить с него — адский труд… Кстати, в индийских семьях среднего класса в быту могут говорить на нескольких языках. На английский переходят, чтобы побеседовать об отвлеченных материях…
Возвращаясь к вопросу о мировосприятии, я бы отнесла Мистри к быстро разрастающемуся племени «диаспорических» художников. Причем он из той ветви, которая упрямо питается соками своих корней, даже будучи трансплантирована на иную почву.
«ИЛ». Можно сказать, что «на иной почве» Мистри посчастливилось. Он удостоен престижных литературных премий, как канадских, так и международных. Два его романа — «Такое долгое путешествие» («Such a Long Journey») 1991 года и переведенные вами «Дела семейные» ("Family Matters") 2002-го — попали в шорт-лист премии Букера. А как относятся к Мистри в Индии? Считается ли он представителем национальной культуры?
М. С. Мистри в Индии, безусловно, хорошо знают и считают «своим». Я, к сожалению, не видела рецензий, но слышала восторженные отзывы о его книгах от своей бомбейской приятельницы. Другое дело, что существует определенное напряжение в литературной среде. Иные из тех, кто пишет на местных языках, обижены на англоязычных писателей. Дескать: «Нас не знают за пределами Индии только потому, что мы пишем на своих национальных языках». Напомню, однако, что в Индии два государственных языка — хинди и английский.
«ИЛ». Насколько силен в произведениях Мистри этнографический элемент? Старается ли он запечатлеть для потомков «уходящую натуру» — культуру и традиции своего народа, парсов?
М. С. Сомневаюсь, что он видит здесь этнографию. Мистри пишет о досконально известной ему среде, а этнографический аспект здесь могут видеть только иностранцы, скажем, мы с вами. «Уходящая натура» для него — исчезающая община парсов: их осталось около 60 тысяч человек на 14-миллионный Бомбей. Но на глазах исчезает также и неповторимый колорит Бомбея. Это самый космополитический из индийских городов, но сейчас его захлестывает стихия индусского фундаментализма. По настоянию шовинистов из организации «Шив Сена» Бомбей переименован в Мумбаи.
Мистри любит родной город и с болью следит за его нынешними метаморфозами. В «Делах семейных» — а действие романа происходит в 90-е годы ХХ века с некоторыми экскурсами в историю — Бомбей является полноправным персонажем.
Теперь о парсах. Так называют в Индии людей, исповедующих одну из древнейших религий мира, — зороастрийцев-огнепоклонников. Учение Заратуштры некогда повлияло на иудаизм, христианство, ислам, а также на северный вариант буддизма. В Х веке зороастрийцы бежали из Персии от преследований мусульман. Община парсов сыграла в Индии огромную роль, не сопоставимую с ее численностью, однако в наше время их количество стремительно убывает. Да, кстати, нужно ли говорить, что учение Заратуштры ничего общего с книгой Ницше не имеет? Ницше попросту использовал фигуру древнего пророка для изложения своих идей.
«ИЛ». Как бы вы охарактеризовали национальный характер парсов?
М. С. Этот характер складывался тысячелетиями под воздействием их веры. Учение зороастризма зиждется на том, что существует определенный план Господень, и всякий зороастриец своим поведением либо приближает осуществление этого плана, либо препятствует ему. Таким образом, личная ответственность человека приобретает характер поистине космический. В Индии парсы славятся честностью, трудолюбием, стремлением к образованию — и замкнутостью своей общины, которая заметна даже на фоне индийской кастовости. Зороастрийская община считается богатой, из нее вышло немало людей, пользующихся общенациональной или даже мировой известностью. Достаточно назвать имя прославленного дирижера Зубина Мехты — бомбейского парса.
«ИЛ». Запрет на браки с иноверцами, существующий в общине парсов, приводит к самым трагическим последствиям для героев «Дел семейных»…
М. С. Да, но этим обстоятельством проблематика романа не исчерпывается. На самом деле, Мистри затронул вопрос о генезисе фундаментализма… По причинам, которые здесь не место обсуждать, Россия с удивительным упорством держится за свое стереотипное представление об Индии — у нас десятилетиями существовал стереотип «бхаи-бхаи», построенный на нашей же пропаганде, на бомбейской кинопродукции и тупейших анекдотах, где имя «Неру» рифмовалось с «в меру». Потом его сменил стереотип «Индии духа» — смесь выспренней слащавости с чернокнижничеством. На этом фоне роман Мистри может вызвать шок у неосведомленного читателя: Мистри описывает судьбу одной семьи, типичной семьи среднего класса, живущей в обстановке религиозно-общинной розни и наступления индусского фундаментализма, сращивания криминала с властью, роста коррупции. Все это так узнаваемо — только приметы быта другие.
«ИЛ». Интересно, а у индийской коррупции есть какие-то национальные особенности?
М. С. Во-первых, она отличается индийской масштабностью — вспомните, что население Индии перевалило за миллиард, и представьте себе масштаб всего, что там происходит. Во-вторых, речь идет о традиционном обществе. Мы только начинаем привыкать к этнической преступности или коррупции, а там это не новость. С другой стороны, ни кастовость, ни клановость Индии не является помехой для участия в международной коррупции. Правда, надо сказать, что парсы и тут стоят особняком, но сколько их осталось, этих парсов?
«ИЛ». А как Мистри относится к индусскому фундаментализму?
М. С. Он разделяет позицию, которой придерживается большая часть индийской интеллигенции: всякий фундаментализм чудовищен, это очевидно; всякое превращение религии в политический фактор чревато распадом многоконфессионального, многоплеменного, многоязыкого государства. И относится это не к одной только Индии.
«ИЛ». Интеллигенции удается как-то повлиять на ситуацию?
М.С. А как это проверить? Раз уж мы говорим о Рохинтоне Мистри, то надо полагать, что его романы вызывают отклик в умах и сердцах; это же можно сказать о замечательном романе Арундати Рой «Бог мелочей» (кстати, он был опубликован у вас в «ИЛ», номера 7 и 8 за 1999 год), о прекрасных работах индийских кинематографистов, к сожалению, практически не известных у нас, — например, «Свадьбе в сезон дождей» Миры Наир. На последних выборах в мае 2004-го националистическая партия «Бхаратия джаната» (БДП) проиграла, к власти пришла коалиция во главе с Индийским национальным конгрессом — к слову сказать, одним из основателей Конгресса еще в конце XIX века был парс Наороджи Дадабхаи. Можно предположить, что определенную роль в таком исходе выборов сыграла и демократическая интеллигенция, и здравые политические силы, и факторы экономического и политического порядка. Мне кажется, что важна не оценка КПД творческой интеллигенции, а доказательства ее полноценного существования. Творчество Мистри, на мой взгляд тому свидетельство.