Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 6, 2003
Великобритания
Мысли о доме издалека
Последняя книга Сальмана Рушди «Переступить через границу. Избранная публицистика 1992-2002 гг.» (издательство «Джонатан Кейп») начинается и заканчивается эссе, интересными как для взрослых, так и для детей. Открывают сборник рассуждения о «Волшебнике из страны Оз», завершают – три лекции о человеческих ценностях, прочитанные в прошлом году в Йельском университете, которые писатель построил на материале «Алисы в стране чудес», поэмы «Беседа птиц» средневекового поэта-суфия и легенд о короле Артуре и рыцарях Круглого стола.
Основная мысль лекций — это важность преодоления барьеров: географического, национального, лингвистического. «В своем творчестве я старался пересечь языковую границу, описать ту зыбкую грань, которая отделяет мир вещей от мира фантазии, перекинуть мостик между различными культурами, нащупать между ними точки соприкосновения. Эти задачи не были моим рациональным выбором или данью модным литературным течениям, их мне подсказала сама жизнь».
В сборник вошел очерк, описывающий поездку Рушди на родину в 2000 году после двенадцатилетнего пребывания в изгнании. Писатель мечтал показать сыну (не читавшему его книг и никогда не бывавшему в Индии) Дели и родительский дом, который ему вернуло правительство.
В автобиографических заметках Рушди перечисляет тех, кто оказал на его творчество наибольшее влияние. Среди писателей он называет Вергилия, Светония, Диккенса и Кальвино, среди кинорежиссеров — Феллини, у которого он научился «делать материал более зрелищным, придавать сюжетным событиям и деталям символический характер».
«Сегодня Рушди известен не только как писатель, но и как общественный деятель, мнение которого обладает определенным весом, — пишет рецензент газеты «Гардиан». — И этот новый статус не мог не отразиться на тоне его статей, в которых появилось больше субъективных суждений, чем в его более ранних работах. Иногда он проявляет нескромность («Недавно я спросил Вацлава Гавела…», «Я поддержал операцию НАТО в Косово») или несдержанность, как, например, в довольно резком отклике на присуждение Кутзее Букеровской премии — награды, на которую претендовал сам Рушди».
Большинство вошедших в сборник публицистических работ было опубликовано в периодике. Обозреватель «Гардиан» особое внимание уделяет статьям, написанным в связи с терактами 11 сентября, в которых писатель именует США «гарантом свободы» и возмущается всплеском антиамериканских настроений в мире. Однако записывать Рушди в лагерь восторженных поклонников Буша было бы непростительной ошибкой, пишет рецензент, поскольку писатель по-прежнему занимает по отношению к США критическую позицию, считая, что «нация, борющаяся за всеобщую свободу и справедливость, часто забывает о правах собственных граждан».
Польша
«ТАРАС БУЛЬБА» — КНИЖНАЯ НОВИНКА
Польские читатели знакомы с творчеством Гоголя не хуже российских. Его произведения переводили на польский язык лучшие мастера, комментировали известнейшие критики. Однако повесть «Тарас Бульба» оставалась почти без внимания. На польском языке она публиковалась единственный раз — в 1850 году, но это издание сало библиографической редкостью. Так что «Тараса Бульбу» в переводе Александра Земного, выпущенного издательством «Чительник», можно смело отнести к разряду книжных новинок (если не считать практически недоступного перевода Ежи Шота, опубликованного самим переводчиком в 2001 году, в Кросно в издательстве «Апла»).
Выход книги был воспринят польской критикой в первую очередь как повод обсудить проблему русско-польских взаимоотношений. Литературоведы охотно переквалифицировались в политологов. «’Тарас Бульба’ играл исключительную роль в царской пропаганде, он был обязательной книгой в школах, его даже издали в солдатской ’Походной библиотеке’, — пишет Богумила Бердыховская. — Делалось это прежде всего для того, чтобы четко противопоставить святой православный мир грозному, коварному и погрязшему в святотатстве миру западному, католическому». Гоголь, по мнению критика, является носителем русской мессианской идеи. В качестве подтверждения она приводит последние слова Тараса Бульбы: «…придет время, будет время, узнаете вы, что такое православная русская вера! Уже и теперь чуют дальние и близкие народы: подымается из Русской земли свой царь, и не будет в мире силы, которая бы не покорилась ему!..» В статье «Тарас Бульба» по-польски» она пишет, что именно «антипольскость» сделала повесть обязательной для чтения не только при царском, но и при советском режиме. «Полякам Гоголь не отказывает в смелости, — продолжает критик, — однако они творят такие жестокости, что волосы дыбом встают».
В итоге Бердыховская вынуждена задать самой себе вопрос: зачем же переводить и читать «Тараса Бульбу»? Оказывается, повесть стоит прочитать потому, что в ней живо и красочно описана история. Герои повести не оставляют читателей равнодушными – пытается быть беспристрастной Богумила Бердыховская, но не выдерживает: «Можно рассматривать «Тараса Бульбу» как авантюрно-романтическую прозу, но можно и как памфлет, который помогал формировать антипольские, антизападные, антикатолические стереотипы у россиян, точнее у жителей Украины».
Куда лояльнее оказался известный литературовед, заведующий кафедрой русской филологии в Ягеллонском университете Гжегож Пшебинда. По его мнению, из гоголевской повести можно было бы сделать превосходную экранизацию в голливудском стиле. У Гоголя есть много сцен, изображающих польские зверства по отношению к украинцам. «Но разве этого не было в нашей «ягеллонской истории»?» – обращается Пшебинда к читателям.
В отличие от предыдущего критика, Пшебинда предлагает заострить внимание не на польско-российских отношениях, о которых, по его мнению, Гоголь не сказал ничего нового, а на российско-украинских. Кроме того, опять-таки в противовес высказываниям Богумилы Бердыховской, Пшебинда пишет о том, что Гоголь выступал не против Польши, а за единую восточнославянскую православную Русь. «Великий русский писатель мечтал об утопическом обществе, в котором малороссы и великороссы, признающие православие единственной истинной религией, могли бы жить в согласии под властью русского царя. Но такой Украины, которая этого хотела бы, давно не существует, по крайней мере с 1991 года. Да и та Россия, которая захотела бы принять такую Украину в свои широкие объятия, осталась в «светлом прошлом».
Франция
Кафка и ЕгипетЗа прошедшие полвека было написано огромное количество «путеводителей» по кафкианскому миру, предлагающих разнообразные толкования аллегориям, которые в изобилии встречаются в произведениях австрийского классика. Одни исследователи находили в них исторические аналогии, видели в Кафке трагического пророка, предсказавшего многие катастрофы XX века, другие отыскивали указания на биографические детали. В своей книге «Египет Франца Кафки. Новое прочтение» (издательство «Морис Надо») Жан-Пьер Гакси связывает творчество писателя с древнеегипетской мифологией. Несмотря на то что лишь одно произведение Кафки имеет к Египту непосредственное отношение — это рассказ «Шакалы и арабы», действие которого разворачивается на берегах Нила, — по мнению Гакси, скрытый образ этой страны присутствует во многих его сочинениях. Он считает символичным появление в новелле «Превращение» скарабея – одного из главных египетских амулетов. Скарабей также упоминается в одном из писем к Милене и романе «Америка». Гакси проводит параллель между притчей о привратнике и поселянине, которую священник рассказывает Йозефу К., и египетской «Книгой мертвых», описывающей странствие души умершего по подземному царству — Дуат. Однако это сходство имеет лишь структурный характер, отмечает рецензент журнала «Кэнзен литтерер». Древние египтяне считали, что в потустороннем мире душу подстерегают тяжелые испытания, прежде чем она предстанет перед загробным судом, и сердце умершего будет взвешено на весах. Потусторонний мир, по их представлениям, подразделялся на двенадцать областей — перед входом в каждую находились врата, охраняемые божествами-стражами. В притче Кафки доступ к Закону также пролегает через множество врат, которые стерегут грозные стражники. Однако в отличие от «Книги мертвых», подчеркивает рецензент, поселянин так не решается ослушаться привратника и войти в дверь, и этот мотив фаталистической обреченности является основным для творчества писателя.
«’Египет Франца Кафки’, — заключает обозреватель, — в очередной раз показывает, что никакая интерпретация не может подобрать универсальный ключ к произведениям австрийского классика, которые, точно древнеегипетские мифы, можно перечитывать без конца, всякий раз открывая в них новые грани».
ЮАР
ПРИЗНАНИЯ ЗАТВОРНИКА
Южноафриканский писатель Джон Майкл Кутзее относится к числу тех знаменитостей, которые избегают появляться на публике, предпочитая вести замкнутый образ жизни. В 1999 году он даже не приехал на церемонию вручения ему Букеровской премии, отправив вместо себя литературного агента. А ведь Кутзее – единственный в мире, кто удостоился этой престижной британской награды дважды (роман «Бесчестье», за который Кутзее был вручен второй «Букер», был напечатан в «ИЛ», № 1 за 2001 год). На просьбу дать интервью следует стандартный ответ: «Спасибо за предложение, но с журналистами не встречаюсь». Иногда, правда, Кутзее идет на уступку: «Пишите по электронной почте». Обрадованный журналист составляет десятки вопросов, но писатель сводит переписку к минимуму, удостаивая ответом лишь два или три из них.
Так чем и как живет сегодня Джозн М. Кутзее? Писатель делит время между Америкой и Австралией, причем в последней проводит большую часть года. «Я не перестаю восхищаться этой страной, ее природой. В Америке, где я бывал почти повсюду, у меня никогда не возникало такого ощущения. Меня поражает естественность взаимоотношений между австралийцами. У них это получается непроизвольно. Конечно, такой уклад связан с особенностями местного характера, но все равно поразительно». Удивляет Кутзее и собственная слава: «Если я и популярен, то лишь с недавних пор. Да, я получаю письма от неизвестных поклонников, и мне это приятно. Они хвалят мои сочинения — «’В ожидании варваров’, например. Но ведь эта книга вышла двадцать лет назад. Почему же тогда никто ее не хвалил?».
На вопрос журналиста о любимых произведениях, Кутзее ответил, что «книгой книг» считает роман «Дон Кихот», который «каждый серьезный писатель должен постоянно перечитывать».
Подробно о литературных пристрастиях своей молодости он рассказывает в автобиографическом романе «Юность: сцены из провинциальной жизни II», который был опубликован в прошлом году.
Наибольшее влияние на вкус будущего писателя оказал Эзра Паунд. Он также много читал Элиота, Флобера, Генри Джеймса, Джойса, Лоуренса, Беккета, Бродского, Гёльдерлина, Рильке, Вальехо, Гильена, Ингеборг Бахман и старался разгадать тайну их мастерства. Так формировался стиль Кутзее, строгий и лаконичный, известный сегодня во всем мире.
По материалам газет «Гардиан» [Великобритания], «Паис» [Испания], «Речь Посполита» [Польша] журналов «Нове кщенжки» [Польша], «Кензен литтерер» [Франция].