Фрагменты книги
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 9, 2004
— Заметили, ребята? Сегодня офицер у блок-поста что-то уж слишком добрый.
2 апреля 2002 года, десять часов утра. Всего несколько минут ожидания — и мы проезжаем. Просто не верится. Парадокс в том, что журналист, работающий в горячих точках, рад, даже счастлив, когда ему удается попасть туда, откуда все остальные бегут сломя голову.
Полчаса назад у блок-поста-300, главного въезда в Вифлеем, майор Авнер Фуксман в промокшем камуфляже (по виду добропорядочный отец семейства) предупредил нас: «Если вы действительно хотите попасть в город, езжайте через деревню Валлахе, только поторопитесь. И запомните, там уж вы сами за себя отвечаете. Да, еще, — добавил он, — по правде говоря, не знаю, когда вы сможете выехать обратно».
Старый бронированный «лендровер» Итальянского радио и телевидения (RAI), ветеран балканских войн, обклеенный со всех сторон большими буквами «TV», набит до отказа: внутри нас шестеро. Кроме армянина из Иерусалима Гару Налбандяна, фотографа и оператора free-lance, все — итальянские журналисты.
Израильское радио — фантастика! — транслирует «Va’ pensiero». В машине нестерпимо душно, окна запотели, вентилятор лишь гоняет по салону горячий воздух. Снаружи уже сутки моросит мелкий холодный, пробирающий до костей дождик. На дороге, которая спускается от палестинской деревни Валлахе к Бейт-Халле и Вифлеему, ни одной живой души. Люди сидят по домам, и, очевидно, не только из-за дождя. Сначала Дженин, Калкилия, Рамалла, Тулкарем, Наблус, а теперь Вифлеем: ночью и сюда вошли израильские войска.
«Оборонительный щит» — это проводимая правительством Ариэля Шарона операция, которая теоретически должна полностью разрушить так называемую «сеть палестинского террора».
Последней каплей, переполнившей чашу, был террористический акт 27 марта в «Парк-отеле» на набережной в Нетании. Палестинец-смертник взорвал себя в банкетном зале, где в это время ни о чем не подозревавшие люди праздновали Песах — еврейскую Пасху. Погибло двадцать девять израильтян — мужчин, женщин и детей.
Через несколько минут въезжаем в Бейт-Халлу и около больницы видим первых людей — небольшую группу иностранных фотографов и журналистов, скорее всего скандинавов. В пуленепробиваемых жилетах и касках они движутся гуськом вдоль стены. Испуганно оглядываются, услышав шум мотора.
Только тут до нас доходит, что мы — единственные, кому пришла в голову безумная идея разъезжать на машине по оккупированной военными территории.
Останавливаемся. Скандинавы объясняют нам жестами, что танки прямо за углом, у пересечения с дорогой, которая ведет к центру Вифлеема. Почти в черепашьем темпе выезжаем на перекресток. Ничего особенного, если не считать поваленных светофоров, гусеничных следов на мокром асфальте, опрокинутых мусорных баков. Невыносимая тишина.
«Что делать?» — спрашиваем мы друг друга, и армянин Гару отвечает, как будто руководит незнакомым с местностью водителем: «Сейчас прямо». Все молчим. Едем. Мауро Маурици, оператор RAI, побывавший на многих войнах во всех частях света, сидя на переднем сиденье, снимает без остановки.
Первая встреча с израильскими военными — около салезианского технического училища. Въезжаем на маленькую площадь как раз в тот момент, когда солдаты вламываются в здание в поисках возможных террористов. Оборачиваются к нам почти неприязненно, направляют на нас оружие. Мы останавливаемся. Тут же приказательный, не терпящий возражений жест начальника патруля: назад! Начинаем кружить по лабиринту узких улочек. Пытаемся подобраться поближе к центру и при этом избежать встречи с танками, которые расположились на главных перекрестках. Вдруг, как далекое эхо, первые пушечные залпы, за ними пулеметные очереди. Замираем. Маленький экипаж бронемашины RAI полностью в руках судьбы.
Вот улица Рождества, она ведет прямо к Ясельной площади — сердцу Вифлеема.
Все явственнее следы военных действий: в асфальте воронки от взрывов, на стенах следы от пуль, искореженные железные жалюзи возле магазинов. Но главное, все ближе взрывы и автоматные очереди.
Тони Капуоццо с пятого телеканала и Фердинандо Пеллегрини с RadioRAI говорят в один голос: «Ребята, тут опасно, это настоящие пушечные залпы, надо возвращаться назад». После короткого совещания все соглашаются, тем более что бой, похоже, набирает силу. Канонада, на этот раз совсем близкая, заглушает последние сомнения. Разворачиваемся и на полном ходу едем обратно — скорей убраться отсюда.
Не успеваем дух перевести, как за первым же поворотом напарываемся на две израильские бронемашины. Это дозор. На башне, обложенной мешками с песком, внушительных размеров пулемет. Мауро продолжает снимать, а мы кричим в громкоговоритель по-английски: «Weareforeignjournalists, wewanttogoout!» («Мы иностранные журналисты, хотим проехать!»)
Ничего не получается. Солдат неумолимо машет, езжайте, мол, откуда приехали. Он призывник, лет двадцати двух, из тех ребят, что каждый вечер танцуют на дискотеках Тель-Авива. Он мог оказаться и среди погибших неделю назад в кафе «Момент» в Иерусалиме, стать очередной жертвой очередного террориста-смертника. Есть среди военных, оккупировавших Вифлеем, и резервисты, призванные буквально накануне. Это адвокаты, врачи, мирные отцы семейств, которые беспрекословно явились по телефонному звонку. У блок-поста при въезде в Вифлеем каких-то два часа назад мы видели таких: они обнимали, прощаясь, жен и детей, приехавших на автомобилях их проводить, потом брали автомат, который не держали в руках несколько лет, садились в бронемашины и ехали на войну в незнакомый город, чтобы «покончить раз и навсегда», как они искренне верили, «с палестинским терроризмом». И вот они уже здесь, перед нами.
Как быть? Армянин Гару говорит на всех языках, даже на иврите. Оставив камеру в машине, он решается выйти. Мауро выходит вместе с ним, не переставая снимать. «Televiziyaitalqit!» («Итальянское телевидение!») — несколько раз кричит Гару, подходя все ближе к солдату на башне. И тот, не проронив ни слова, стреляет ему под ноги, в асфальт.
Ответ красноречивый: нам приказано уезжать, это яснее ясного. Но куда? Назад возвращаться невозможно, и тут оставаться — чистое безумие /…/
Из памяти мобильного телефона выуживаем номер отца Ибрагима Фалтаса — францисканского монаха-богатыря из церкви Рождества Христова. Он — один из хранителей Базилики, директор вифлеемского колледжа «Святая Земля», но в первую очередь — друг. Пока слышатся длинные гудки, мы говорим между собой, что в крайнем случае укроемся пока в церкви Рождества, Ибрагим не откажется нас впустить.
Наконец-то он ответил! «Да, конечно, подъезжайте, только будьте осторожны, тут кругом сумасшедшая стрельба».
Пятьсот метров мы преодолеваем на полной скорости. Душа уходит в пятки, но мы надеемся, что и палестинцам, и израильтянам видны опознавательные знаки «TV» на нашей машине. Наконец мы на Ясельной площади. Въезд на стоянку перед церковью Рождества огорожен цепью. Приходится остановиться перед входом в армянский монастырь, отсюда до надежного убежища еще надо добежать. В спешке и панике хватаем все свое имущество — телекамеры, микрофоны, батарейки, кассеты. Те, кто предусмотрительно захватил с собой бронежилеты и каски, надевают их. На последнем дыхании добегаем до укрытия, в жизни каждого из нас это наверняка самая удачная по результатам стометровка. Мауро Маурици, тяжело дыша, продолжает на бегу снимать.
Отец Ибрагим видит, как мы бежим, и открывает большую стеклянную дверь в галерею Святого Иеронима, откуда можно попасть во францисканскую часть комплекса Рождества. В руках у него огромная связка ключей от бесчисленных помещений, часть которых мы вскоре увидим. Он впускает нас, бросает быстрый взгляд на площадь и тут же запирает дверь на четыре оборота. Мы спасены! По крайней мере так нам в эту минуту кажется. «Сегодня ночью, — говорит отец Ибрагим, — группа палестинцев проникла к нам через греко-православный монастырь. Мы с нашим приходским священником отцом Амджадом обнаружили их у себя в притворе, но уговорили уйти».
Канонада, взрывы, близкие автоматные очереди, одиночные выстрелы, похожие на выстрелы снайперов. Оглушительный грохот, усиленный эхом в колоннаде замкнутого двора, где мы в этот момент находимся.
— Как же я передам материал в свою редакцию? — Лучано Гулли первому из нас приходит в голову, что это надолго.
Из библиотеки осторожно высовывается худенький человек в очках, это брат Северин, поляк из Кракова.
— Хотите кофе? — спрашивает он.
Предложение библиотекаря встречается чуть ли не овацией: кофе и сигареты — хлеб насущный напряженно работающего журналиста.
Аромат черного кофе, который брат Северин готовит в маленьком неаполитанском кофейнике, растекается по галерее, чудодейственно расслабляя нас после пережитого потрясения. Из библиотеки выходят один за другим послушники, молодые францисканские семинаристы. Они улыбаются, обмениваются шутками, но вид у них взволнованный, озабоченный. Нам бы тоже следовало задуматься о происходящем, но пока мы заняты другим: каждый по своему мобильному телефону разговаривает с редакцией, агентством печати, генеральным консульством Италии в Иерусалиме, успокаивает жену, детей, маму, пока они не услышали пугающих новостей из средств массовой информации.
— Так что будем делать, ребята? — спрашивает Тони Капуоццо.
У францисканца отца Ибрагима ответ есть:
— Какие проблемы? Оставайтесь ночевать.
— Вы шутите, отец Ибрагим? Мне завтра надо быть в Риме.
Отец Ибрагим подносит к уху мобильный телефон. Зрелище просто фантастическое! Мауро Маурици тут же наводит на него камеру. Кажется, мы начинаем осознавать ситуацию только тогда, когда слышим его полные беспокойства слова: «Да, будем надеяться… здесь у нас группа журналистов… Хорошо, перезвонимся завтра, если будем живы… если еще будем живы…»
Отец Ибрагим покидает нас, его телефон звонит без перерыва. Вскоре в галерее появляется монахиня и приглашает в трапезную обедать.
Фердинандо Пеллегрини возвращает нас на землю:
— Вы как хотите, а я должен передать материал.
И тут же, как назло, ураган звонков: редакции теленовостей договариваются с нами о времени выхода по телефону в прямой эфир.
До следующего прямого эфира еще два часа, но не похоже, чтобы за это время бой стих. Холод собачий, мы здесь, в галерее, совсем окоченели. Снова появляется отец Ибрагим: «Вы идете или нет? Паста уже переварилась».
Сначала кофе, теперь паста — еще одно завораживающее слово: ведь мы давно уже в пути.
Лапша по-болонски, отбивные котлеты по-милански с жареной картошкой, вино, кофе — классический итальянский обед, вызывающий воспоминания детства, а кругом бой, которому конца не видно.
Напряжение последних часов спадает, звучат смех, шутки, всем хочется разрядить обстановку. Журналисты и монахи, представители двух противоположных миров или, если можно так сказать, земного и небесного начала Дьявола и Бога, соревнуются в оптимизме, который для одних — свойство веры, для других — характера.
Отец Ибрагим валится с ног от усталости, поэтому уходит к себе отдохнуть, а мы возвращаемся во внутренний дворик покурить, поболтать и обдумать, чем заняться теперь. Для работы в нашем распоряжении гостиная странноприимного дома «Каза нова», куда можно попасть из галереи. Тони Капуоццо, Гару Налбандян и Мауро Маурици пользуются возможностью, чтобы вздремнуть.
Время — начало пятого. После долгих часов боя наступает тишина, в которой слышатся голоса, много голосов, и они приближаются. И еще быстрый топот, выстрелы, все ближе, все громче. Голоса переходят в крики, в нетерпеливые требования на арабском открыть дверь — ту самую дверь, в которую нас впустил утром отец Ибрагим. Его мобильный отключен, дверь в монастырь со стороны галереи заперта изнутри. Еще несколько секунд — и мы снова будем блокированы. Длинные и страшные автоматные очереди вдребезги разбивают запор, а вместе с ним наши иллюзии о том, что церковь Рождества — самое спокойное место во всем Вифлееме.
Мауро, который спал с камерой в руках, едва успевает ее включить, но здоровенный, точно шкаф, палестинец в камуфляжной форме тут же направляет ему в лицо дуло «калашникова» и приказывает по-арабски: «Не смей!»
Мы в ужасе поднимаем руки вверх и выходим из гостиной в галерею, повторяя без остановки: «Press, Italianpress, journalists!» («Пресса, итальянская пресса, журналисты!»)
Гару, наша палочка-выручалочка, арабский тоже знает и объясняет палестинцам, кто мы и как сюда попали.
Через несколько минут входят уже десятки людей, нескольких раненых несут на руках. Старшие отдают приказы по рации и мобильным телефонам.
Внутренний дворик Святого Иеронима забит измученными людьми. У всех на лицах отчаяние и еще — страх. Как и у нас. Мы боимся их, они боятся израильтян, которые снаружи. Одни похожи на Рэмбо: на лбу повязка, на шее автомат Калашникова М-16, на поясе гранаты, пистолет в кобуре; обоймы с патронами оттопыривают боковые карманы. Другие выглядят как солидные отцы семейств. Они гордо размахивают старыми ржавыми винтовками времен Второй мировой войны.
К счастью, палестинцы быстро понимают, что мы не враги; больше того, им кажется, что наше присутствие может их обезопасить. Некоторые даже подходят к нам, хотят пожать руку. «У нас не было выбора, — говорит нам один, словно оправдываясь, — здесь мы в безопасности, сюда солдаты не посмеют войти».
Из неудержимого журналистского любопытства задаем вопросы: к каким группировкам, к каким структурам они принадлежат. «Бригады мучеников Аль-Аксы», «Хамаз», «Исламский Джихад», отвечают они, а еще полицейские и просто гражданские люди. <…>
Прибегает отец Ибрагим, к счастью, он проснулся. В первый раз видим его таким рассерженным, таким возбужденным. Он долго разговаривает с палестинцами. Единственное, что мы понимаем по жестикуляции, что он берет с них обещание не стрелять, пока они здесь, и что мы, журналисты, свои люди, находимся под его защитой и никто не смеет нас пальцем тронуть.
Нам он велит побыстрей собрать свои вещи и отправляться в «Каза нова», которую отреставрировали и открыли к юбилейному 2000 году, но уже больше года она пустует: очередной памятник надеждам на огромный приток туристов и христианских паломников.
Не зная, куда нам идти, мы расположились в кухне между длинным рядом плит из нержавеющей стали и батареями кастрюль. Все сверкает чистотой, как после генеральной уборки.
Мы в нервном ожидании, курим одну за другой сигареты, запасы которых катастрофически тают, и отвечаем на настойчивые звонки мобильных телефонов. Нам звонят все, и мы звоним всем, начиная от посла Италии в Тель-Авиве и генерального консула в Иерусалиме. Сказать, что они обеспокоены, значит ничего не сказать: для них это не меньшая драма, чем для нас, и в первые часы они еще не знают, как выйти из этой немыслимой ситуации.
Несколько раз в кухню заглядывают два молодых вооруженных палестинца, словно желая убедиться, что мы все еще здесь. Не обронив ни слова, они обводят нас взглядом и уходят. Нас это пугает.
С наступлением темноты бой в Вифлееме прекращается. Из окон нам видна значительная часть города. Слышатся лишь отголоски далеких взрывов и редкие пулеметные очереди. В небе ни одной вспышки.
Очевидно, почти все палестинцы, которые участвовали в сражении, сейчас здесь, в церкви Рождества.
Снова появляется отец Ибрагим, его лицо стало еще мрачнее. Мы спрашиваем, не поможет ли он нам взять интервью у палестинцев, но он решительно отказывается: «Не думаю, что сейчас для этого подходящий момент».
Кто-то вдруг высказывает идею:
— А не уйти ли нам прямо сейчас?
— Ты с ума сошел! Сейчас, в темноте, когда внутри палестинцы… Хочешь, чтобы израильтяне нас подстрелили? <…>
Когда нам начинают звонить коллеги журналисты из России, Соединенных Штатов, Колумбии, Англии, Франции, Эстонии, Германии, Испании и других стран, не говоря уже об Италии, мы понимаем, что событие принимает планетарные масштабы. Мы осознаем, что наша судьба, судьба священнослужителей и самой церкви Рождества зависит от того, как расскажем об этом мы, и как вся мировая пресса будет освещать эту ужасную ситуацию.
В десять часов вечера снова появляется отец Ибрагим:
— Пойдемте в монастырь, поговорим, что-нибудь съедите.
«Каза нова» соединяется с монастырем через четвертый этаж, где мы расположились. В монастырской кухне, несмотря на поздний час, в спешке пекут хлеб в электрической печи. Повариха сестра Нунциатина показывает нам огромные пластиковые мешки с сотнями еще горячих булок.
— Вы что, всех ужином кормить собираетесь? — удивляемся мы.
— Конечно. Посмотрим, что еще сможем им дать кроме хлеба. Они ведь тоже Божьи дети и голодны, бедняжки. Теперь мы все под одной крышей.
Отец Ибрагим с несколькими братьями несут ужин «ребятам». По дороге встречают возвращающуюся из Базилики сестру Лизетту, она оказывала первую помощь раненым.
— Двое в тяжелом состоянии, — говорит она. — У одного ранение в ногу, ступня раздроблена, у другого в живот, все кишки наружу. Мы засунули их обратно, я наложила тугую повязку и поставила капельницу с водой и глюкозой.
Мы окружаем сестру Лизетту.
— Какое они произвели на вас впечатление?
— Простите, но у меня не было времени их разглядывать.
— И все-таки, они настроены решительно или нет?
— Нет, они скорее подавлены, расстроены».
— Так что, ребята, хотите поспать в нашем благословенном странноприимном доме или нет? — это уже голос отца Ибрагима.
Обезоруживающее своей естественностью предложение отца Ибрагима ни у кого не вызывает возражений.
В два часа ночи звонит мобильный телефон. Спокойный, уверенный голос на фоне других возбужденных голосов говорит:
— Я капитан Ярон, звоню из оперативного штаба израильского Министерства обороны. Нам известно, что вы ждете помощи, и у нас есть план. Так что сообщите краткие сведения о каждом из вас и расскажите, кто во что одет. Только прошу, как можно точнее.
— Бога ради, капитан, не надо ничего предпринимать. Мы не заложники и не нуждаемся, чтобы нас спасали. В настоящий момент у нас все хорошо, мы в безопасности. Но имейте в виду, от палестинцев нас отделяет одна-единственная деревянная дверь. Если они заметят, что вы что-то предпринимаете, может случиться катастрофа. И потом, мы на четвертом этаже, как вы намерены нас забирать?
— Я не имею права вам это рассказывать, — следует холодный ответ. — В любом случае будьте готовы к 5.30 утра, мы вас заберем.
Связь прервалась. Мы растерянно смотрим друг на друга.
— Ребята, а ведь они, похоже, не шутят.
Быстро советуемся с теми, кто только что проснулся. Общее решение: уезжаем отсюда только добровольно, на итальянской дипломатической машине, и, главное, чтобы не было никакого «спасения» со стороны тех, кто несколько часов назад в нас стрелял, а теперь представляет дело так, будто мы — заложники палестинцев, укрывшихся в церкви Рождества.
Несмотря на поздний час, решаемся поставить в известность советника премьер-министра. Он отвечает сразу же, значит, еще не спит. Излагаем ему свое решение, и он говорит: «Не беспокойтесь, мы обо всем позаботимся».
Мы верим ему, хотя если бы подобный ответ услышали не от этого способного дипломата, успевшего собаку съесть на урегулировании многих и многих кризисов, он показался бы нам слишком неопределенным.
После этого одни отправляются досыпать, а другие, нервно куря, ходят взад-вперед по темному коридору.
К четырем утра у нас разразился еще один кризис: кончились сигареты. Ни одной не осталось! К тому же перед нами по-прежнему стояла мучительная дилемма. Уходить или не уходить — вот в чем вопрос. Бросить на произвол судьбы тех, кто спас нам жизнь, или же остаться с ними, с монахами и монахинями, которые и слышать не хотят о том, чтобы покинуть монастырь…
Безусловно, как журналисты, мы, уходя отсюда, делаем неправильный выбор: отказываемся от громкой сенсации, от представившейся нам уникальной возможности. Но если мы решимся остаться, кто гарантирует, что рано или поздно мы в самом деле не превратимся в заложников? Кто гарантирует, что нас не используют как повод для штурма церкви Рождества?
В пять начинает светать. Мы все еще спорим, когда слышим под окнами резкий лязг гусениц.
Наблюдая из-за занавески за происходящим внизу, мы замечаем сначала идущих гуськом израильских солдат, потом двигающийся в нашу сторону огромный военный кран, потом два бронетранспортера, которые останавливаются напротив автомобильной стоянки. «Вот они, — кричит кто-то, — приехали нас забирать». Медленно движется темный силуэт гигантского танка «Меркава». На башне сидит солдат. У него в руках, судя по всему, план церкви Рождества. Он долго изучает его, потом поднимает глаза на наши окна.
Точно по команде, кто-то будит спящих, кто-то бросается собирать вещи, кто-то снова звонит высокому дипломатическому чину в Рим, потому что уверен, что настал час Х. И на этот раз, слава богу, тот сразу же берет трубку.
И вот буквально через несколько минут сюрприз: и солдаты, и кран, и два бронетранспортера, и танк вдруг исчезают.
Мы все на ногах, ждем, что вот-вот из-за угла в конце коридора появятся израильские солдаты. Адреналин на пределе.
Впрочем, если они появятся, убеждаем мы друг друга, нам ничего не останется, как дать себя отсюда вывести, хотя нас и пугает перспектива быть выставленными перед всем миром в качестве «освобожденных заложников».
Наши страхи напрасны: никаких солдат нет. Теперь мы все как один ложимся спать, хотя солнце уже поднялось.
Просыпаемся от запаха кофе, который приготовила для нас сестра Нунциатина в огромном дымящемся термосе. И от телефонного звонка. Звонит Джанни Гизи, итальянский генеральный консул:
— Ребята, почти все улажено. Мы добились разрешения приехать за вами на двух дипломатических бронемашинах. Осталось уладить технические детали. Как только будет полная ясность, я перезвоню.
8 часов. Всего за три часа ситуация радикально изменилась. Кто решится сказать монахам, что мы уходим?
Но наши волнения напрасны, отец Ибрагим сам уже разговаривает с консулом:
— Конечно, господин консул, никаких проблем, как я их впустил сюда, так и выпущу обратно. Нет, я ничего не имею против, но подумайте и о тех, кто остается. Нас, францисканцев, здесь сорок человек, и еще греко-православные и армяне.
Ожидая, что с минуты на минуту мы уедем, торопимся записать обращение отца Ибрагима к миру от имени францисканской общины Вифлеема. Эти полные драматизма слова он произносит перед нашими телекамерами почти со слезами:
— Где человеческая совесть? Где международное сообщество? Здесь поставлена на карту жизнь трех религиозных общин, более двухсот палестинцев, судьба самой церкви Рождества Христова… Возможно ли, что никто не решается сказать слово, вмешаться в эту ситуацию? Не завтра, не через час, а сию минуту, потому что мы сейчас нуждаемся в вашей помощи. Вы не должны больше молчать… Мир действительно несправедлив… Прошу вас, Христа ради, помогите своим братьям, ибо мы в опасности…
Только после шести вечера звонок с блок-поста: «Мы получили добро на въезд. Через десять минут будем у вас. Выходите к автостоянке ▒Каза нова’».
Наступил момент прощания. Почти все собираются в кухне. Нас мучают сомненья, действительно ли мы правильно поступаем…
В тишине отец Амджад, приходский священник храма Святой Екатерины, и отец Ибрагим провожают нас вниз по лестнице. Выходим к автостоянке. Только далекие удары колокола нарушают тишину комендантского часа.
Из церкви Рождества не доносится ни звука, все спокойно. Двести палестинцев, проникшие в Базилику, чувствуют себя, по всей видимости, под защитой.
Ожидание, кажется, длится целую вечность. Но вот пучок света пронизывает темноту. «Это они». Отец Ибрагим отпирает калитку. Армейский конвой останавливается в начале улицы. Согласно договоренности, к нам допущены только две итальянские дипломатические машины. Ну вот и все. Обнимаемся с отцом Ибрагимом и отцом Амджадом, садимся в машину, медленно отъезжаем.
Рассказ отца Ибрагима Фалтаса, хранителя пещеры, где родился Иисус, о тридцати девяти днях осады церкви Рождества — свидетельство преданности верующего человека своим идеалам. Намерение двух журналистов, оказавшихся в ближневосточным аду всего в двух шагах от христианского рая, написать эту книгу — прежде всего знак уважения францисканским хранителям Святой Земли.
Мы решили взяться за перо, убежденные, что у всякой медали есть две стороны, что правота и неправота находятся за бруствером каждого окопа. Уверенность в своей правоте, равно как страдание от несправедливости, одурманивает тех, кто способен убивать без малейших угрызений совести, и тех, кто, ослепленный ненавистью, видит лишь собственную — искаженную — правду.
Правда, к счастью, не принадлежит ни одной партии. На Ближнем Востоке правда выбросила бы партийный билет еще до того, как его получить. Потому что там каждый глаз видит свое, каждое ухо слышит по-своему, каждый хорист считает себя солистом. Не говоря уже о безнадежном оркестровом сумбуре, когда каждый дирижер требует от своих музыкантов предельной громкости, чтобы у соперника лопнули барабанные перепонки.
Начались эти события 2 апреля 2002 года, когда в Вифлееме группа почти из двухсот палестинцев ворвалась в церковь Рождества Христова. Выломав дверь францисканского монастыря, палестинцы укрылись в Базилике, после чего израильские войска окружили церковь. Осада продолжалась тридцать девять дней и закончилась 10 мая, когда палестинцы освободили церковь, и тринадцать «опасных террористов» по настоянию израильских властей были высланы через Кипр в Европу.
Вифлеем не похож на другие города земного шара. Он — олицетворение истории человечества, символ единения и вражды, святое место для евреев, христиан и мусульман; он упоминается как в Ветхом и Новом Завете, так и в Коране.
Если обратиться к истокам, то первоначально это пастушье поселение, возникшее на границе с Иудейской пустыней и потому, возможно, названное Вифлеемом Иудейским (не путать с Вифлеемом Галилейским, что близ Назарета). В Вифлееме Иудейском около 1004 года до Р. Х. родился Давид, объединивший под своим началом двенадцать колен Израилевых и сделавший столицей своего царства Иерусалим. Иисус Христос, появившийся на свет в том же Вифлееме через тысячу лет, — из рода Давидова. И Иисус Христос, сын Божий для христиан, и Давид, царь-спаситель для иудеев, почитаются в исламе как пророки.
О происхождении названия Вифлеем существует несколько версий. В египетских текстах времен XVIII династии фараонов упоминается поселение к югу от Иерусалима под названием Бит-Лахам — дом богини Лахам. На арабском языке Вифлеем звучит как «Бейт-Лахм» — город мяса, а на иврите «Бейт-Лехем» — город хлеба.
Тысячелетняя история Вифлеема была трудной, город разрушался и восстанавливался много раз. Пещера, в которой родился Иисус Христос, и Базилика, возведенная над ней впоследствии, чудом уцелели; их не коснулись бушевавшие вокруг войны. Так было до начала апреля 2002 года.
В последних числах марта правительство Ариэля Шарона начало осуществлять оккупацию главных палестинских городов на западном берегу реки Иордан. Название операции «Оборонительный щит» подчеркивало, что целью наступления является защита от террористических действий палестинцев.
Арафат с декабря фактически был пленником в Мукате — своей резиденции в Рамалле, окруженной израильскими войсками. Израильтяне требовали выдать им для ареста нескольких человек из ближайшего окружения палестинского лидера, подозреваемых в терроризме,
Во время Песаха (еврейской Пасхи) по Израилю прокатилась волна массовых убийств.
17 марта, в день начала американо-израильских переговоров о прекращении огня, молодой палестинец открыл беспорядочную стрельбу по людям в городе Кфар-Саба неподалеку от Тель-Авива.
На следующий день в Израиль прибыл американский вице-президент Чейни. Палестинцы твердо стояли на том, что единственным переговорщиком от них остается Арафат. Чейни не захотел ехать в осажденную резиденцию Арафата и, не добившись никаких результатов, прямо из Тель-Авива улетел назад в Вашингтон. Однако аналитики ближневосточного конфликта расценили его действия как негласную поддержку военных действий на палестинских территориях, объявленных премьер-министром Израиля Шароном.
20 марта автобус № 823, следовавший по маршруту Назарет — Тель-Авив, подъехал к остановке Умм-эль-Фахем точно по расписанию — в 7 часов 5 минут. Пассажиры обратили внимание на молодого палестинца с подозрительно тяжелой сумкой, который быстро вбежал в салон. Раздался взрыв. Семь человек погибли, включая террориста.
На следующий день еще один человек-бомба взорвал себя в центре Иерусалима, на улице Короля Георга. В этот момент вокруг было полно народу, все спешили за покупками. Взрыв прогремел напротив одного из фаст-фудов. Трое убитых, восемьдесят шесть раненых.
Мы уже упоминали о ресторане в Нетании. Двадцать девять убитых там 27 марта. Это во многом определило ответные меры израильтян.
Прошло два дня, и смерть снова вернулась в центр Иерусалима: девушка-камикадзе взорвала себя перед входом в супермаркет. Вместе с ней погибли охранник и проходившая в эту минуту мимо женщина. На предварительно снятой видеокассете террористка объявила себя членом организации «Бригады мучеников Аль-Аксы», вооруженного крыла арафатовской партии «Фатх».
Израильское правительство больше не верило Арафату, который на словах отмежевывался от террористических актов и осуждал их. Утром 30 марта, несмотря на то что это была суббота, шаббат, для евреев — день молитвы и отдыха, двадцать тысяч резервистов согласно Приказу № 8 прибыли на военные базы, чтобы принять участие в массовой антитеррористической операции на западных палестинских территориях. В тот же день произошло еще одно убийство в кафе Тель-Авива.
Но то, что случилось в воскресенье — последний день еврейской Пасхи, казалось просто немыслимым: человек с рюкзаком, в котором было взрывное устройство, привел его в действие при входе в полный зал ресторана «Маца» в Хайфе. Горожане, избегавшие в последнее время людных мест, ресторанов и поездок в общественном транспорте, даже предположить не могли, что мишенью камикадзе из «Хамас» может стать ресторан, хозяин и управляющий которого по происхождению палестинцы.
Вскоре израильские войска заняли западный берег реки Иордан. Если прежде они входили в те или иные города, чтобы произвести аресты и сровнять с землей отдельные дома, то теперь это была тотальная оккупация с жестким режимом комендантского часа. Первым городом на их пути стала Рамалла, за ней последовали Тулкарем — один из рассадников палестинского экстремизма, лагерь беженцев в Калкилии, а через несколько дней — Дженин и самый населенный палестинский город — Наблус.
Мощные танки «Меркава» взяли в кольцо центр Вифлеема в ночь с первого на второе апреля. На рассвете военные патрули начали прочесывать квартал за кварталом. Группы вооруженных людей из разных палестинских формирований оказались запертыми между Старым рынком и Ясельной площадью. Израильтяне уверяли, что 2 апреля у них не было намерения штурмовать церковь Рождества, когда во время чудовищного боя в нее проникли около двухсот палестинцев. Для них вифлеемская Базилика была в тот момент единственным убежищем, единственным спасением. Сначала ворвалась первая группа беглецов, через некоторое время — другая. В течение нескольких часов кольцо осады еще не замкнулось, и те, кто вошел в Базилику, еще имели возможность из нее выйти. <…>
Рассказывает
отец Ибрагим:
2 апреля 2002 года
В Вифлееме подобное не редкость: раньше тоже стреляли, и израильские танки входили, и палестинцы не ждали сложа руки, пока их арестуют. Здесь, кроме Христа, которому я служу, всегда было мало таких, кто готов подставить под удар вторую щеку.
Сегодня день начался рано, примерно в два часа пополуночи. Девять вооруженных палестинцев, людей мне не знакомых, проникли в Базилику через заднюю дверь греко-православной церкви. Мы были вместе с нашим приходским священником отцом Амджадом и настоятелем церкви Святой Екатерины отцом Иоханнесом, когда увидели их в храме. Я спросил, что они здесь делают, и велел им уходить. Они послушались без лишних уговоров. Я вывел их на Ясельную площадь, и они ушли. Больше я их никогда не видел.
А в полдень зазвонил мобильный телефон. Это был Марк Иннаро, журналист RAI, мой друг. Он с другими журналистами оказался в западне: израильтяне не пропускали их ни вперед, ни назад, и они попросились к нам. Захватив ключи, я вышел, чтобы встретить их у входа в церковь Святой Екатерины. Слышались частые взрывы. Журналисты взяли у меня интервью, потом я открыл для них нашу гостиницу «Каза нова» и предоставил в их распоряжение свой кабинет, чтобы они могли там работать, пока вынуждены оставаться у нас.
Мы вместе поужинали. Потом я оставил их и пошел спать.
Но едва я заснул, пришел отец Амджад. Он был очень взволнован. Знаешь, сказал он, к нам ворвались палестинцы, их много, и они с оружием. Что будем делать?
Я спустился вниз. Их и вправду было много, не меньше сотни, некоторые совсем дети. Они взломали запертую дверь церкви Святой Екатерины. Уходить не собирались, это было ясно. Снаружи слышалась артиллерийская и автоматная стрельба. Выгнать их — все равно что отправить на смерть. Они нервничали, но, поговорив с нами, успокоились. Я взял с них обещание, что они не воспользуются своим оружием. Никто и никогда не должен здесь стрелять, ни внутри, ни снаружи.
На этот раз, к счастью, обошлось. Журналисты, которые даже в момент опасности не могут угомониться, хотели интервьюировать палестинцев. Потом, правда, передумали, хотя те не возражали. Палестинцы держались спокойно, ни у одного из нас не возникло впечатления, будто мы заложники. Их заботили в первую очередь раненые, которых они принесли с собой, десять человек. Один, по имени Джихад, был совсем плох, ему раздробило ступни. К нему подошла сестра Лизетта. Она медсестра и сразу сказала: нужна операция.
Среди палестинцев оказался Абул Кассем Дауд. Я хорошо его знаю, он начальник тайной полиции Вифлеема. Я спросил, не нужно ли ему что-нибудь. Но он от помощи отказался, сказал, как все, так и он.
Что нам делать? — спрашивал я себя. Решение надо принимать сообща, вместе с руководством других религиозных общин церкви Рождества. И вот в девять часов вечера отец Иоханнес и я отправляемся на совет к православным. В кои-то веки мы — латиняне, греки и армяне — единодушны в своем решении: пусть палестинцы останутся в Базилике до утра, пусть переночуют.
Но мне этого решения недостаточно, потому что скоро там, снаружи, станет известно, что у нас происходит. И я звоню своему начальству -хранителю Святой Земли и папскому нунцию.
Как раз сегодня утром мы с отцом Амджадом приготовили много продуктов для жителей Вифлеема, ведь уже было известно, что в город должны войти израильские войска. Предвидя трудные времена, мы начиная со Страстной пятницы закупали в больших количествах продукты, чтобы поддерживать тех, кто окажется запертым в своих домах. Часть этих запасов мы выделили палестинцам, и еще я дал им пятьдесят одеял, потому что ночь была холодная.
Спать лег очень поздно, никак не мог прийти в себя. Базилика осквернена оружием! Одно успокаивало: я был уверен, что поступил правильно. Священник я во вторую очередь, а в первую — христианин, и мой долг помогать всем, кто нуждается в убежище или испытывает голод. Святой Франциск даже ворам не отказывал, если те просили у него приюта и пищи. Это не долго продлится, думал я, день-два, от силы три. Хуже то, что происходит за стеной, в самом Вифлееме. Хорошо, что журналисты с нами. Иногда они бывают назойливы, но в данных обстоятельствах смогут помочь: будут сообщать отсюда, час за часом, о развитии событий.
Я возглавляю в Вифлееме колледж «Святая Земля». Сегодня должны были возобновиться занятия после пасхальных каникул. Но ученики, их у меня тысяча, остались дома, как и остальные жители города, ведь вокруг стреляют. Жаль, что пропадают занятия, особенно перед экзаменами.
Да уж, моя комната совсем не рассчитана на военную осаду. Она угловая, две стены из четырех — с окнами. Такая же маленькая, как и кельи других братьев, хотя сам я довольно внушительных размеров.
Из-за взрывов долго не мог уснуть.
Молился:
Спокойно ложусь я и сплю: ибо ты, Господи, един даешь мне жить в безопасности.
3 апреля 2002 года
В колледже я каждое утро служу мессу. Сегодня впервые не смогу выполнить свои обязанности.
Из окна мне виден почти весь Вифлеем. В это раннее время на улицах ни души: комендантский час. Опасно даже нос высунуть из монастыря. Никто из нас не пошел в город служить мессу. Впервые братья не совершают богослужения и в Пещере Рождества — там палестинцы уложили своих раненых.
Тороплюсь предупредить сестру Фаизу, которая по утрам отпирает колледж. Сегодня это опасно, да и ни к чему.
Иду проведать палестинцев и вижу, что за ночь их стало больше. Израильтянам не удалось блокировать все подходы, и еще одна многочисленная группа проникла в монастырь со стороны Молочной пещеры, через сад православных. Вошли они сами или им кто-то открыл — неизвестно. Все вместе они расположились в Базилике на полу, ведут себя спокойно. Попросили еще одеял, мы им дали. Абул Кассем Дауд, с которым я перекинулся парой слов, тоже считает, что все скоро закончится.
Потом начались беспрерывные звонки по мобильному телефону. Звонили друзья из Италии и других стран. Журналисты переговаривались со своими коллегами. Сам я звонил начальству в Иерусалим.
Когда я узнал, что журналисты собираются уходить и оставляют нас в таком положении, признаюсь, я рассердился. Я открыл для них двери монастыря, потому что Марк — мой большой друг. Я проявил гостеприимство, отдал в полное их распоряжение гостиницу «Каза нова». Они тоже могли бы нам помочь, привлечь к нам общественное внимание, да и для братьев их присутствие здесь служило определенной гарантией. Я просил их остаться. Долго убеждал итальянского консула в Иерусалиме, но в конце концов сдался: решили уйти — уходите. В семь часов вечера отпер дверь и вывел их к дипломатическим машинам, которые за ними пришли. Нет, я не считал, что это предательство, просто мне казалось, что они думают только о себе.
С того вечера я сам стал журналистом, других здесь не осталось. Телефон звонил и звонил, и я вел свои репортажи из церкви Рождества, атакуемой средствами массовой информации всего мира. Звонили из Америки, Италии, Франции, Бельгии, Швейцарии, Египта, Катара, Иордании — из всех точек планеты.
Со своей семьей я редко перезваниваюсь. У меня есть мама, она живет в Египте, в Александрии, и шесть братьев. Один брат, как и я, монах, он в Луксоре. Я всем позвонил, чтобы не волновались, мама плакала, повторяла сквозь слезы: будь осторожен.
Сразу после разговора с мамой пришло известие о смерти Самира, звонаря греко-православной общины. Он был убит пулей перед входом в Базилику, прямо у Врат Смирения. Бедняга.
Лежа без сна в постели, я думал о своей матери, о том, как она за меня волнуется.
Молился:
Простираю к Тебе руки мои; душа моя — к тебе, как жаждущая земля.
Существуют особые подразделения, куда входят военные психологи; их задача — разрешать проблемы деликатно, пытаться договориться, пока идут военные действия.
Одним из первых, кто заметил, что израильские военные пользуются нетрадиционными средствами для «установления контакта с врагом», был отец Поль Делаланд. За свои восемьдесят шесть лет, большую часть которых он провел здесь, водя экскурсии паломников по церкви Рождества, он впервые оказался в таких условиях.
И речь не только о палестинцах, присутствие которых нарушало тишину его ученых занятий и сон, и не об автоматных перестрелках; начиная с пятого апреля израильтяне стали использовать по ночам оглушительные «шумовые гранаты». Прошло несколько дней, пока израильские эксперты поняли, что грохот «шумовых гранат», от которого дрожат стены францисканского монастыря и едва не лопаются барабанные перепонки монахов, не проходит через толстые стены Базилики, где расположились палестинцы.
Отец Делаланд лишился сна. В телефонном разговоре с журналистом из английского еженедельника он пожаловался на то, что от взрывов этих гранат страдают только священнослужители, как будто израильтяне именно их стараются оглушить, а не палестинцев.
Точно такая же история получилась и с громкоговорителями, установленными «психологами» прямо под церковью Рождества: обращения, адресованные палестинцам, доходили только до францисканских братьев.
Отец Делаланд рассказал, что «кантилена» начиналась под вечер. Голос на арабском языке с ливанским акцентом уговаривал палестинцев выйти, обещал безнаказанное возвращение домой, напоминал, что их ждут близкие, что женам и детям нужны мужья и отцы, постоянно повторял номера телефонов, по которым желающие могут войти в контакт с израильскими офицерами.
Время от времени (также на арабском) по радио транслировались новости, в том числе о том, что происходит за стенами церкви Рождества. Это были настоящие, не фальсифицированные новости, просто они отбирались с выгодой для осаждавших и должны были деморализовать осажденных. Например, не сообщалось, что американский госсекретарь Пауэлл встретился с Шароном и Арафатом, зато передавался комментарий палестинского министра, в котором он называл результаты этих переговоров «катастрофическими».
Цель психологов в униформе во время событий в Вифлееме была проста: убедить палестинцев, занявших Базилику, в необходимости как можно скорее разрешить конфликт, лишить их чувства уверенности, убежденности в том, что, сопротивляясь, они демонстрируют силу; внушить им, что они не правы, вынудить уступить.
И для этого они использовали любую возможность. Израильские эксперты заметили, что жители соседних домов снабжают палестинцев сигаретами и бутылками с водой, бросая их из окон. Тогда они тоже стали бросать бутылки во двор греко-православного монастыря. Только не с водой, а с записками примерно такого содержания: «Уходите, ваша судьба зависит от вас самих. Ваши семьи, ваши жены и дети ждут вас».
Для установления контактов они решили использовать и последнее достижение современности — мобильные телефоны. По мнению пресс-атташе израильской армии подполковника Рафовича, именно благодаря мобильникам ситуация в церкви Рождества разрешилась благополучно.
«С самого начала, — говорит он, — мы поддерживали связь с теми, кто укрылся в Базилике. Инициатива исходила от нас. Нам удалось определить некоторые номера телефонов. Начали им звонить, одному за другим, надеясь выйти на тех, кто не откажется разговаривать, кто нам ответит. Так, постепенно, начался диалог между «PeaceCenter» и Базиликой. Мы говорили искренне, по-дружески, называли себя, объясняли, чего хотим, советовали им выйти или, по крайней мере, обсудить условия выхода. У нас были десятки номеров. Сначала, долгое время, ничего не получалось. Абсолютно ничего. Прошло три недели, три долгие недели, пока наши звонки не принесли результатов и мы не вышли на группу палестинцев, согласившихся вести с нами переговоры. Это было начало разрешения кризиса».
Рассказывает отец Ибрагим:
4 апреля 2002 года
До сих пор я занимался только неотложными делами, но утром в четверг решил: будь что будет, но сегодня я отслужу мессу в Пещере Рождества. Около восьми мы спустились туда с отцом Амджадом и еще несколькими братьями. Ступая между спящими на полу палестинцами, я совершил евхаристию и помолился, чтобы все это поскорей закончилось.
Какие ужасные часы пережили мы в тот четверг! Страшнее всего было, когда израильтяне взорвали железные ворота со стороны православных и испуганные палестинцы, высадив две двери, устремились к нам, францисканцам, даже наверх поднялись, в кельи. Братья и сестры, которые находились в кухне, разбежались.
Это случилось в 11.25. Палестинцы заняли позиции в окнах с оружием наготове. Очевидно, израильтяне еще не контролировали полностью весь комплекс, иначе бы они заметили их, и тогда началась бы настоящая бойня.
К счастью, этого не произошло. Но в те минуты мы с братьями чувствовали себя между двух огней. Мы побоялись обедать в трапезной и отнесли еду наверх. Хорошо, что сестра Нунциатина, всегда очень обязательная, сварила обед. Ей помог в этом брат Марио.
Нам было по-настоящему страшно. Но я успокаивал братьев: ничего, мол, все обойдется; успокаивал и руководство по ту сторону стены.
Палестинцы не стали стрелять еще и потому, что я с ними все время разговаривал. Пытался остановить, убеждал вернуться на прежнее место. Они были очень озлоблены, чувствовали себя в опасности; им казалось, что израильтяне готовят штурм и войдут со стороны православных. Член городского совета Вифлеема Аль-Мадани, адвокат Сальман и я попытались их успокоить. В конце концов они пообещали не стрелять, но сказали, что должны держать ситуацию под контролем.
Мы решили закрыть проем, образовавшийся после взрыва ворот, кое-как заделали его. И около пяти часов вечера палестинцы вняли моим просьбам, освободили кельи и спустились вниз, в помещение рядом с кухней, где и оставались до следующей среды. Это был первый случай, когда в монастыре находились люди с оружием.
Мало нам плохих известий, так вот еще одно (к счастью, в дальнейшем не подтвердившееся), о смерти отца Жака,который жил у монахинь из церкви Святой Бригитты. Только через три дня мы узнали, что он в добром здравии, просто у него не было возможности связаться с внешним миром. Слава Тебе, Господи, что не забрал его у нас!
Я подавлен обрушившимися на меня событиями. За весь день даже не притронулся к еде. Возвращаться к себе в комнату не хочется. Там у меня мобильный телефон и прямой — с колледжем. Тот и другой звонят не переставая.
Слава Богу, хоть электричество есть, так что мы включили телевизор, чтобы скоротать время и немного отвлечься, но тщетно.
Молился:
Сохрани меня от силков, поставленных для меня; на Тебя уповаю, не отринь души моей.
5 апреля 2002 года
С братом Амджадом отслужили мессу в Пещере Рождества. Едва закончили, позвонил нунций: мы должны организовать выход четырех монахов. Они попросили разрешения покинуть монастырь, сославшись на нездоровье. Вместе с ними нужно отправить австрийских мастеров, которые реставрировали орган и оказались блокированными в Молочной пещере. Связаться с мастерами мне не удалось, поэтому их отправка была отложена.
Со мной вышли на прямой контакт израильские военные: позвонил некто Юссеф, не знаю, в каком он был чине, кажется, капитан. Мы договорились: братья выйдут через маленькую дверь гостиницы «Каза нова» и уедут на нашей машине. За руль сядет один из монахов. Я должен буду их проводить до ворот.
Все прошло гладко. Я вышел с отцом Северином. Нас ждала группа солдат. Они приготовили для каждого по бутылке воды и по яблоку. Я отказался. Сказал, что мне ничего не нужно.
Стоял у двери, пока четыре наших брата не уехали. Посмотрел на часы. Было без пяти два. Потом вошел внутрь.
Вечером израильтяне начали взрывать шумовые гранаты, включили на полную мощность громкоговорители. Это была настоящая пытка. Обращаясь к молодым палестинцам, они предлагали им выйти. Говорили, что отправят их домой и что никакая опасность им не грозит.
Всю ночь не сомкнул глаз, заснул только под утро.
Молился:
И да будет благоволение Господа Бога нашего на нас, и в деле рук наших споспешествуй нам, в деле рук наших споспешествуй.
6 апреля 2002 года
Проснулся я в десять. Как обычно, поднял жалюзи на большом окне, оно занимает всю стену. Хотел посмотреть, что там, снаружи. У ворот моего колледжа — солдаты с автоматами, их много, даже не знаю сколько. Я выглянул, и они стали стрелять.
Просто чудо, что в меня не попали. Услышав звук открывающегося окна, они тут же взяли его под прицел, чтобы в случае чего начать стрелять.
И начали.
Я очень испугался. В голове было только одно: спрятаться! Но куда? Пули пробили стекла, ударили в стену. Попробовал залезть под кровать, но не смог — слишком большой. Выскочил из комнаты как был, в одной пижаме. В коридоре столкнулся с послушником Рами. Что случилось? — удивился он. В меня стреляли, иди посмотри. Он зашел и увидел, что стало с комнатой. Он был потрясен. Я обулся, надел рясу прямо на пижаму.
С этой ночи я переселился вниз, спал в других комнатах монастыря. Днем отключили электричество, причем только у нас, францисканцев. Мы перешли на генератор, но горючего хватило всего на несколько часов.
После совещания в первый день оккупации у меня не было случая встретиться ни с греческими, ни с армянскими монахами. Сегодня настоятель греко-православного монастыря уехал в сопровождении диакона и трех находившихся у них гражданских. Они вышли через свою дверь и сели в израильскую бронемашину. Попрощаться с ними мне не удалось: для этого надо было пройти через открытое пространство, а после того, что случилось утром, я не отважился рисковать.
Молился:
Ты, Господи, благ и милосерд и многомилостив ко всем, призывающим Тебя.
7 апреля 2002года
Время от времени звонили военные, причем разные. Первым позвонил тот самый Юссеф, с которым мы договаривались о выходе наших братьев. Все звонившие говорили одно и то же: почему не уходите, почему не думаете о спасении своих жизней, почему не хотите понять, что оставаться в монастыре опасно?
В ответ и я повторял одно и то же: мы не можем покинуть нашу обитель. Уже больше семи веков мы, францисканцы, поставлены стражами этого святого места[2] и останемся своему долгу верны. Случались ситуации и похуже, но никогда братья не покидали церкви Рождества Христова, никогда не отрекались от своего служения. Почему же вы хотите, чтобы они сделали это теперь? Лучше, говорил я, помогите нам с медикаментами, нам нужны лекарства для отца Иоханнеса, он диабетик, и для отца Маркоса, у которого больное сердце.
То же самое я объяснял и представителю израильского посольства в Италии. Мы с ним участвовали в телевизионных дебатах, я — по телефону. Я спросил этого господина: простите, а если кто-то придет и займет дом, в котором вы живете, вы что, все бросите и уйдете?
Израильтяне продолжали настаивать. Они обратились к нунцию и хранителю Святой Земли с теми же требованиями. Но в Иерусалиме их попросили, как и я здесь просил, не настаивать на нашем уходе.
Палестинцы, укрывшиеся в монастыре, все время спорили. Израильтяне хотели вести переговоры с кем-то одним, но никто не решался взять на себя такую ответственность. Они думали или, лучше сказать, надеялись, что все может еще разрешиться, как у их товарищей, которые заняли церковь Святой Бригитты. Там все закончилось хорошо: израильтяне отошли, и палестинцы освободили церковь. Тогда-то мы и узнали, что отец Жак Амадеис жив.
Из-за волнений и забот я чуть не забыл, что сегодня, седьмого апреля — воскресенье. Здесь я десять лет и впервые за все время не отслужил воскресную мессу для прихожан! Я люблю служить для людей, люблю общаться с людьми и вместе с ними посвящать несколько часов Господу.
Бывает, что из шести воскресных месс в церкви Святой Екатерины три служу я. Во время израильской оккупации в октябре прошлого года нам удалось не нарушить порядка воскресных встреч с католиками Вифлеема. Но седьмого апреля церковь осталась закрытой. Венчания, обручения — все отменилось. Даже отпевания. За период осады умерло пять прихожан, и пока действовал комендантский час, родственники вынуждены были отвозить своих умерших в Бейт-Халлу для временного захоронения. Думаю, подобного в истории Вифлеема еще не случалось.
Зато перед тем как Папа в Риме прочел AngelusDomini[3], посвятив эту молитву нам, весь мир услышал звон колоколов церкви Рождества в трансляции RAI. Это оказалось возможным благодаря моему мобильному телефону.
Вечером снова заревели громкоговорители, установленные на израильских военных машинах. Все тот же жуткий вой вперемешку с лязгом гусениц. Палестинцы получили сообщение от своих, что Вифлеем занят полностью. Израильтяне разворотили своей техникой город, сорвали двери с магазинов. Похоже, мы здесь, за стенами церкви Рождества, в лучшем положении, чем те несчастные, к которым израильтяне врываются в дома.
Молился:
Спаси народ Твой, Господи, и благослови наследие Твое; паси их вовеки!
8 апреля 2002
Мы спали в семинарии, когда это началось. Было три часа ночи. Прямо настоящая война, казалось, вот-вот стены рухнут. Автоматные очереди, орудийные залпы. Телефоны еще работали, потому что кто-то позвонил нам и сказал: у вас пожар в притворе, вызывайте пожарных.
Поднялась невероятная суматоха. Вооруженные палестинцы перебежали из Базилики через внутренний двор в монастырь. Они уверяли, будто группа израильтян проникла на крышу гостиницы «Каза нова», завязалась перестрелка, есть раненые. По словам палестинцев, израильтяне бросили несколько гранат, это и стало причиной пожара. Убегали они так поспешно, что растеряли оружие, бронежилеты, даже одно удостоверение личности обронили.
Молодежь с одеялами в руках бросилась в притвор сбивать пламя. Пожарные всё не ехали.
Уже в пятом часу утра с крыши гостиницы принесли тело КаледаСиама. Молодой, всего двадцати трех лет от роду, он служил в национальной гвардии. Первый убитый в нашем монастыре. Его друзья сказали мне: отец, это Калед, он погиб. У него была пробита пулей левая щека. Несколько часов он лежал во внутреннем дворе перед нашей кухней. Потом его перенесли в одно из помещений монастыря. Обмыли, подготовили к погребению. Клялись отомстить. Я старался образумить их, кричал: если не отступитесь, все кончите как Калед. Потом они стали молиться. Читали суры Корана. Они ведь мусульмане. Я тоже молился. Про себя.
Наконец приехали пожарные и потушили огонь. Я пошел посмотреть, что стало с помещением. Слева во всю стену была картина, изображающая Святое семейство. Я любил ее, часто на нее смотрел, знал до малейших деталей. От нее даже рамы не осталось, сгорела вместе с некоторыми частями еще не смонтированного полностью органа, с мебелью, стульями. На полу я заметил пятна крови. Сколько признаний мне пришлось услышать в этих стенах от прихожан!
Есть у нас один семинарист, который играет на гитаре. Он всегда собирал здесь вифлеемскую молодежь, они вместе пели.
Пытаемся, по мере возможности, навести порядок. Здесь должна царить жизнь, а не смерть.
Внизу исторический архив монастыря, документы, которые мы храним с седьмого века. Неужели они пропали? В хранилище следы от пуль, но бумаги в целости и сохранности. Благодарим Господа, что он сберег их.
«Мы боимся, что дальше будет еще хуже» — так я сказал журналистам, когда они позвонили в понедельник.
Адвокат Сальман звонит военному координатору вифлеемской полиции, просит разрешения передать тело Каледа его родственникам для погребения. Настаивает, чтобы приехала машина Красного Креста. Абуна (отец) Ибрагим, просят меня палестинцы, желательно, чтобы вы сопровождали тело Каледа. Хорошо, соглашаюсь я, сделаю все, что от меня потребуется. Но израильская сторона настаивает на бронемашине, а палестинцы против. В результате Калед остается в монастыре.
Молился:
Господь, свет мой и спасение мое, кого мне бояться? Господь, крепость жизни моей, кого мне страшиться?
9 апреля 2002 года
Не зря говорят «Божественное провидение». Настроение у меня было, прямо сказать, неспокойное, но в то утро я не удержался от улыбки.
Когда встал вопрос о гробе для усопшего, я вспомнил, что наш пономарь по имени Иосиф до того, как принять монашеский обет, был плотником. Кто же, кроме самого Господа, мог послать к нам сюда, в Вифлеем, еще одного Иосифа-плотника?
Мы взяли деревянный ящик из-под органных труб. Он был очень длинный. Тут и на двух покойников места хватит, пошутили мы, и Иосиф, распилив ящик пополам, сделал из него два — в рост человека. Знай мы, что через несколько дней потребуется гроб для еще одного палестинца, мы не стали бы так глупо шутить. Прости меня, Господи! Не ведая того, я невольно накликал беду.
Несколько ударов молотка — и Иосиф-плотник вбивает последний гвоздь в гроб бедного Каледа.
Куда его девать? Скоро тело начнет разлагаться, появится ужасный запах, не можем же мы держать гроб здесь, рядом с более чем двумя сотнями живых?
В конце концов, поговорив с православными, решаем поставить гроб к ним, в Пещеру Непорочных. Это самое прохладное и влажное место в Базилике. За все время, что гроб там стоял, запаха не было.
Мы ждали, что с часу на час придет разрешение на вывоз гроба. Нунций звонил мне из Иерусалима и повторял одно и то же: «Вопрос вот-вот решится, тело скоро заберут».
Однако Калед пробыл с нами семнадцать дней. Семнадцать дней без погребения!
Мы, священники и монахи монастыря, выполняли посредническую миссию. Вооруженные только словом, как святой Франциск, отправившийся к египетскому султану Мелик-Камилю, мы обращались то к одной, то к другой стороне. В тот вечер я возблагодарил Бога за то, что он и нас наделил даром убеждения.
Молился:
Блаженны миротворцы; ибо они будут наречены сынами Божиими.
10 апреля 2002 года
Мы решили убедить палестинцев покинуть наш монастырь. Тут слишком много окон, через них видны постоянные передвижения людей, говорили мы, вы подвергаете опасности и нас, и себя. Они послушались и ушли. Вместе с Иосифом-плотником мы починили двери, поправили запоры, которые они сорвали, ринувшись к нам в поисках спасенья.
В келью армянского монастыря влетела пуля и ранила в бедро диакона. Он совсем еще мальчик, мне так жаль его, представляю, как он страдает. Идти проведывать его — очень рискованно. Чтобы попасть к армянам, надо пересечь Базилику из конца в конец, и к тому же к ним не достучишься: они никогда не слышат, а значит, и не откроют. Решил позвонить по мобильному. Оказалось, все не так плохо, раненого должны с минуты на минуту отправить в больницу.
Уже три дня, как у нас отрезано электричество. Горючее кончилось, и электрогенератор, оставшись без питания, превратился в ненужный хлам. Но Бог послал нам Рами, послушника, он по профессии электрик. В нашей гостинице «Каза нова» свет пока есть, и Рами протянул оттуда провод, чтобы можно было пользоваться самыми необходимыми электроприборами, подзаряжать мобильные телефоны, смотреть телевизор.
Таким же образом решили проблему и с водой: Рами, уже в качестве слесаря, провел ее все из той же гостиницы в кухню. Чтобы напиться или умыться, мы, двадцать четыре брата и четыре сестры, выстраиваемся в очередь к одному-единственному крану. Но от жажды мы не умираем и за это не устаем благодарить Господа.
Палестинцы берут воду в колодце у православных, а в уборную ходят к нам, в монастырскую галерею. Чтобы их не увидели израильтяне, они зашили стеклянные двери досками.
Начались и трудности с едой. До сих пор мы давали все, что у нас просили, но десятого апреля выяснилось, что палестинцы взяли у православных уже последние мешки риса.
Мы с отцом Амджадом решили нормировать распределение наших запасов. Палестинцам, теперь снова обосновавшимся в Базилике, будем выдавать еду один раз в сутки, иначе через несколько дней вообще нечего будет есть. Спускаемся в кладовую, чтобы провести инвентаризацию: у нас осталось четыре мешка риса по двадцать пять килограммов в каждом и центнер итальянских макарон. Эти макароны были из контейнера, присланного в дар нуждающимся Вифлеема тосканскими прихожанами. Эти нуждающиеся находились сейчас здесь, у нас, их надо было кормить. Решили чередовать: один день рис — пятнадцать килограммов на всех, другой день — столько же макарон. Мы посчитали, что таким образом сможем некоторое время продержаться, и не ошиблись: никто не объедался, но никто и не умирал с голоду.
В тот вечер я молился:
И кто хочет быть первым, да будет всем рабом.
11 апреля 2002 года
Бедный брат Маркос, что ему пришлось пережить! И почему это должно было случиться именно с ним — человеком пожилым, к тому же сердечником?
Ранним утром он примчался в одной пижаме в семинарию. «В меня стреляли, — задыхаясь, кричал он, — я чистил зубы, и в меня начали стрелять!»
В его келье валялась опрокинутая бутылка с водой, умывальник был расколот пополам, везде следы от пуль — на двери, на стенах. Одна пуля застряла в узле грязного белья. Когда Маркос успокоился, он рассказал, что проявил чудеса акробатики, уклоняясь от выстрелов: одна пуля просвистела у самого живота, другая врезалась в стену в каких-нибудь двух сантиметрах от его головы.
Я сказал Маркосу, что прекрасно понимаю его состояние, ведь три дня назад сам пережил то же самое. Но, видно, Господь решил пока не призывать нас к себе, потому оба мы, он и я, остались живы.
По церкви Рождества то и дело стреляли. Опасно было даже ходить в кухню за водой.
Я молился:
Возложи на Господа заботы твои, и Он поддержит тебя.
12 апреля 2002года
Мы мечтали о свечах, как о манне небесной. Пономарь церкви Святой Екатерины сетовал, что они кончаются. Как же нам теперь передвигаться по монастырю в темноте? Ведь даже днем ставни наглухо закрыты.
Вокруг монастыря, особенно в нашей стороне, висит дымовая завеса, ни на минуту не прекращаются взрывы, автоматные очереди.
Положение кажется безвыходным. Мы стараемся держаться вместе, так легче справиться со страхом и постоянным напряжением; только уверенность, что ты не один, позволяет немного расслабиться, если можно так выразиться — отдохнуть.
Две ночи мы, братья и сестры, провели в кладовой. Она такая маленькая, что в ней и сидеть-то тесно, не то что лежать. Сижу закрыв глаза. О том, чтобы уснуть, и речи быть не может: война совсем рядом, в двух шагах.
В такие часы я терял присутствие духа. И не только я. Все мы были подавлены, не видели выхода, но, обсудив вместе ситуацию, снова начинали надеяться. На этот раз мы надеялись на мистера Пауэлла, американского госсекретаря. Говорили, что он уполномочен президентом Бушем и прибыл на Ближний Восток с планом мирного урегулирования. Значит, он наверняка займется и нашей проблемой. Мы знали, что он уже виделся с Шароном, а на следующее утро должен встретиться с Арафатом.
Мы полагались на Господа и молились:
Слово Твое светильник ноге моей и свет стезе моей.
13 апреля 2002 года
Я разговаривал с отцом Баттистелли, хранителемСвятой Земли. Он сообщил мне, что Пауэлл перенес встречу с Арафатом на воскресенье из-за очередного террористического акта, в котором погибли израильтяне.
Я спрашивал себя: когда же остановится эта лавина насилия? И сам себе отвечал: никогда, никогда не остановится.
Но хранитель вновь вернул мне надежду: сегодня Пауэлл должен встретиться с главами христианских общин. Это хороший знак для церкви Рождества, может, удастся найти выход из положения.
Мэр Вифлеема Ханна Нассер сказал мне, что по поводу электричества надо напрямую обращаться к израильтянам. Военные сменили замок на центральной станции, объяснил он, ключи у них, значит, только они и могут возобновить подачу электроэнергии в монастырь. И вот уже в пятый раз я звоню в оперативный штаб израильской армии: «Будьте добры, включите нам свет. С тех пор, как в Базилике палестинцы, францисканский монастырь остается без электричества».
На этот раз я разговариваю с каким-то Яиром, кажется, он офицер. Разговор идет на арабском. Яир очень любезен, уверяет меня, что приложит все усилия для восстановления линии.
Электричества так и нет. Мало того, православным его тоже отключили.
В темноте укладываем во второй гроб второго убитого палестинца по имени Хассан, полицейского из Газы. Пуля настигла его на террасе гостиницы «Каза нова». Теперь он составит компанию Каледу, который все еще ждет погребения в Пещере Непорочных.
Сегодня вечером палестинцы сами стали звонить в колокола, чтобы напомнить о себе жителям Вифлеема.
Раненые поправляются. Опасение вызывает только Джихад с раздробленными ступнями. Он не может подняться, не может дойти до уборной. Сестра Лизетта бессменно находится возле него и продолжает настаивать на срочной операции.
Я убеждал и палестинцев, и израильтян, чтобы они согласились на госпитализацию раненого. Больше я ничего не мог сделать.
Вечером с остальными братьями отправился в кладовку, чтобы провести там ночь (сказать «спать» — язык не поворачивается).
Молился:
К Тебе взываю я, ибо Ты услышишь меня, Боже; приклони ухо Твое ко мне, услышь слова мои.
14 апреля 2002 года
Мы отслужили мессу. Сегодня уже второе воскресенье без прихожан. Пока был комендантский час, никто не мог выйти из дома. Но даже когда его отменили, территория вокруг церкви Рождества осталась закрытой: кордоны и военные машины никого не пропускают.
Звонок израильтян: «У нас продукты для вас, францисканцев».
Договариваемся на два часа дня у входа в гостиницу «Каза нова». Идем втроем. Наконец-то получаем лекарства для отца Иоханнеса и отца Маркоса. Еще нам вручают двадцать четыре бутылки минеральной воды и десять плиток шоколада. Не густо, но и на том спасибо: доброму христианину роптать не пристало.
Настроение у нас все время то падает, то поднимается. Пауэлл должен встретиться с Арафатом. Ждем конкретных результатов. Благодаря Рами, протянувшему провод из гостиницы, мы имеем возможность смотреть телевизор. Катарская телекомпания «Аль-Джазира» передает интервью с палестинским министром Абедом Раббо. Он называет только что закончившуюся встречу Пауэлла и Арафата «катастрофической»: ни о чем не удалось договориться. Мы снова на грани отчаяния.
Молился:
И не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого.
Постоянная проблема этого района — нехватка работы. Начиная с восемнадцатого века францисканцы, обеспокоенные тем, что палестинские христиане уезжают отсюда в поисках счастья, старались всеми силами бороться с нищетой. В Иерусалиме они покупали и строили дома, чтобы сдавать их христианскому населению. В Вифлееме создавали артели по производству деревянных и перламутровых предметов культа. Привозили специалистов из Европы, способствовали обучению ремеслам, по поручению Ватикана организовывали паломничество в Святую Землю.
Но им не удалось сохранить христианскую диаспору, которая была составной частью диаспоры палестинской.
С 1897 года палестинские христиане начали уезжать из Вифлеема, где в то время правили турки и не было работы. Половина отправилась на другой край земли, в Сантьяго-де-Чили. Второй поток эмиграции приходится на 1967 год, он начался после Шестидневной войны, когда иорданскую администрацию сменила израильская. Многие христиане Вифлеема из-за экономических трудностей продавали собственность. Дома и земельные участки скупали представители крупных мусульманских кланов, которые по традиции отличались сплоченностью и знали толк в бизнесе. Связанные родственными узами, они помогали друг другу удерживать низкие цены на собственность, которую продавали христиане, отправляясь за удачей в дальние края. Только в Чили и Гондурасе сегодня больше вифлеемцев, чем в самом Вифлееме. За границей живет около трехсот тысяч выходцев из этого города, причем не только в Южной Америке, но и в Соединенных Штатах, Австралии, даже на Гаити.
Исход христиан не повлиял на религиозный туризм, который издавна служил средством к существованию города. В юбилейном двухтысячном году, чтобы попасть в церковь Рождества, нужно было часами стоять в многотысячной очереди на Ясельной площади.
К началу торжеств в Вифлееме построили гостиницы и дома для туристов, открыли новые рестораны. В «PeaceCenter», также построенном к юбилею, заработал офис по обслуживанию туристов.
К концу года все было закрыто, разрушено в боях с израильтянами или приспособлено под жилье для тех, кто лишился крова.
Рассказывает
отец Ибрагим:
15 апреля 2002 года
Как такое возможно? — спрашивал я себя. Как могло получиться, что американская дипломатия потерпела поражение? Неужели мир настолько одичал, что не осознает: еще немного — и мы уже ничего не сможем сделать? Госсекретарь Пауэлл, прежде чем приехать в Иерусалим, побывал в Марокко, Египте, Иордании. Все были согласны: да, надо действовать. Но едва Пауэлл ступил на Святую Землю, сговорчивых в неофициальных беседах лидеров точно подменили. Насилие день за днем продолжается, жестокость порождает ответную жестокость.
Мы теряли последнюю надежду. Особенно я беспокоился за молодых. В порыве отчаяния они могли пойти на что угодно. Я пытался их успокоить. Но с трудом находил убедительные аргументы: общее отчаяние сломило и меня.
В три часа зазвонил мой мобильный. Это был монсеньор Саббах, латинский патриарх Иерусалимской епархии. Не дав мне и рта раскрыть, он сказал: «Здравствуй, Ибрагим, звоню тебе из Рима. Я у папы, он хочет с тобой поговорить. Передаю трубку его секретарю».
Я решил, что он меня разыгрывает. Признаться, готов был уже спросить, не желает ли он побеседовать с Юлием Цезарем, мы тут как раз спорим с ним о римской истории.
НО ЭТО БЫЛА ПРАВДА! Сердце мое забилось от радости. Все слова вылетели из головы, я только и мог, что повторять секретарю понтифика, монсеньеру Станиславу: «Спасибо, спасибо…»
Папа спросил меня по-итальянски, как мы. Я ответил: «Слава Господу, у нас, братьев Вифлеема, все хорошо». А он в ответ: «Держитесь, наберитесь мужества, оставайтесь на страже Святого места. Я молюсь за вас».
Вы не представляете себе, до чего это было трогательно! Я ответил так: «Ваше святейшество! Клянусь вам, что мы навсегда сохраним верность этим местам, и в первую очередь — Святой пещере, в которой родился Иисус; мы и впредь будем хранить ее вместе с братьями других христианских общин».
И еще он мне сказал: «Крепитесь, не бойтесь, Господь с вами. Я ни на минуту не перестаю думать о вас. Благословенно имя Иисуса Христа».
Именно в тот момент, когда растерянность моя достигла наивысшего предела, услышал я голос папы, укрепивший мой дух.
Я стоял в коридоре монастыря, возле статуи Архангела, потому что в этом месте самая хорошая слышимость. Позади меня стояли Рами и отец Амджад. Тихо, Ибрагим говорит с папой, зашептал Рами, я сам слышал, как он сказал «Ваше святейшество»! Амджад не верил своим ушам.
Я записал слова папы, и в 16.30 во время мессы отец настоятель Святой Екатерины прочитал их братьям.
Монсеньер Самби, папский нунций в Иерусалиме, тоже не хотел верить. Он в тот день мне еще не звонил, и я позвонил ему сам. Хочу сообщить тебе одну новость, начал я, ты вот мне не звонишь, а папа позвонил. Причем лично.
Похоже, он спал, но, когда услышал новость, сон как рукой сняло. Вот видишь, обрадовался он, я же говорил, наберись терпения, светлый день придет. И он уже не за горами, раз папа тебе позвонил.
Я опять обрел веру в себя. Но сколько еще горя было вокруг!
В тот вечер нам с адвокатом Сальманом удалось сделать важное дело — эвакуировать одного юношу с осколочным ранением в живот и одного больного. Я хотел отправить и Джихада с раздробленными ступнями, чтобы ему сделали операцию, пошел к нему, но он отказался покидать товарищей, да и израильтянам не верил.
Так и не убедив его, я отправился спать и возблагодарил Господа, что он дал мне дожить до такого дня.
Молился:
Не отступило назад сердце наше, и стопы наши не уклонились от пути Твоего.
16 апреля 2002 года
Утро прошло в хлопотах: занимались отъездом двух братьев — француза отца Делаланда и американца отца Джорджа. Отец Делаланд — человек высочайшей культуры. Он уже в преклонном возрасте, ходит с трудом, в таких тяжелых условиях ему нельзя оставаться.
Какое счастье, что они успели уехать прежде, чем завязался бой! Около половины седьмого вечера началась стрельба, которая не прекращалась в течение сорока минут. Мы ничего не понимали: кто стреляет, в кого, откуда? В православном монастыре возник пожар, две комнаты пострадали. Идти туда и проверять, что произошло, было опасно; даже сами православные смогли оценить нанесенный им урон лишь спустя несколько дней.
Вечером Арафат обратился из Рамаллы к христианам всего мира, призывая их сохранить церковь Рождества в Вифлееме. Палестинцы, находившиеся в Базилике, не принимали самостоятельных решений, а действовали только по приказу Арафата. Они подчинились его решению пойти на переговоры. Арафат выбрал в переговорщики адвоката Сальмана, находившегося здесь, в церкви Рождества, мэра Вифлеема Нассера, министра туризма и члена Законодательного собрания Салаха Таамари.
В разговоре с Таамари я настаивал на создании комиссии, которая бы обсудила с израильтянами возникшие у нас гуманитарные проблемы, но Таамари сказал мне, что Арафат пока не дал на это согласия.
15 апреля из церкви был совершен побег, но узнал я о нем только на следующий день. Сбежал мальчишка, очень симпатичный, живой и веселый. Он из лагеря беженцев в Дехейше, где во время уличных сражений в начале последней интифады был ранен в бедро и с тех пор хромает. Как ему удалось бежать, когда Базилика окружена плотным кольцом военных, неизвестно, но уже через сутки его товарищи знали, что он дома и с ним все в порядке. Ему лет пятнадцать, зовут его тоже Джихад, это распространенное мусульманское имя. Тут, в Базилике, среди палестинцев есть еще подростки, лет тринадцати-четырнадцати. Они ведут себя шумно, сломали несколько дверей в «Каза нова»; мне кажется, взрослые не очень ими довольны. Я спросил: почему вы не отпустите их отсюда? А мне ответили: ребята сами не хотят уходить.
И все-таки один из этих подростков на свободе, он спасен.
Я молился:
Если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное.
17 апреля 2002 года
А другому подростку, его звали Тахер Манасра, не повезло. Насколько я знаю, бежать он не собирался, просто хотел нарвать бобов, которые растут у нас в саду. Это было в одиннадцать часов утра. Назад его принесли товарищи. Он потерял много крови. Пули попали в ногу. Сестра Лизетта обработала раны, они были не смертельные. Но этот случай показал, что голодные обитатели Базилики дошли до отчаяния, раз готовы рисковать жизнью ради горстки бобов.
Меня мучил вопрос: что будет, когда кончатся наши запасы риса и макарон, которыми мы ежедневно делимся с палестинцами?
Видел по телевизору Джихада — подростка, который убежал. Он рассказывал, что, как только оказался по ту сторону стены, его сразу же задержали израильские военные. После допроса, продолжавшегося несколько часов, он был отправлен домой. Журналистка телекомпании «Аль-Джазира» поинтересовалась, слышны ли внутри громкоговорители и шумовые гранаты и насколько они мешают. Джихад ответил, что внутри ничего не слышно.
В Базилике конечно не слышно! Стены двухметровой толщины и низкие Врата Смирения, в которые я вхожу, сгибаясь в три погибели, никаких звуков не пропускают. Для нас же, обитателей монастыря, это настоящая пытка.
Как ни странно, вопрос тележурналистки возымел действие: в тот вечер израильтяне приостановили свои «музыкальные» бомбардировки. Ночью нам удалось наконец поспать.
Перед сном молился:
Ложусь я, сплю и встаю: ибо Господь защищает меня.
18 апреля 2002 года
В десять утра назначенные Арафатом и израильским правительством переговорщики должны были сесть за стол переговоров. Переговоры сорвались, даже не начавшись. Мне объяснили, что Арафат хотел включить в комиссию религиозных представителей. От римско-католической церкви он пригласил латинского патриарха Иерусалимской епархии и папского нунция монсеньера Самби. Но израильское правительство сказало «нет»: переговоры должны быть строго двусторонними. Таким образом, все вернулось к нулевой отметке.
Несмотря на острую нехватку продуктов, организация питания в Базилике была налажена четко. Полицейские, гражданские, члены движений «Хамас» и «Танцим» питались отдельно, получая при этом от нас ежедневную порцию макарон или риса. Порции эти были мизерные, я сам видел, как повар Абу Ибрагим кипятил воду с пучком зелени и делил это варево между группами. Мы готовили еду в огромной кастрюле, газовые баллоны нам давали из своих запасов православные.
К вечеру за стенами стали подниматься облака дыма, но к нам внутрь дым не проникал. Мы недоумевали: что бы это могло быть? Журналисты объяснили нам по телефону: дымовая завеса скрывает церковь Рождества от телекамер.
Я молился:
Подай нам помощь, Боже, ибо защита человеческая суетна.
19 апреля 2002 года
За стенами церкви Рождества, на территории палестинской автономии, уже перешли на декретное время; у нас же, отрезанных от внешнего мира, жизнь текла без изменений.
Впрочем, нет, изменения произошли, да еще какие! Нам и православным отрезали телефоны. Возмущенный до глубины души, я бросился звонить по мобильному в главный армейский штаб, расположившийся как раз напротив церкви Рождества, в «PeaceCenter». Наши братья и семинаристы родом из разных стран, объяснял я, им просто необходимо сообщать о себе близким, ведь те за них волнуются!
Какие проблемы, успокоили меня израильтяне, будет у вас телефон для связи с внешним миром.
Они протянули два провода — один к нам, другой к православным, и оставили перед Вратами Смирения телефонные аппараты. Мы взяли тот, что предназначался для нас, но воспользоваться им так и не смогли: звонить с него можно было только в одно место — все к тем же израильским военным.
Отец Джованни связался по мобильному с Италией, с францисканским монастырем в Лаверно, где наши братья проводили всенощное бдение за мир. Он рассказал им о трудностях, которые мы испытываем в Вифлееме.
Главная из них — нехватка воды. Как поделить единственный кран между двадцатью тремя братьями, четырьмя сестрами и палестинцами, которым также нужна вода?
Вечером молился:
Ты посещаешь землю и утоляешь жажду ее, обильно обогащаешь ее. Поток Божий полон воды.
20 апреля 2002 года
Джихаду с раздробленными ступнями становится все хуже, но он упорно отказывался покидать церковь Рождества. Сегодня я в очередной раз пытался его переубедить. Тебе сделают операцию, настаивал я, никто тебя не арестует. Но он — ни в какую, говорит, израильтяне давно за ним охотятся. Сестра Лизетта, видя, что улучшения нет и даже облегчить страдания Джихада ей не удается, попросила адвоката Сальмана связаться с госпиталем в Бейт-Халле и позвать к телефону врача. Перечислив ему все имеющиеся у нее препараты, она спросила, что он посоветует. Сестра Лизетта всегда так поступает, когда не уверена в лечении.
Эта суббота прошла быстро. Короткая передышка в ожидании продолжения кошмара.
Мы воспользовались затишьем, чтобы спуститься в кладовую и подсчитать запасы: рис на исходе, но макароны еще остались.
Кстати, о макаронах: некоторые палестинцы стали поговаривать о том, что, если не будет другого выхода, они были бы рады получить убежище в Италии. Они считали, что Италия — гостеприимная страна и там к ним не будут относиться предвзято.
Да, итальянцы ко всем относятся дружелюбно. Я и сам, когда представляется возможность, с удовольствием езжу в Италию. Не только потому, что там папа. У меня в этой стране много друзей. Сегодня вечером я грустил, вспоминая их.
А потом молился:
Ты возжигаешь светильник мой, Господи; Бог мой просвещает тьму мою.
21 апреля 2002 года
В интервью, которое у меня брали по телефону, я напомнил журналистам, что сегодня третье воскресенье после Пасхи и в третий раз мы не служим мессу для наших прихожан. Утром нас известили из Иерусалима, что церковные патриархи, монахи и верующие попытаются преодолеть израильские посты и войти в Базилику.
Я был уверен, что им это не удастся, и все же слабая надежда теплилась. Она потухла, когда мне позвонили из канцелярии хранителя Святой Земли и сказали: ничего не вышло, солдаты перегородили дорогу и не пропустили религиозную процессию.
А вечером потух свет: отключили электричество в «Каза нова», откуда умелец Рами протянул к нам провод; отрезали нас от мира, лишив телевизора и возможности заряжать мобильные телефоны, которые из-за интенсивности наших разговоров очень быстро разряжаются. Мы надеялись продержаться какое-то время на аварийном генераторе, хотя и опасались за «чихающий» мотор, но подвел не мотор, а карбюратор: через несколько часов он вышел из строя.
Воспользовавшись темнотой, из Базилики в тот вечер убежали пять палестинских полицейских. Никому ничего не сказав, они ускользнули через дверь, ведущую к армянам. Должно быть, договорились с израильтянами, иначе бы их убили. Это коллаборационисты, говорили оставшиеся, кипя от злости. А по-моему, они просто не выдержали трудностей, напряжения. Им было плохо.
Я молился, и насчет света — тоже:
А я на тебя, Господи, уповаю; я говорю: Ты мой Бог. В Твоей руке дни мои.
22 апреля 2002 года
Я вдруг вспомнил: в «Каза нова» в моем директорском кабинете лежит новый мобильный телефон. Оказалось, он еще не успел разрядиться. Звоню своему начальству в Иерусалим: имейте в виду, дорогие, с сегодняшнего дня я больше не смогу отвечать на ваши звонки. Если удастся подзарядить батарейки, сам позвоню.
До сих пор телефонная связь служила определенной защитой. Разговоры с журналистами помогали мне сохранять присутствие духа все двадцать дней мучительного затворничества. Теперь и палестинцы лишатся связи: ведь без электричества остались все помещения церкви Рождества.
Единственным местом, где вечером загорался свет, была колокольня. Кому-то пришло в голову, что этим можно воспользоваться, и некто по имени Вахель, наплевав на снайперов, залез туда, подсоединил провод и спустил его вниз. Нам тоже сделал отвод. Теперь мы сможем заряжать свои телефоны. Вокруг кромешная тьма.
В двух комнатах греко-православного монастыря возник пожар. Нам видно пламя. Вскоре пожарные потушили его.
Вечерние новости: Арафат согласился на двустороннюю встречу, израильтяне и палестинцы сядут за стол переговоров.
Молился:
Вразуми меня, и буду соблюдать закон Твой и хранить его всем сердцем.
Чтобы скрыть от глаз и камер журналистов то, что происходило вокруг церкви Рождества, израильтяне использовали дымовую завесу. Пиротехник поджигал содержимое больших металлических баков, и оттуда валил густой дым. Несколько минут ничего не было видно, но потом благодаря сильному ветру, который дул в те дни, видимость восстанавливалась, и перед нами, репортерами, стоящими на смотровой площадке гостиницы «StarHotel», вновь открывалась оккупированная и осажденная церковь Рождества.
И все же они достигли цели, не зря римские францисканцы выражали свое беспокойство: и церковь Рождества, и события, которые вокруг нее разворачивались, постепенно стали исчезать с газетных полос и телеэкранов.
«StarHotel» в Вифлееме опустел, поскольку многие газеты и телеканалы отозвали своих корреспондентов, следуя известному в каждой редакции принципу: «Нет новостей — нет материала».
Даже самые упорные из освещавших ближневосточные беды переключили свое внимание на другие проблемы, например на ожесточенные бои в Наблусе или на выяснение числа жертв в лагере беженцев в Дженине. Те, кто продолжал погибать в церкви Рождества и под ее стенами, никого не интересовали. Цирковое представление в Вифлееме закончилось, средства массовой информации сворачивали свои шатры.
Рассказывает отец Ибрагим:
24 апреля 2002 года
Я разговаривал с Арафатом, который находился в Рамалле. Мы знакомы давно, еще с девяносто третьего года, когда он приезжал в Иерихон и посетил францисканскую школу, директором которой я тогда был. Спустя два года на Рождество, в день его триумфального возвращения в Вифлеем, именно я встречал его на Ясельной площади. Тогда казалось, что начинаются лучшие времена, и вот мы снова погрузились в пучину нетерпимости.
Арафат поблагодарил меня. Прощаясь, он призвал францисканцев к выдержке. Скоро все разрешится, сказал он, осталось недолго.
Вместе с Аль-Мадани, Тони Сальманом и еще несколькими палестинцами мы отправились к армянам. Долго стучали. Нам не открывали. Мы продолжали стучать. Наконец я узнал голос настоятеля отца Размика: «Я никому не открою». Один мальчик крикнул ему: «С нами отец Ибрагим, он просит тебя открыть!» — «Я не слышу голоса отца Ибрагима. Если он точно с вами, я открою». Тогда я крикнул ему по-арабски: «Это я, Ибрагим, впусти меня!»
Он впустил. Показал нам взломанные двери, сказал, что к ним ворвались палестинцы, унесли все съестное, украли золотые кресты.
Мы с Сальманом вернулись в Базилику. Мы были очень сердиты. Собрали молодежь, потребовали, чтобы все украденное в армянском монастыре нашли и вернули в течение часа. Нашли и вернули.
Я поделился с армянами продуктами. У них, несчастных, совсем ничего не осталось. Отец Размик — диабетик, вся его еда состояла из диабетического хлеба, который он размачивал в воде. Один из вышедших накануне армянских монахов вернулся с несколькими банками мясных консервов и сигаретами. Один блок он подарил отцу Амджаду, у которого закончилось курево. Армяне — щедрый народ, последнее готовы отдать.
Второй день переговоров. Условились о прекращении огня, чтобы выпустить десяток самых молодых, уже ставших неуправляемыми. Это именно они ворвались к армянам и напугали их.
Вместе с ними покинут церковь Рождества и покойники, восемнадцать дней дожидавшиеся этого дня в Пещере Непорочных.
О включении электричества и речи нет. Зато военные пообещали, что, пока идут переговоры, нас будут обеспечивать продовольствием и водой.
Но начались перестрелки, и выполнение обещаний отложили до лучших времен.
Ассам Джарахида находился около цистерны с водой, когда раздались выстрелы со стороны православных. Брат Иосиф и Сальман вынесли раненого к машине «скорой помощи», но спасти его не удалось, он умер.
И еще одного ранили, тоже со стороны православных. Звали его Аль-Катиб. До Врат Смирения его донес один семинарист. Я не могу поднимать тяжести, у меня грыжа.
Молился:
Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного.
25 апреля 2002 года
Опасность с каждым днем возрастала. Израильские снайперы заняли помещения Православного общества. С этих позиций они отлично контролировали территорию православного монастыря, а там было немало молодых палестинцев.
В час дня израильтяне привезли первую порцию продуктов, причем только нам, францисканцам. Когда мы пришли на условленное место, в гараж гостиницы «Каза нова», солдаты передали нам пакет. Он оказался до смешного маленький. Вот, сказал один из них, и протянул пакет. Отец Северин взял его и вернулся в монастырь. Мы с отцом-настоятелем церкви Святой Екатерины остались и потребовали встречи с военным начальством. Старший группы сказал, что мы можем поехать с ними, на их бронемашине. Но я ответил ему очередным НЕТ. «Где мы можем встретиться с вашими командирами? — спросил я. — В «PeaceCenter»? Так он рядом, мы и пешком дойдем.»
Их было трое или четверо, во главе с полковником по имени Маркел Авив. Говорили об электричестве, о нехватке продуктов. «Почему вы нас лишаете самого необходимого? Вы же знаете, как нам трудно». Они сказали: «Мы вас ни в чем не обвиняем. Мы знаем, что вы не виноваты».
Настоятель церкви Святой Екатерины пришел в ярость. Он немец, наш отец Иоханнес, человек строгого нрава. «Ja, ja, — сказал он, — вы отнимаете у нас воду, свет, телефоны, еду и при этом говорите, что убеждены в нашей невиновности!»
Они предложили зарядить наши сотовые. А если хотим, то можем позвонить из их штаба. Мы воспользовались первым предложением, но подзарядки хватило всего на один вечер.
Я сказал им о двух умерших, которые лежат непогребенные в церкви Рождества, и о группе палестинских подростков, с которыми все труднее справляться. Израильтяне выразили готовность выпустить и мертвых и живых. Последних отправят прямиком домой. Нам выдадут маски, чтобы мы не задохнулись, когда будем выносить трупы. Если верить израильтянам, это Арафат препятствует решению вопроса.
Возможно, они правы. Тем не менее, когда мы с отцом Иоханнесом вернулись, Арафат уже дал согласие на частичную эвакуацию: девять подростков были готовы к отправке, а с ними покидали церковь Рождества и два тела, которые, когда их подняли из пещеры, начали невыносимо смердить. Мы тоже участвовали в этой операции.
В отношении восьмерых палестинцев израильтяне сдержали обещание и сразу же передали их родственникам, девятого же на несколько часов задержали секретные израильские службы.
Господь наконец ниспослал на нас свою благодать.
Я молился:
Блаженны алчущие и жаждущие, ибо они насытятся.
27 апреля 2002 года
В этот день разговоры о высылке в Италию зазвучали определеннее. Пока Таамари консультировался с Арафатом, палестинцы, которые узнавали все новости раньше меня, уже начали обсуждать возможные варианты. По их мнению, Арафат пойдет на уступки и согласится, чтобы кого-то выслали в дальние края без права возвращения. Были и такие, кто не слишком по этому поводу горевал.
Абу Саид готов был отправиться в итальянское изгнание по личным мотивам: там он смог бы соединиться со своей невестой из Иордании. Судьба улыбнулась ему, он оказался среди тех, кого Италия согласилась принять.
Вахель, который протянул электричество с колокольни, плохо себя чувствовал. Сначала у него просто заболел живот, а потом вдруг начались такие спазмы, что он кричал от боли. Виной всему голод: Вахель наелся какой-то неизвестной травы, нарвав ее в саду. По договоренности с израильтянами мы и его отправили.
Ужасная вещь — голод! Я впервые увидел, что это такое. И представить себе невозможно, что люди едят здесь, в Базилике. Практически все, что растет и выглядит более или менее съедобным. Во внутреннем дворике Святой Екатерины росли два молодых лимонных деревца, которые еще не плодоносили. С них ободрали все листья, и я сомневаюсь, что деревья выживут. Палестинцы жарили эти листья и ели.
Нам, монахам, израильтяне опять привезли продукты, и опять совсем мало: несколько банок тунца, немного хлеба.
Послушнику Рами пришла в голову гениальная идея, он придумал, как нам разжиться водой: с помощью пожарного рукава он выкачал аварийный запас из цистерны в «Каза нова». Но радость была недолгой, вода быстро кончилась.
Вчера вечером четверо палестинцев решили уйти из церкви Рождества по крышам.
Я молился:
То что есть человек, что Ты помнишь его, и сын человеческий, что Ты посещаешь его? Не много Ты умалил его пред Ангелами.
29 апреля 2002 года
В этот день у меня было такое чувство, что ситуация безнадежна. Переговоры зашли в тупик, у нас в церкви Рождества обстановка на грани взрыва. В довершение всего — еще двое раненых и один убитый. Каждый раз, когда кого-то ранят или убивают, палестинцы хватаются за оружие и готовятся с боем выйти из Базилики. Они говорят, что лучше мученическая смерть, геройский конец, чем жалкое, нищенское существование.
Убитый — Нидал Абаят, один из руководителей «Аль-Аксы». Возможно, его идентифицировали с помощью телекамер, установленных на израильском дирижабле, который висел над нами.
Это случилось в десять утра. Мы услышали выстрел. Я бросился из монастыря в Базилику. Когда я прибежал, он был еще жив. Пуля пробила ему сердце, когда он подошел к колодцу православных, наверно, собирался умыться.
Нидал умер на моих глазах. Его товарищи спели надлежащие молитвы. Они были крайне возбуждены. Некоторые готовы были открыть ворота и стрелять, что равносильно самоубийству. Потом один сказал: отец, у тебя есть фотоаппарат, сфотографируй меня рядом с Нидалом. Сначала мне это показалось кощунством. Потом я понял, что они относятся к этому иначе: так они отдают дань уважения покойному. Я сделал снимок. Другие тоже попросили сфотографировать их, все хотели сняться рядом с убитым. Я отщелкал целую пленку и все это время разговаривал с ними. Постепенно даже самые возбужденные успокоились. Спасибо фотоаппарату, а то бы не избежать побоища.
Они стали рассказывать мне о последних минутах Нидала. За полчаса перед тем, как пойти к колодцу, он спал, и его отец позвонил по мобильному телефону другому юноше и спросил: «Как там Нидал? Он не отвечает на звонок. Мне приснилось, что его убили». «Не волнуйтесь, — ответил юноша, — Нидаль жив и здоров, просто он сейчас спит».
Через тридцать минут Нидаль и в самом деле отправился в мир иной, и никто не мог решиться сообщить о его смерти отцу.
Тони Сальман организовал через израильтян эвакуацию тела. Палестинцы одели Нидала во все самое лучшее, что у них было, положили его в центральном нефе и двумя шеренгами выстроились для прощанья. В полной тишине мы пронесли тело по этому живому коридору к выходу, где ждала машина Красного Креста, чтобы отвезти Нидала домой. Когда я вернулся в Базилику, товарищи покойного попросили у меня кофе. Такова арабская традиция — поминать умершего, медленно попивая кофе. Я выполнил их просьбу.
Вскоре адвокат Сальман отправился на новые переговоры с израильтянами. Речь должна была идти об отправке из Базилики еще одной группы. Палестинцы говорили: «О’кей, мы отпустим еще нескольких молодых, но за это пришлите продукты для тех, кто остается».
С переговоров Сальман вернулся измученный до предела и сказал, что хороших новостей у него нет.
Приехал посланник из Ватикана, кардинал Эчегарай. Он хочет встретиться с израильским и палестинским руководством. И еще хочет отслужить мессу в церкви Рождества.
Я молился, чтобы все получилось:
К Тебе взываю я, ибо Ты услышишь меня, Боже; приклони ухо Твое ко мне, услышь слова мои.
30 апреля 2002 года
Когда я проснулся, палестинские руководители составляли список. Вот это новость! Из Рамаллы поступил приказ на отправку тридцати человек. Согласно договоренности, их должны развезти по домам. Список они представили израильтянам, и те вычеркнули четыре имени, сказав, что разыскивают их, чтобы арестовать. К оставшимся двадцати шести претензий не было, и в четыре часа дня они вместе со мной вышли из Врат Смирения. Я посадил их, одного за другим, в израильский автобус, который отвез их на допрос в казарму Гуш Этцион. К вечеру все были уже свободны и могли обнять своих близких.
Я подумал, что наступает май — месяц, который католики посвящают Богородице. На этот раз всегдашних праздников в Вифлееме не будет.
Молился:
Царица моя преблагая, надежда моя, Богородица, покровительница сирых и странных!
1 мая 2002 года
Как хочется помыться! Уже несколько недель никто из обитателей церкви Рождества и мечтать не может о такой роскоши. Я надеялся принять душ у отца Лоуренса, воспользовавшись разрешением израильских военных его навестить. Молчаливый американец отец Лоуренс живет недалеко от Молочной пещеры. Это в двух шагах от церкви Рождества, но мы уже месяц его не видели, отрезанные друг от друга осадой и военными действиями. Нам было известно, что он не испытывает никаких трудностей: едой его снабжали сестры из соседнего монастыря, электричество и воду он получал бесперебойно.
Мы отправились втроем, в сопровождении вооруженного израильского патруля. Брат Иосиф собирался постирать у отца Лоуренса, преподаватель семинарии Николас мечтал, как и я, о горячем душе. Улица, по которой мы шли, была изуродована танками: на брусчатке следы от гусениц, на стенах — глубокие выбоины, фонарные столбы повалены — все, без исключения. Некоторые жители, увидев нас, выходят из своих домов. Непривычно видеть на улице людей не в военной форме. Солдаты, наставляя на них автоматы, грубо теснят их назад, к домам.
Когда мы подошли к месту, командир патруля обыскал нас, даже перерыл мешок с грязным бельем, а потом с невинным видом сказал: у вас десять минут, чтобы проведать вашего отца Лоуренса. Я стал с ним спорить, чтобы оттянуть время, а Иосиф с Николасом тем временем побежали мыться. Я же вернулся в церковь Рождества таким же грязным, каким из нее вышел. Правда, я успел на несколько минут включить зарядное устройство своего мобильного телефона, словно почувствовал, что, когда мы вернемся назад, электричество на колокольне тоже отключат. Теперь у нас больше нечего отнять.
Снайпер стрелял из бронированной кабины крана, возвышавшегося из-за стены, так что мы были перед ним как на ладони. Попал в подростка перед воротами церкви Святой Екатерины, и мы вынесли его наружу вместе с одним больным.
Кардинал Эчегарай, прибыв на Святую Землю, позвонил мне из Иерусалима. Уверял, что не уедет, пока не добьется разрешения побывать у нас.
Ночью возобновилась перестрелка.
Молился:
Господи! Даруй мир уповающим на Тебя!
2 мая 2002 года
С пяти часов утра беспрерывные автоматные очереди то с одной, то с другой стороны. Это ужасно. Попали в церковь Святой Екатерины. Вторично загорелся притвор, на этот раз пострадал только пол. Огонь сам потух, так что пожарных вызывать не пришлось. В православном монастыре тоже вспыхнул пожар. Когда мы вместе пришли туда, чтобы оценить ущерб, нас ждал приятный сюрприз: в одной, не тронутой огнем комнате было электричество! Очередной удлинитель — и мобильные телефоны снова заработали.
Во второй половине дня мы с настоятелем православного монастыря отправились к израильтянам, чтобы снова выразить им свое возмущение по поводу лишения нас продуктов. Голод — странная вещь, на него сначала реагирует не желудок, а голова. Она отказывается работать или, наоборот, работает без отдыха. А рвота, понос, постоянная слабость — это уже потом.
Предложение военных звучало, мягко говоря, странно: или мы, монахи, в две смены питаемся в Молочной пещере под их надзором, или они сами кормят нас в гараже «Каза нова». Когда мы отказались, они откровенно объяснили: если мы дадим вам продукты, вы поделитесь ими с палестинцами, поэтому лучше мы ничего вам не дадим.
Конечно, поделимся, сказали мы, мы всегда делимся тем, что у нас есть. Мы посвятили себя служению бедным и любви к страждущим, кем бы они ни были. Так что спасибо за предложение и до свидания.
Лишний раз убедившись в том, что палестинцы не могут рассчитывать на снисхождение, отец настоятель запретил монахам и послушникам покидать пределы монастыря и ходить в Базилику. Эта привилегия осталась только у меня и отца Амджада.
Едва я задремал, раздался телефонный звонок. Это уже стало правилом: стоит мне закрыть глаза, тут же кто-то из журналистов набирает мой номер. На этот раз я услышал: «Хорошие новости! Мы узнали, что к вам для поддержки направляется группа пацифистов».
Я ничего об этом не знал. За те десять минут, что я отдыхал, пацифисты, одиннадцать молодых людей, уже успели войти к нам. С ними проникла и одна американка, фоторепортер. Потом мне стало известно, что акцию организовали палестинцы: поддерживая мобильную связь с пацифистами, они открыли им Врата Смирения.
В Базилике царило ликование. Те, кто был заперт внутри, видели в появлении пацифистов защиту, увеличивающую их шансы на выживание. Мне же их присутствие лишь добавило проблем.
Молодые люди были из разных стран — из Америки, Канады, Швеции, Ирландии… Сигареты и еда, которые они принесли с собой, исчезли в мгновение ока. В тот день еще никто ничего не ел: вся растительность в саду, включая лимонные листья, была съедена.
Нетрудно себе представить реакцию израильских военных. Они утверждали, что это не пацифисты, а «пособники террористов, а значит, тоже террористы». Так они говорили. И добавляли, что никакой еды палестинцам не дадут, тем более «этим лже-пацифистам».
Конца нашим мучениям не предвиделось.
Я молился:
Благоволи, Господи, избавить меня; Господи! поспеши на помощь мне. <…>
4 мая 2002
По традиции в Святую субботу православные священнослужители отправляются за Благодатным огнем в храм Гроба Господня и приносят его в Вифлеем, в церковь Рождества. Народ встречает их на Ясельной площади, это всегда происходит очень празднично. Четвертого мая только я и отец Амджад встречали процессию. Да еще израильская бронемашина. Грустное зрелище.
Когда закончилась служба, палестинцы, находившиеся в Базилике, встали. Растроганные до глубины души, все мы принялись обмениваться рукопожатиями и поздравлять друг друга: православная Пасха объединила нас всех. <…>
5 мая 2002 года
Наконец-то! Накопившаяся усталость свалила меня, и я проспал всю ночь. Отец Амджад не стал меня будить даже ради добрых новостей. В два часа дня израильтяне привезли семьдесят наборов продуктов — для палестинцев и пацифистов.
Я был рад за них, ведь они совсем изголодались. В пакетах были банки с тунцом, мясные консервы, сигареты, даже финики.
Около девяти часов утра мы с отцом Амджадом под охраной солдат отправились служить мессу: я — в Вифлеемский университет, отец Амджад — в церковь Святого Антония. Завтра, сказал я журналистам, если на то будет воля Божья, отслужим мессу в церкви Рождества, и посланник папы кардинал Эчегарай сможет принять в ней участие.
Палестинцы Базилики обсуждали высылку. Семерых из нас отправят в Италию, сказали они. Это их устраивало, и они решили учить итальянские слова. Спрашивали у нас, как будет по-итальянски «здравствуйте». Когда я проходил мимо них, один сказал мне ласково: «Abuna, tiamo! (Отец, я люблю тебя)». На следующее утро они уже приветствовали меня по-итальянски — «buonasera (добрый вечер)», а вечером пожелали мне доброго утра — «buongiorno».
Среди стран, готовых их принять, назывались Египет и Иордания. По-прежнему речь шла и об Италии.
Казалось, развязка близка. Переговоры в Рамалле продолжались. Премьер-министр Израиля Шарон отправился в Соединенные Штаты на встречу с Бушем. По мнению президента Соединенных Штатов, ситуация с церковью Рождества должна разрешиться как можно скорее. <…>
Поздно вечером позвонили из Рамаллы. Это был доктор Рамци, человек из окружения Арафата. Он сказал, что израильтяне согласились выпустить восемьдесят пять гражданских, которые не значатся в их черном списке. Я съел маленькую тарелочку ничем не приправленных спагетти и лег спать.
Перед сном молился:
Блажен человек, который не следует советам нечестивого, не ходит путями грешника и не водит дружбы с глупцами.
6 мая 2002 года
Израильское радио подтвердило: соглашение будет вот-вот достигнуто. Итак, восемьдесят пять гражданских лиц могли вернуться домой. Тринадцать отправятся в Италию, Иорданию или Египет. Оружие останется в Базилике. О том, как его оттуда вывозить, позаботятся американские и английские советники.
Молодые палестинцы звонили своим начальникам: одни просились туда, другие сюда, третьи спрашивали, куда им ехать.
Потом пришли новые известия, которые опровергли старые: Египет и Иордания, несмотря на достигнутое в Рамалле соглашение, не намерены предоставлять убежище кому бы то ни было. Италию, оказывается, официально не поставили в известность, что она фигурирует в соглашении как страна предпочтительной высылки палестинцев из церкви Рождества.
Неразбериха могла затянуть дело, а то и сорвать его. Озлобленность и голод — как мина замедленного действия: в любой момент может взорваться.
Я думал об этом перед тем как помолиться:
Станем любить друг друга, потому что любовь от Бога; и всякий любящий рожден от Бога, и знает Бога.
***
В настоящее время право убежища в христианских церквях не является правом, гарантированным Женевской конвенцией. Тем не менее испокон века существует понятие, которое на юридическом языке называется «распространенным правовым сознанием народов», согласно которому в святых местах традиционно искали защиту. И с наибольшим основанием на роль защитницы может претендовать «мать всех церквей» — Базилика Рождества.
Не случайно поэтому с первых же часов осады латинский патриарх Иерусалимской епархии монсеньер Саббах напомнил захватившим Базилику палестинцам о многовековом праве убежища, которым по традиции всегда пользовались те, кто укрывался под священным кровом. Но лишь при одном условии: если они сложат оружие.
«Только в том случае, — разъяснял в те первые дни апреля известный историк, специалист по Средним векам профессор Франко Кардини, — право убежища может быть признанно неоспоримым, если те, кто о нем просят, признают себя «pauper», что в переводе с латинского означает «бедный», «беззащитный» или, в данном случае, «безоружный». Одним словом, «pauper» — это тот, кто не может защитить себя сам, и тогда церковь берет его под свою защиту. А тот, кто тронет его в таких обстоятельствах, будет предан анафеме.
Здесь события развивались совсем иначе — по двум причинам. Во-первых, ни один из укрывшихся в церкви Рождества палестинцев не заявил о намерении сложить оружие и признать себя «pauper». Во-вторых, израильские военные поспешили публично объявить террористами все двести человек, заявив, правда, что не намерены брать церковь штурмом, чтобы арестовать их или убить.
В связи с этим уместно напомнить, что в 1993 году Израильское государство окончательно нормализовало свои дипломатические отношения с Ватиканом и заключило с ним специальное соглашение об охране христианских святынь. Следует признать, что это соглашение вплоть до настоящего времени неукоснительно соблюдалось всеми предыдущими израильскими правительствами.
Таким образом, с самых первых часов осады было ясно, что вифлеемский кризис трудноразрешим во всех отношениях — в юридическом, военном и политико-дипломатическом.
Рассказывает отец Ибрагим:
7 мая 2002 года
В ночь с понедельника на вторник отдохнуть совсем не удалось. В половине четвертого утра меня внезапно разбудил телефонный звонок: звонили из Мукаты — центральной администрации Арафата. Мне объявили, что в семь часов родственник Арафата Рибхи привезет в церковь Рождества решение. На сей раз оно окончательное, никто его менять не будет. Это решение касалось судьбы ста двадцати четырех человек. Тринадцать из них депортируются из страны, получают билет в одну сторону, причем в качестве пункта назначения называется Италия; двадцать шесть высылаются в сектор Газа; остальные восемьдесят пять отправляются по домам.
Рибхи приехал раньше назначенного времени, еще и пяти не было. Его сопровождали американские представители, они остались в машине. Он был с Фаруком Амином, возглавляющим в администрации Арафата службу по связям с Израилем. После обмена приветствиями я предложил им пройти в монастырь, чтобы оттуда «возвестить будущее» обитателям Базилики. Вместе с Сальманом и Аль-Мадани идем в Базилику и говорим, чтобы от каждой группы пришел представитель. Пришли пятеро молодых людей.
Бужу отца Амджада, потом нескольких послушников, прошу их сварить для всех кофе. Хоть и жалко их поднимать, но ничего не поделаешь, наступил решающий момент. Палестинцы требуют показать бумагу. Демонстративным жестом Рибхи вынимает из кармана список.
Палестинцы читают имена тех, кто должен покинуть страну, не выражая ни малейшего удивления, будто уже знакомы со списком. Будто уже смирились с ним заранее. Несколько имен вызывают у них несогласие: среди тех, кого высылают в сектор Газа, есть много гражданских лиц, не связанных ни с оружием, ни с терроризмом. Но решение принято, никому не дано его оспаривать.
Рибхи между тем разбудил Арафата и доложил ему: ребята в Базилике документ приняли и подписали, они полностью тебе доверяют.
Около восьми Амин и Рибхи уехали от нас в Иерусалим. В отеле «Царь Давид» им предстояла встреча с израильскими переговорщиками и американскими посредниками, оставалось обговорить последние детали. <…>
Вечером стало известно об ужасном террористическом акте в местечке Ришон ле-Цион под Тель-Авивом: смертник из организации «Хамас» взорвал себя и еще шестнадцать человек в зале игровых автоматов. Палестинцев Базилики охватила паника. Те из них, кто был из «Хамас», словно в рот воды набрали: вели себя как ни в чем не бывало, будто к ним это не имеет отношения. Другие спорили, говорили, что этот акт направлен против их освобождения, что теперь все придется начинать сначала. Инцидент произошел как раз тогда, когда премьер-министр Израиля Шарон улетел в Соединенные Штаты на встречу с Бушем. Шарон немедленно вылетел обратно в Иерусалим. Люди в Базилике стали терять последнюю надежду.
Меня тоже обуревали невеселые мысли.
Днем казалось, что осада снята: с площади ушла большая часть бронетехники; а вечером уехали и автобусы — пустые.
Этот день начался с радостного ожидания, а закончился глубоким разочарованием.
Я молился:
Господи! Если Ты не строишь дом, какой смысл нам подносить камни?
8 мая 2002 года
Старик Абу Хани, исследуя местность в поисках травы, сделал сенсационное открытие: он шел вдоль стены, огораживающей наш монастырь, и обнаружил, что в одном месте к ней примыкает жилой дом. Он постучал в дверь, надеясь найти спасение для голодающих узников церкви Рождества. В доме обитала мусульманская семья, и Абу Хани попросил хлеба. Дело в том, объяснил хитрый Абу Хани, что монахи монастыря умирают с голоду. Хозяйка, добрая душа, вынула из морозильника два пакета с нарезанным хлебом и отдала ему.
Я очень люблю хлеб. Этот еще не размороженный кусок я съел с небольшим количеством тунца, и он показался мне необычайно вкусным. Щедрость Абу Хани тронула меня до глубины души, особенно если учесть, в каком моральном состоянии были люди, как безнадежно было их положение. И я возблагодарил за этотдар Господа.
Жуя хлеб, я думал: если из нашего сада можно дойти до дома мусульманской семьи, то надо наладить доставку в этот дом еды, которая поможет нам выжить.
Отец Амджад знает всех своих прихожан, его память надежнее любого телефонного справочника. Он вспомнил о своей кузине Дорис, вдове, живущей как раз напротив наших спасителей. Решили попробовать, вдруг получится? Позвонили одному священнику из Бейт-Сахура и попросили его привезти Дорис побольше продуктов. Дорис, в свою очередь, должна была передать их нашим соседям. А дальше уже Абу Хани, улучив благоприятный момент, заберет их к нам.
Отец Шауки, не теряя времени, в тот же день привез двадцать упаковок хлеба, которые в скором времени оказались у нас. Пока мы думали, что положить на этот хлеб, палестинцы Базилики тоже получили посылку. Они пошли тем же путем, что и мы, и их родственникам удалось передать им некоторое количество продовольствия. <…>
Было около восьми вечера, когда нас с отцом Амджадом и двух монахов греческой православной церкви вызвали в «PeaceCenter». Переговорщики торопились выполнить соглашение до возвращения Шарона, опасаясь, что при нем спор только еще больше затянется.
Согласно предусмотренному плану мы, священнослужители, выводим восемьдесят пять палестинцев, которым предстоит свободно отправиться домой, и двадцать шесть, которые препровождаются в Газу. Тринадцать высылаемых из страны остаются внутри и ждут своей участи в одном из помещений Базилики под присмотром англичанина Алистера Крука.
Кажется, все согласны.
Впервые с нами вышел за стены церкви Рождества и член городского совета Вифлеема Аль-Мадани. Поскольку все проблемы казались решенными, он спросил, нельзя ли ему больше не возвращаться обратно, а сразу же после meeting отправиться домой. Вполне понятное желание после сорока дней тяжелого заточения. Израильтяне разрешили.
Мы вернулись в Базилику и только собрались выводить людей, как палестинские руководители спросили: А где же Алистер? Как, его нет с вами? Тогда стоп!
Оказалось, ни Алистер, ни кто-либо другой не захотели быть посредниками и лично участвовать в процессе. Израильтяне ушли. Палестинцы никого не выпустили.
Переговоры продолжались до ночи: сначала в «PeaceCenter», потом у блок-поста в Бейт-Халле, потом снова в «PeaceCenter». Автобусы ушли, фонари освещали пустую площадь. Снова неудача!
В ту ночь я не ложился. Отчаяние, злость, глубокое беспокойство — вот чувства, которые бурлили во мне. Я только на несколько минут покинул ребят и вышел из Базилики. Мне хотелось помолиться в одиночестве.
Матерь Божия, преблагая Богородица, испроси для нас сострадания у Господа, испроси для нас мира.
9 мая 2002 года
<…>
Адвоката Сальмана, после немалых усилий с его стороны, отвели к палестинскому министру туризма, где и находился Алистер Крук. Оттуда он позвонил мне. Слушай, сказал он, израильтяне не пускают меня обратно, они требуют, чтобы я отправлялся домой. Возникли и другие проблемы, в частности — проблема оружия. Военные хотят изъять его сами, а потом уже передать палестинской полиции ту часть, которая принадлежит ей.
Тони Сальман и Аль-Мадани, которые до этого времени представляли на переговорах палестинцев Базилики, выводились из игры. Кто же теперь будет представлять интересы осажденных?
Между тем, понимая, что дело затягивается, мы решили позаботиться о еде. Позвонили отцу Шауки и Дорис, кузине Амджада. Те вместе с еще одной женщиной принесли немного продуктов в соседний с монастырем дом. Но Абу Хани удалось взять только одну банку сгущенного молока. В него начали стрелять, и он только чудом спасся. Отца Шауки арестовали, дом наших соседей обыскали.
Мы поставили в известность патриарха, сообщили всем, кому можно, об аресте нашего благодетеля, и через семь часов он был отпущен.
Взглянув в окно, я увидел группу военных, которые пытались взломать дверь моего колледжа. Я позвонил их начальнику и спросил: зачем вы это делаете? У меня есть ключ, я могу выйти и отпереть вам дверь. Нет, ответили мне, оставайтесь внутри, вам опасно выходить.
Пока я с ними препирался, военные уже выбили дверь и заняли позицию на террасе.
Я получил прозвище Падре-мобила, потому что в телевизионных интервью мой голос звучал под фотографию, на которой я прижимаю к уху мобильный телефон. Смех смехом, а в тот вечер именно по моему телефону дошла до нас благая весть.
В отчаянии я решил позвонить начальнику палестинской полиции. Набрал номер и услышал скороговорку, что-то вроде: Кто там еще? У меня нет времени разговаривать!
Я все-таки рискнул: «Это я, Ибрагим, звоню тебе из церкви Рождества».
И он мне ответил: «Ибрагим, не волнуйся, я в Иерусалиме, занимаюсь вами. Соглашение достигнуто, скоро все закончится».
Возможно, они пошли на очередные уступки, как это уже случалось в последние дни, но я все равно ему не верил.
Начальник полиции посвятил меня в детали: Европа изучает вопрос, по каким странам распределить тринадцать человек, которые в ближайшее время будут отправлены на Кипр. Оружие должно остаться в условленном месте, откуда американцы его заберут сразу после окончания эвакуации.
Он попросил меня пока никому об этом не рассказывать, но я разбудил всех и рассказал. Потом спустился в Пещеру Рождества и вспомнил там слова пророка Михея:
И ты, Вифлеем-Ефрафа, из тебя произойдет Мне Тот, Который должен быть Владыкою в Израиле, и будет Он мир.
На этот раз действительно все закончилось. Нам, сотрудникам RAI, вместе с английскими и греческими журналистами разрешено войти в церковь в качестве представителей трех христианских общин.
Отведенное время — тридцать минут. Остальных журналистов, фотографов и телерепортеров, толпящихся у входа, внутрь не пускают. По согласованию с церковными иерархами и израильским военным руководством должно быть так: RAI и BBC поделятся с остальными отснятым материалом, а газетчики расскажут, что увидели в Базилике.
Два часа дня, церковь Рождества Христова свободна, мы переступаем порог Врат Смирения. Сразу же в нос ударяет нестерпимо едкий запах мочи. Пока здесь еще не убрали, перед нами все в том самом виде, как несколько часов назад, когда Базилику покинули оккупировавшие ее палестинцы. Ужасающий беспорядок, вонь. На полу тут и там коврики, на них кучи мусора. Дырявые матрацы, тряпки, грязная одежда, камуфляжные куртки, противогазы, грязные пластиковые тарелки, ножницы, старая обувь. И везде остатки еды, даже на древних алтарях, превращенных в обеденные столы. Нам известно, что в последние дни палестинцев стали наконец снабжать продуктами. Прямо перед иконостасом газовые плитки и кастрюли, повсюду канистры с ржавой водой из монастырских колодцев, на полках шкафов с церковной утварью, предназначенной для богослужений, навалены пачки спагетти, пакеты с рисом, консервные банки. Если бы мы не увидели это своими глазами, ни за что бы не поверили. Готовые ко всему, спускаемся в Пещеру Рождества. К нашему удивлению, здесь порядок, чистота и тишина. Темно, потому что не горят, как обычно, большие масляные лампады под сводом; одна-единственная свеча теплится перед прекрасной византийской иконой Рождества Христова, установленной в маленьком греко-православном алтаре. Позже мы узнали, что перед началом служб, которые проводили здесь три христианские общины, в пещере каждое утро убирали, и палестинцы помогали мыть пол.
Единственный признак долгого пребывания людей — сотни, тысячи окурков в больших латунных и серебряных канделябрах. Как и в Базилике, в пещере мы не нашли следов осквернения: все священные картины, древние иконы, кресты — на положенных местах, убранство не тронуто, нет и надписей на стенах. Честно говоря, нас это удивило.
Поднимаемся наверх и видим армянского монаха. Это отец Размик, он в почти невменяемом состоянии. Разбирая кучи тряпья, оставленной одежды, старых одеял, он только что обнаружил пластиковый ящик с самодельными гранатами: обрезки металлических водопроводных труб, начиненные взрывчаткой, с выпущенным бикфордовым шнуром. «Боже мой, Боже мой», — беспомощно повторяет он.
Через две минуты нас бесцеремонно оттесняют израильские саперы, прибывшие по просьбе трех религиозных общин для разминирования Базилики.
Позже майор С. нам рассказывает:
«Когда мне сообщили, что найден ящик с гранатами, я тут же объяснил представителям всех трех христианский общин, что не требую, чтобы меня впустили, и не имею намерения нарушать нашим присутствием святость этих мест, однако, добавил я, если мы не войдем, вы рискуете наткнуться и на другие взрывные устройства или оружие. Последствия могут быть самые непредсказуемые. Пока наши саперы все не проверят, ничего нельзя гарантировать. Так что это они сами нас упросили, даже умолили прийти. Мы пробыли здесь около часа, и за это время мои люди вынесли из церкви много оружия, гранат, боеприпасов. В Пещере Рождества саперы даже нашли автомат М-16 с оптическим прицелом, он был спрятан за иконой. Уходя, мы указали священнослужителям и другие тайники, где лежало оружие, у нас уже не оставалось времени его выносить. Мы сами назначили такой срок на разминирование — один час, дольше мы не хотели, просто не могли задерживаться, потому что должны были уходить, вывозить оружие и боеприпасы, освобождать Ясельную площадь. Через несколько часов в Вифлееме израильских войск уже не было. И знаете, что случилось в тот вечер? В толпу жителей, которые вышли на улицу после тридцати девяти дней действия комендантского часа, просочились ребята из группы «Танцим». Церковь была открыта, они вошли. Они знали, где искать, и забрали оружие, главным образом автоматы Калашникова, которые мы обнаружили, но не успели вынести».
В тот же вечер, выступая по радио Ватикана, папский нунций в Иерусалиме слегка охладил пыл оптимистов. Он сказал:
«Если для разрешения проблемы церкви Рождества Христова в Вифлееме нам потребовалось столько усилий и времени, то когда же можно рассчитывать достичь мира между палестинцами и израильтянами?»
Нам кажется, что за время осады мы научились отличать истинных поборников мира от тех, кто лишь на словах стремится установить его на Святой Земле. Эти тридцать девять дней Вифлеема не изменили к лучшему ситуацию на Ближнем Востоке, но высветили прошлые ошибки, которые начиная с давних времен провоцировали вражду на самой священной для всех верующих земле.
Сейчас нужен новый святой Франциск, который смог бы донести слово миротворца до каждой враждующей стороны. Нового святого Франциска мы не встретили, но братья францисканцы продемонстрировали пример верности идеям своего учителя.
Не важно, сколько их было внутри церкви, какими запасами продуктов они располагали, всегда ли царило полное согласие между братьями; важна их твердая позиция по отношению к палестинцам, захватившим Базилику, и к израильтянам, ее осаждавшим. Эта позиция основана на христианской вере, которая учит помогать нуждающимся и по примеру самого святого Франциска способствовать миру между воюющими людьми.
И в заключение мы опять даем слово летописцу тридцати девяти дней осады церкви Рождества Христова — отцу Ибрагиму Фалтасу.
Рассказывает
отец Ибрагим:
10 мая 2002 года
Третья ночь без сна. Не тороплюсь сообщать последние новости своему иерусалимскому начальству. Сколько раз уже мои сообщения не оправдывались!
В семь часов утра палестинцы начинают наконец выходить. Греко-православный монах отец Партениос по-арабски не говорит, он стоит с израильтянами. У Врат Смирения со списком в руках офицер связи вифлеемского района Фарук Амин, он переговаривается по мобильному телефону с израильским командиром Али Ноором, который стоит на другой стороне площади с таким же списком. Моя задача по сигналу обеих сторон провожать каждого палестинца от церкви Рождества до автобуса, где их встречает палестинский офицер Ахмед Аид. И всякий раз я должен проходить через металлоискатель, установленный перед Вратами Смирения.
В предыдущие дни я привык сопровождать раненых, больных и мертвых. Наконец-то я вывожу людей, которые идут на своих ногах.
Первым выходит Абул Кассем Дауд. Он очень серьезен, впрочем, он всегда серьезный и молчаливый. На прощанье меня благодарит. Все, уходя, благодарят. Абуна, спасибо, говорят мне, простите, если что-то было не так.
В это время мне позвонил нунций. Я вижу тебя по телевизору в прямом эфире, сказал он, ну теперь, кажется, действительно конец?
Телефон буквально раскален: звонят журналисты, звонят из агентств печати. Репортер телеканала «Абу-Даби» так комментирует мои действия: «Отец Ибрагим совершает утреннюю пробежку по Ясельной площади — туда и обратно». Вторым я вывел человека по имени Рами. Третьим был Ибрагим Абаят. Про него надо сказать особо. Не знаю, как ему это удалось, но он как новенький: борода и волосы аккуратно подстрижены и причесаны, одежда чистая, во рту сигарета. Вид просто отличный. Он объясняет мне, что среди них был парикмахер, который и помог ему привести себя в порядок. Если бы мы раньше об этом знали! У нас в монастыре Иосиф-плотник всем предлагал свои услуги в качестве парикмахера, но, откровенно говоря, с молотком и гвоздями он лучше управляется, чем с ножницами. Последним из первой группы был Джихад — тот самый Джихад с раздробленными ступнями, который не хотел уходить. Три товарища вынесли его на руках. Я сердечно с ним простился.
После выхода тринадцати, которым надлежало лететь на Кипр, израильтяне потребовали, чтобы выходили пацифисты. Я пошел за ними, но они сказали, что не выйдут.
Израильский командир вознес руки к небу, как бы призывая на помощь Всевышнего, и отдал приказ эвакуировать группу, отправляемую в сектор Газа. Выходя, некоторые целовали землю, некоторые поднимали указательный и средний пальцы — знак победы. Израильтяне выражали неудовольствие, им не нравился этот «театр», а я понимал людей: сорок дней взаперти, без солнца, они действительно были счастливы, некоторые даже плакали. Один, по имени Хатим, умолял меня, чтобы я записал его сына в мой колледж. Могу сказать, что его просьбу я выполнил: сын Хатима внесен в список учеников будущего учебного года.
Я вывел всю группу из двадцати шести человек, после чего меня снова послали за пацифистами. Но они опять отказались выходить, сказали, только после последнего палестинца.
Мое терпение готово было лопнуть. Даже когда в Базилике не осталось ни одного палестинца, пацифисты продолжали упорствовать, непонятно даже почему. Они закрыли глаза, заткнули пальцами уши, чтобы ничего не видеть и не слышать. Отец Амджад, греческий монах и я уговаривали их, но они нам не отвечали. Только американка, когда я спросил, хочет ли она уйти, тут же согласилась и с радостной улыбкой побежала к выходу, торопясь поскорей напечатать свои сенсационные фотографии.
С этими пацифистами действительно было трудно. Вместо того чтобы помогать разрешать проблемы, они их еще больше усложняли. Они даже не поддались на уговоры палестинских полицейских, которых тоже послали их убеждать. Лишь через несколько часов израильские полицейские вывели их из Базилики буквально за руку.
И все это время не переставал звонить телефон. Мне звонили отовсюду — из Бангкока и Канады, из Италии и Японии. Все хотели услышать хорошие новости, и я, одновременно приветствуя уходящих палестинцев, с удовольствием их сообщал.
Когда Базилику покинул последний человек, весь мир увидел танцующих, скачущих от радости францисканцев. Даже израильские солдаты улыбались и хлопали.
Я кричал: отец Амджад, все кончилось, на самом деле кончилось!
И бросился обниматься и целоваться со всеми, включая и греческого монаха, который уже в следующую минуту повернулся ко мне спиной.
Я потому об этом рассказываю, что не ожидал такого, по-моему, так поступать нечестно.
Все эти дни я действовал сообща и с греко-православными, и с армянами; думал, что между нами полное доверие. Если страдали они, я тоже страдал вместе с ними. Делился едой, которая у меня была. Неужели теперь, когда все позади, мы снова должны погрузиться в состояние векового непонимания?
Когда я вышел встретить начальство, которое наконец-то смогло нас навестить, православные, в том числе и этот греческий монах, с которым мы прожили душа в душу тридцать девять осадных дней, попытались не пустить меня обратно в церковь. Пришлось силой пробиваться.
Меня обвинили в том, будто я открыл второго апреля ворота палестинцам, после чего началась осада. Это было несправедливое обвинение. Когда произошло вторжение, я спал. Хорошо, что у нас тогда находились журналисты, они все видели.
Я не умею плакать. Даже от злости. А иногда так хочется поплакать.
Спасибо, Господи, что помог не сойти с праведного пути, что удержал от греха гордыни, которому многие подвержены на моей второй родине, где каждый упорно говорит на своем языке, не заботясь, чтобы его поняли другие.
Я отключил свой мобильный телефон и съел кусок хлеба, которым угостила меня одна вифлеемская монахиня.
Пещера Рождества снова принадлежит верующим. Человек десять молодых прихожан всю ночь бодрствовали у входа, охраняя ее. Я среди своих.
Перед тем как лечь спать, позвонил маме. Все в порядке, сказал я ей, Господь с нами, он нас не покинул; он помогал нам относиться ко всем людям одинаково, независимо от того, какого цвета их кожа, во что они одеты. И по обе стороны нас услышали, как будто сам святой Франциск пришел и помогал нам.
Сколько войн велось за господство над Святой Землей! Но мы, францисканцы, всегда оставались здесь. Они верили в силу оружия, но не смогли отобрать у нас эту святыню. Вспомните историю. Что осталось от всех империй? Ничего. Силой веры мы держимся здесь семь веков. Как страдали братья под турками, какие гонения были, мучениками умирали, но ни на один день не оставили своего служения — хранить колыбель Господню.
За все время ни разу не было, чтобы в церкви Рождества шла война. Осажденные, осаждающие — какая между ними разница, если у тех и других одна цель: убивать. Первый раз такое и, надеюсь, последний.
Меня запомнят как Падре-мобилу — монаха-францисканца, похожего на своих древних братьев, и современного настолько, чтобы выжить сегодня.
Я не претендую на то, чтобы указывать прямой путь в этой стране глухих закоулков, я только говорю: выход в непреложности правды. Я это и журналистам говорю, у которых обучился ремеслу военного репортера, потому что хочу мира.
Пока вы будете колесить по планете, охотясь за новостями, мы будем ждать здесь, в Вифлееме, в доме Господнем, вокруг которого бушует ураган человеческой нетерпимости. Здесь, где быть человеком среди марионеток — невидаль, а говорить правду — достижение, за которое не получают пулитцеровских премий, но идут навстречу жизни вечной… с молитвенником и мобильником.
Господи!
Пошли Твой мир через меня,
чтобы нес я любовь туда, где ненависть,
и прощение туда, где обида,
и согласие туда, где раздоры,
и веру туда, где сомненье,
и истину заблудшим,
и надежду отчаявшимся,
и радость печальным,
и свет во тьму.