Послесловие Василия Соколова
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 3, 2004
Перевод Василий Соколов
ЧИТАТЕЛЬ и есть самый сокровенный писатель, не стоило бы ему становиться писателем, лучше было бы оставить литературу для собственного удовольствия.
Мировое звучание Борхеса и Набокова неожиданно: избранное вдруг стало всеобщим. Они — читатели, и не скрыли этого.
Еще недавно откровенность Паскаля или Розанова была для современника почти неприличной.
В старину писатель назывался списыватель. С чего?
ПИСАТЕЛЬ списывает то, что нельзя или невозможно сказать.
ПИСАТЕЛИ для писателя делятся вот как: на тех, о ком он слышал и о ком не слышал; на тех, кого он читал и кого он не читал; на тех, кто ему нравится и не нравится.
А те, кто ему нравятся, уже не делятся: нравятся, и все тут.
Но тут же они начинают делиться: на тех, с кем ты знаком лично, и на тех, с кем ты не знаком. Говорят, что с писателем лучше и не знакомиться: достаточно его книг. Но, когда ты сам давно в литературе, правило это разрушается. Тогда писатели начинают делиться на тех, кто ДО тебя, и на тех, кто ПОСЛЕ тебя.
Все хорошие писатели были ДО тебя, и это не мания величия, а условие.
Ну, не был я знаком ни с Зощенко, ни с Мандельштамом — не успели они ответить мне взаимностью, — это мне не мешает их любить.
ЛЮБИТЬ — очень не дифференцированный в русском языке глагол. У нас даже мороженое и пирожное любят или НЕ любят. Не любить их даже как-то сильнее звучит, оригинальнее. А вот писателей у нас именно любят или не любят в том же смысле, как любимых людей.
ПРАВИЛО разрушается, когда ты сначала познакомишься с писателем лично, и он тебе понравится, и лишь потом его прочтешь. И если он тебе и тут понравится, то оценка этого писателя непомерно возрастает. И это уже твоя мания величия! “В чужой славе мы любим свой вклад”.
В ПЕРВЫЙ РАЗ я полюбил так Гранта Матевосяна в 1967 году.
В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ — Бору Чосича в этом. Милейший человек — то есть нормальный. А еще и пишет хорошо — вот неожиданность!
УДИВЛЕНИЕ такого рода и есть высокомерие. Кто сказал, что высокая мера — это плохо? С удивления и начинается настоящее чтение. Оно побеждает нашу заведомую подозрительность и предвзятость. Не каждому автору это под силу.
ЧТЕНИЕ — это борьба читателя с автором. И если автор выходит победителем…
ПОНАЧАЛУ: ну что тут такого особенного? А потом… а — все! Все удивительно. Ново, свежо. А потом… так ведь все так и есть!
СПИСЫВАТЕЛЬ и есть настоящий писатель. Я читал “Роль моей семьи в мировой революции”, изданную “Азбукой-классикой”, и удивлялся: как это до Боры Чосича никто не догадался, что можно именно так списать! С того, что знает каждый. То есть с жизни.
ЖИЗНЬ, оказывается, не только неописуема, но и не описана.
АЗБУКА-КЛАССИКА — надо ее похвалить. Азбука ведь это просто перечисление букв. Но никто уже не сомневается, что после А — Б, а не Щ.
Полвека назад мы в Ленинграде шутили про нашего первого писателя, про первого писателя из нас, Виктора Голявкина: Гомер-Голявкин. И только наконец на полке “Азбуки-классики” они встали бок о бок, как им и положено, по алфавиту. Это я вспомнил, читая Чосича, на букву Ч.
ЧЕХОВ-ЧОСИЧ — настоящие списыватели. С того, что есть, а не с того, что прошло. Это не пошлые писатели.
СПИСЫВАНИЕ — это последовательность. Последовательность — это перечисление. Перечисление — это порядок слов.
ПЕРЕЧИСЛЕНИЕ — иногда может показаться, что инвентаризация — единственный способ описания мира. Кроме Библии, священны только словари и энциклопедии. Тогда Даль и Брэм — великие списыватели.
ВПРОЧЕМ, и в художественных книгах встречаются удачные страницы. Например, чем только не подтирался Гаргантюа! Даже утенком. Или чего только не вывез с затонувшего корабля Робинзон Крузо! Фицджеральд особенно гордился своим списком гостей в “Великом Гэтсби”, а Набоков — списком учениц из класса Лолиты.
ПОСТМОДЕРНИСТЫ пусть не задаются, что они первые. Неплохие перечисления встречаются и у Пушкина в “Евгении Онегине”, и у Гоголя в “Мертвых душах”.
НО! Робинзон бы не выжил со всем своим списком краденого, если бы не одно зернышко за подкладкой, если бы не коза и Пятница. Зернышко надо было прорастить, козу приручить, Пятницу очеловечить. А вот это дело уже только писательское.
БОРА ЧОСИЧ сумел превратить перечисление из удачного и случайного приема в метод повествования, то есть в историю.
ИСТОРИЯ — это то, в чем есть и наша роль, наше место.
ЮГОСЛАВИЯ — страна, которой сначала не было, а потом не стало.
3.ХI.2003
Андрей Битов
ОТ Переводчика
Не считая нескольких книг, написанных и изданных в достаточно молодом возрасте, Бора Чосич, родившийся в 1932 году, всю жизнь пишет семейную сагу. Начиная с маленьких романов «Роль моей семьи в мировой революции» и «За что боролись» (в русском переводе вышли в издательстве «Азбука», СПб., 2000) и кончая большим эссе «Изгнанники», совсем недавно сочиненным им в эмиграции, он пристально изучает, осмысливает, описывает, высмеивает и боготворит институт семьи и –- возьму на себя смелость утверждать — семью собственную.
Бора Чосич блистательно пользуется сербохорватским (именно так меня учили называть этот язык в 60-е годы) словом, многочисленными диалектами и говорами родного языка; он купается в культурах сельских и городских предков — сербов, хорватов, словенцев и немцев, живших сложной семейной жизнью на Балканах, где в мире и войне, в любви и ненависти на протяжении веков сталкиваются православие, католицизм и ислам (именно эти столкновения стали причиной его эмиграции в Германию).
Бора Чосич виртуозно владеет формой: упомянутые уже книги похожи на юношеские дневниковые записи; «Загребский анализ» — серьезное философско-художественное эссе; блистательный роман “Bel tempo” в пятнадцать авторских листов есть не что иное, как комментарий «самой старой телезрительницы Европы» к только что минувшему веку. А составные части огромного труда под названием «Наставники» исполнены то в стихотворной, то в драматической форме, то напоминают дамский роман начала ХХ века, то состоят из газетных шапок, то напоминают романтические воспоминания детства и юности, и так далее, и так далее…
Сегодня журнал представляет отрывок из первой части «Наставников». Все его столь разные по форме и содержанию части озаглавлены именами собственными предков автора. Переводчик под свою ответственность изменил название самой первой части: в оригинале она зовется «Теодор». Словарь попа Теодора сочинил, конечно, сам Бора Чосич, но этот стилизованный труд воистину великолепный документ из семейного архива! Поп Теодор, мятущаяся натура, крепкий, хозяйственный мужик, прячет глубоко в душе романтическую жилку. Эта мощная, кипучая, интеллектуальная в зародыше натура так и не реализовалась в жизни, но — пришла к нам в лице своего правнука!
Книги Боры Чосича можно читать в разных направлениях. Например, тот же «Теодор» читается и по вертикали: названия «словарных статей» при сквозном прочтении складываются в отдельный рассказ. Добавим союзы и знаки препинания и в полном варианте (он в пять раз больше отрывка!) читаем: «Слово: в церкви я поп, пою устами и языком сколько могу, пока горло не заболит. Ношу перстень и бороду, а также одежду, примечаю и записываю в этих краях все, что вижу и слышу…»
А каково переводить текст, насыщенный местными говорами и неповторимыми оборотами? В телефонном разговоре Бора Чосич с некоторой ехидцей сказал: «Хочется посмотреть, как мой прадед заговорит по-русски!» Вот и пришлось переводить «по системе Станиславского»: перевоплотиться в героя и сыграть его на русской литературной сцене… А уж удалось ли-судить читателям. Все-таки я глубоко надеюсь, что читатель полюбит Бору Чосича, а сам писатель приобретет российского издателя.