Рассказ. Перевод А. Соколинской
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 1, 2003
В ночь перед похоронами отца плакальщики сидели за столом из красного дерева и играли в покер. Лим выигрывал.
Играть они стали, чтобы не заснуть во время бдения у гроба. Еще в начале вечера Панг вытащил из кармана белого траурного костюма новенькую колоду и спросил у Лима позволения. “И духу развлечение, — он показал на гроб, — будет заглядывать в наши карты”.
Лим начал выигрывать, когда за окном стало светать, и выигрывал час или больше подряд. Ему было неловко. Первое время игроки тихонько переговаривались между собой, затем умолкли. Лиму хотелось встать и уйти, но не хватало духу. Только он говорил себе, что пора, как, открыв карты, обнаруживал два туза, либо джокер, либо четыре карты одной масти — что-нибудь чересчур хорошее, чтобы так просто выйти из-за стола. Он принялся блефовать, вздувая ставки, в надежде, что противники раскусят его маневр, но те, видимо, уже боялись его везения. Даже если кто-то из них продолжал торговлю, Лим все равно брал банк.
Он глядел в карты, развернутые веером, и думал о гробе, стоявшем за спиной. Похороны Лим решил устроить по высшему разряду. Отец был владельцем китайской газеты, самой старой на Западном побережье. На следующий день после его смерти (старик Лим скончался от повторного инсульта) Лим на роскошном “кадиллаке” медленно пробирался по улочкам Чайна-тауна, направляясь к пересечению Джэксон и Поуэлл, где располагалась похоронная лавка мистера Панга.
Магазин помещался на втором этаже кирпичного здания складского типа напротив старинного храма Кун-цзы. На верхней площадке лестницы в ярко освещенном стеклянном шкафу сверкали погребальные деньги — красные с золотом бумажки, сложенные в тугие аккуратные пачки. Через неплотно прикрытую дверь за шкафом Лим увидел белую бумажную мебель, за ней — развешенные по стенам бумажные костюмы; они понадобятся для погребального костра. Обратившись в дым и золу, все это поднимется на небеса, и отец в загробной жизни будет обеспечен не хуже, чем в земной.
Хозяин магазина мистер Панг сидел за длинным столом и мастерил из тонких бамбуковых реечек каркас для дома. Позади него стоял чан с кипятком, в котором мокла связка бамбука. С проволочных крюков над столом свешивались листы рисовой бумаги, слегка шевелящиеся на сквозняке, которым тянуло из дверей. В магазине было жарко. Панг был в одних шортах и майке, бритый череп над очками-полумесяцами поблескивал в ярком серебристом свете лампы. При виде входящего Лима он поднялся из-за стола, вытер руки о тряпку и извинился за духоту. “Включил обогреватель, чтобы бумага просохла, — сказал он, соскребая клей с кончиков ногтей. — Работать, конечно, тяжело”.
Он провел Лима в заднюю комнату, служившую одновременно и складом, и демонстрационным залом. Она была вся заставлена белыми бумажными домами и машинами, в глубине белели мебельные гарнитуры. Предметы плохо сочетались друг с другом: мебель вряд ли прошла бы в дверь, автомобили почти доставали до крыш домов. Во всем этом было что-то игрушечное, напоминающее Лиму детство — он расхаживал среди вещей словно великан. Вот так, думал он, выглядит загробный мир.
При помощи Панга он выбрал самый красивый дом, с балконом и верандой, затем бумажный автомобиль чуть ли не в натуральную величину с кузовом типа “седан” и эмблемой “мерседеса” из соломинок. Панг одобрительно кивнул и вышел на лестницу, чтобы позвать помощника, — вещи нужно было перетащить в другой конец магазина. Дверь распахнулась, послышались приглушенные звуки ударов и бормотанье — по телевизору шел какой-то боевик, — и на пороге возник здоровенный парень. Панг сделал нетерпеливый жест, показал подбородком на то, что выбрал Лим, раздраженно шикнул, когда парень потянулся не за той вещью. Лим наблюдал, как дом, а затем и машина взмыли под самый потолок и поплыли к выходу. Возле дверей бумага затрепыхалась и затрещала; молодой человек расставил ноги пошире и под недовольное шипение Панга ловко протиснулся в дверной проем.
Потом они пошли к мебели. Лим выбрал самые лучшие столы и стулья, не забыл и про телевизор с видеомагнитофоном. Он отобрал едва ли не половину склада, и Панг отправился оформлять заказ. Оставшись один, Лим стал бродить между домами для покойников. Взглянув поверх плоских крыш, он заметил подростка — нет, это уже молодой человек, решил Лим, — который закуривал сигарету. Спичка медленно догорала в его руке, а он все смотрел на желтое пламя, пока не обжег себе пальцы. Почувствовав, что за ним наблюдают, юноша окинул Лима безучастным взглядом и жестом предложил сигарету. Лим помотал головой. Послышались приближающиеся шаги Панга, и Лим двинулся ему навстречу.
— Это все ваша работа? — спросил он, просматривая перечень, который ему протянул старик. — Или что-то сделал ваш ученик?
— Все мое, — ответил Панг. — Сын у меня больше по типографской части. Печатает бумажные деньги.
Лим купил несколько миллионов долларов, отобрав самые красивые золотые купюры.
Пока Панг считал на счетах, Лим хвалил его изделия. Темные костяшки мерно постукивали в белизне лавки. Во всей этой процедуре и неторопливой деловитости хозяина было что-то умиротворяющее. “Грустно, должно быть, видеть, как твои труды гибнут в огне?”— спросил Лим. Панг кивнул, не поднимая головы. Он дважды перепроверил цифры, затем назвал цену. Сумма получилась солидная, но Лим, не торгуясь, вытащил бумажник и стал отсчитывать купюры. Всякий раз, когда банкнота касалась стола, Панг моргал. Затем, аккуратно собрав деньги, сунул пачку в карман.
— Примите мои соболезнования, — произнес он. — Ваш отец был выдающимся человеком.
Лим сказал, когда нужно будет доставить покупки на кладбище, и поблагодарил хозяина. Он было собрался уходить, но задержался в дверях:
— Не подскажете, где можно нанять профессиональных плакальщиков?
Панг задумался.
— Это очень древний обычай, — сказал он.
Лим следил, как Панг легонько барабанит по счетам; костяшки бесшумно съехали на один край, уничтожив следы подсчетов.
— Я был бы весьма признателен… — начал Лим.
— Когда-то этим занимались мои родственники, — медленно проговорил Панг. — Ладно, попытаюсь кого-нибудь для вас подыскать.
Лим поблагодарил Панга за заботу.
Накануне похорон в дом на Даймонд-хилл, где в одной из комна,т отгороженный ширмами, стоял гроб, съехались друзья и родные. Гроб был закрыт, и мать Лима положила на крышку фотографию покойного в золотой рамке. Это был старый снимок из фотоателье, на котором был запечатлен цветущий юноша в черном костюме и узком галстуке, с блестящими, как у кинозвезды, волосами. Фотография была сделана еще до рождения Лима, и тот с трудом узнал отца.
— Совершенно на себя не похож, — посетовал он.
— Как это не похож? — возмутилась мать. — Вылитый ты сейчас.
Еще до прихода гостей явился мистер Панг и с ним трое мужчин: двое стариков, его двоюродных братьев — один прежде держал бакалейную лавку, другой работал мясником, — и его здоровяк сын. Сын Панга помог перенести любимый стул покойного ближе к гробу; старики тем временем накрывали на стол: они выставили любимые фужеры старого Лима, достали его любимые сигареты марки “Лаки” и бутылку “Курвуазье”. Панг наполнил коньяком рюмку, зажег сигарету и положил ее куриться в нефритовую пепельницу — пусть духу будет приятно. Лим показал, где отец хранил спиртное и блоки сигарет, которые привозил, когда по делам летал на Тайвань. “Дьюти фри”, — пояснил он сыну Панга, тихонько присвистнувшему при виде такого изобилия. Плакальщики пообещали, что будут зажигать новую сигарету примерно раз в полчаса.
Повар уже закончил готовить любимые блюда старого Лима — их принесли в комнату и расставили возле гроба. Лим заметил красноперого окуня, пойманного и замороженного еще при жизни отца. На старости лет тот неожиданно увлекся рыбалкой. Лиму вспомнилось, как однажды они вместе ездили на риф Даксбури — хотели наловить полосатых окуней, но попадались одни ерши. Отец бросал их обратно в воду, а они опять заглатывали наживку. Погода стала портиться, сгущался туман, но без окуня отец ни за что не хотел возвращаться домой. А клевали по-прежнему ерши. Тогда, словно в каком-то затмении, отец достал перочинный нож и принялся ослеплять ершей — вырезал им глаза и швырял за борт. “Неповадно будет жрать мою приманку”. Лим отвернулся, но не сказал ни слова. Он перегнулся через борт и устремил взгляд на темную воду, притворившись, будто его укачало. Даже став совсем взрослым, он чувствовал, что боится отца.
Панг втянул носом запах пищи. “Дух почувствует, что вкусно пахнет, и прилетит в комнату”. Лиму вспомнились слепые рыбы, плавающие в черноте.
Наконец к дому подъехал первый гость — сын Панга завопил и запричитал, а старики опустили головы. Когда они их подняли, в глазах у них стояли слезы. Лим был поражен. В какой-то момент он засомневался, стоило ли тратиться на плакальщиков, однако сейчас, идя навстречу гостям, испытывал полнейшее удовлетворение. Эти люди помогут родным справиться с горем. Ему было приятно слышать слова похвалы от деловых партнеров отца и пожилых родственников. Он почувствовал, что они даже стали иначе к нему относиться. Среди журналистов и редакторов были его ровесники, но до сегодняшнего дня они едва кивали ему, встречая в отцовском офисе или гольф-клубе, либо вежливо улыбались, не прерывая разговора с отцом. Теперь, перехватив взгляд Лима, они спешили сказать ему что-нибудь лестное. Его отец — титан; он — достойный сын своего отца. Газету, безусловно, ожидает процветание. Отец всегда им очень гордился. Лим кивал в ответ.
У старика было обыкновение подводить своих компаньонов к столу, за которым работал Лим, и задавать ему всякие каверзные вопросы либо заставлять его бегать с бумагами к себе в кабинет, когда там сидят посетители и пьют чай. Отец любил похвастаться, что Лим у него магистр, выпускник Беркли, и охотно острил по поводу “наук”, которым не обучают в университете: алчности, пробивной силе, умению перегрызть конкуренту глотку. Предполагалось, что Лима это должно коробить, но возмущался он только для виду. Он никогда не оспаривал того, что думал о нем отец.
Лим то и дело оставлял гостей и выходил распорядиться насчет напитков. Он заметил, что лица мистера Панга и пожилых плакальщиков все еще мокры от слез. Поразительно, как долго способны плакать эти высохшие старики. Сын Панга не плакал, а громко причитал, и Лиму подумалось, что у молодого человека, должно быть, очень сильные легкие и Панг правильно сделал, что привел его с собой. Кто-то из гостей сказал, что причитания слышны на улице. Даже мать Лима растрогалась, хотя поначалу ворчала: мол, отец не любил швыряться деньгами и подобное расточительство ему бы не понравилось. Однако лишь взгляда на плакальщиков оказалось достаточным, чтобы у нее полились слезы. Это было так неожиданно, что она поскорее закрыла лицо руками.
Вечером, когда расходились последние гости, случилось маленькое происшествие. На миг в доме установилась тишина — сын Панга внезапно перестал причитать. Лим в это время стоял у порога, провожая гостей. Когда, попрощавшись, он вернулся обратно, молодой человек подошел к нему, держа помятую сигаретную пачку.
Ни слова не говоря, он протянул ее Лиму.
— Он просит его извинить,— сказал Панг упавшим голосом, — взял без спроса.
Лим тупо вертел пачку в руках. Она казалась почти невесомой. Молодой человек понуро стоял перед ним, словно ожидая удара: голова втянута в плечи, руки за спиной. Лим понимал, чего Панг от него ждет, но от смущения пробормотал “спасибо”.
— Ничего страшного, — добавил он. — Пустяки.
Едва ли не силой он впихнул юноше сигареты. Краем глаза увидел, как побагровели лысина и лицо Панга, и стыдливо отвел глаза. Старик явно на него рассердился, но Лим не знал, что еще сказать. Он сослался на то, что ему пора укладывать мать, и вышел.
Мать тяжело навалилась на подставленную руку. “Отец бы тебя за такое выпорол”, — произнесла она шепотом, когда они поднимались по лестнице. Лим кивнул. Он не был уверен, что поступил правильно, но был доволен, что не рассердился. Во время похорон не полагалось злиться.
Возле дверей мать повернулась к нему.
— Папочка был бы тебе благодарен за сегодняшний вечер, — сказала она. — Он всегда был суеверным. Помнишь? Когда ты был маленький, он давал тебе всякие обидные клички. Поросенок. Шелудивый пес. Ты плакал, — она печально улыбнулась, — потому что не понимал. На самом деле он тобой очень гордился, но боялся хвалить, чтобы демоны не догадались, насколько ты ему дорог.
— Знаю, — ответил Лим. — Это такая примета.
— Все прошло замечательно, — сказала мать, сжимая его руку. — Вот уж не подозревала, что ты так сильно его любишь.
Лим стоял возле дверей в свою комнату, и в голове у него, точно блестящая монетка, вертелась мысль об отце. Возможно, он его и любил, думал он. Уважение, послушание — вот что было главным в их отношениях, любовь казалась блажью. Однако чем дольше Лим размышлял, тем сильнее верил, что любил отца, пока полностью себя в этом не убедил.
Он бросил взгляд на кровать и впервые за весь вечер ощутил не усталость, а покой. И решил спуститься вниз, навестить плакальщиков, которые сидели возле гроба, скрашивая духу одиночество.
Плакальщики играли в карты. Если раньше у Лима и мелькнули какие-то сомнения, он их отогнал, сочтя, что Панг не сделает ничего неуместного. Все-таки профессионал. Панг даже попросил плату вперед, чтобы им было на что играть. Сейчас, при виде Лима, он произнес несколько банальностей и после минутной заминки предложил присоединиться и быть пятым.
— Последний раз я играл, когда был студентом, — ответил Лим.
Тем не менее он пододвинул к столу табурет; Панг сдал карты. Лим считал себя хорошим игроком, правда, в колледже они играли по маленькой, и он растерялся, услышав, что ставки — десять, а то и двадцать долларов. Он внимательно следил за игроками, но те ничем не выдавали своих эмоций. Сын Панга уткнулся взглядом в карты, на неподвижных лицах стариков читался покой. Лим проигрывал одну партию за другой.
— Не везет, — сказал ему Панг скорее одобрительно, чем с сочувствием. — Бывает.
Лиму никак не удавалось сосредоточиться. Он думал о том, как все теперь будет в отцовской газете, о гигантских рулонах белой бумаги, соскучившихся без типографской краски. Проигрыш его не слишком расстраивал. Он даже испытывал нечто вроде гордости. Плакальщики отлично поработали, пусть эти деньги будут им вместо чаевых. Но вскоре Лим заскучал. Карта никак не шла, и он потерял интерес к игре. В очередной раз спасовав, поднялся, чтобы размять ноги.
Остальные продолжали играть. Панг повышал ставки и выигрывал, в основном за счет сына. Лим тем временем неспешно прохаживался возле гроба. Провел пальцем по дорогому тику, присел на стул, слушая, как торгуются игроки. Красноперый окунь остыл и затвердел. Лим взял со столика позади себя отцовские очки и, совсем как в детстве, нацепил их себе на нос. Через толстые стекла все виделось мутным и расплывчатым, голова у Лима закружилась, и он часто заморгал. Глянув поверх очков, он заметил, что нефритовая пепельница пуста. Щелчком достал сигарету из пачки, сунул ее в рот и закурил. Отец курил до последнего дня — Лим бросил давным-давно. Он глубоко затянулся и задержал дым в легких. Потом положил сигарету в пепельницу. Запах табака напомнил ему об отце. Он глядел на струйку дыма, поднимающуюся к потолку, и воображал, как старый Лим вдыхает дым на небесах. Взял рюмку и стал медленно поворачивать, наблюдая, как коньяк плещется о край. Затем поднес ее к лицу — в ноздри ударил приятный сладковатый запах. Он набрал полные легкие воздуха, словно собирался нырнуть, и машинально поднес рюмку к губам. Отхлебнув немного, секунду подержал напиток во рту и проглотил. Коньяк был хороший. Он поставил рюмку на место, наполнил ее и вернулся к столу.
Плакальщики как раз начинали новую партию. Лим сделал ставку. Карта ему досталась довольно слабая, но ради приличия он решил поторговаться. Взял прикуп, получился “флеш”, и он выиграл — впервые за вечер. Плакальщики, похоже, удивились. Они внимательно смотрели на раскрытые карты. Лим, чуть замешкавшись, придвинул к себе банк.
— Повезло, — сказал он, пожимая плечами.
Он стал играть внимательнее, и карта пошла. Лим даже выиграл два или три раза подряд. Стопка банкнот перед ним начала расти. Он был доволен, но несколько смущен. Ведь плакальщики проигрывали то, что он им заплатил. Теперь, когда он брал банк, бакалейщик и мясник отводили глаза, избегая встречаться с ним взглядом. Вскоре за столом повисло молчание, и, дабы разрядить обстановку, он стал расспрашивать плакальщиков об их ремесле.
— Сложно, должно быть, оплакивать незнакомых людей.
— Кое-чему меня обучил отец, — сказал Панг. — В детстве он запрещал мне плакать. Иногда поколачивал. Заставлял смеяться, когда умирала любимая зверушка или ломалась игрушечная машина. Так плакальщики накапливают в себе слезы.
— И есть какой-то толк? — спросил Лим. Он с трудом мог представить себе Панга ребенком, которого наказывает отец.
Лим прикупил две карты. Получится “стрит” — он выиграет, не получится — плакальщики отыграют часть своих денег.
— Мне тоже, — сказал Панг и взял одну карту. — Я знавал детей, которых учили причитать и стенать, чтобы развить силу воли. Ваш ход. — Он пожал плечами, и Лим подумал, едва ли не с облегчением, что у Панга либо “флеш”, либо “фулл”.
Лим доложил деньги в банк. Когда очередь дошла до Панга, он показал жестом, что повышает ставку. Опустив голову, он изучал карты, в его очках отражался свет ламп. Сын Панга взглянул на истаявшую кучку мятых купюр — он проиграл почти весь свой сегодняшний заработок — и пододвинул ее к середине стола. Однако на следующем кругу он спасовал.
Панг запыхтел и поставил пятьдесят долларов.
Лим посмотрел на деньги и не раздумывая поднял ставку. Не все ли равно, подумал он. Отец мертв. Пусть он даже проиграет — ничего страшного. Даже к лучшему. Над пальмами за окном занималась заря, просыпались чайки, рядком сидевшие на высокой ограде.
Торг шел, пока Панг еще раз не поднял ставку. Лим украдкой оглядел стол, старики поочередно устало сложили карты, остался один Лим. Ему хотелось — даже нужно было — спасовать, но вместо этого он опять поднял ставку. Панг пристально на него посмотрел; Лим, сконфузившись, впился глазами в свои карты.
— По-моему, вы зря потеряете деньги, — сказал Панг. Он опять увеличил ставку.
Лим перевел взгляд на пачку банкнот рядом со своим локтем, но в голове у него крутилось только одно: почему Панг произнес слово “зря” с таким нажимом? Что-то подтолкнуло его, и он положил деньги в центр стола. И немедленно пожалел об этом, ссутулился и прикрыл карты ладонями, но, заметив на лице Панга выражение ужаса, ощутил неодолимый азарт.
Панг собрал оставшиеся у него деньги, медленно их пересчитал, перекладывая из одной руки в другую, затем сложил в аккуратную пачку.
— Играю, — протянул он. — Вот, — он подвинул деньги вперед, — а еще я верну вам то, что вы уплатили за похоронные принадлежности, не возражаете?
Лим взглянул на него с удивлением, Панг затряс головой.
— Похороны, — произнес он почти беззвучно, — будут бесплатными.
Лим прижал свои карты к краю стола, щелкнул по ним и открыл. У него был “стрит”. Белые карты казались какими-то нематериальными. У одной был слегка загнут уголок. В конце концов, это обычная бумага, подумал он. На столе лежало, наверное, около девяти сотен долларов. Лим поежился от утреннего холодка.
Напротив него неподвижно сидел сын Панга. А сам Панг, еще раз тряхнув головой, рассмеялся.
— Забирайте, — сказал он, скривив рот. — Берите-берите. Это все ваше.
Лим улыбнулся в ответ. На лицах старых плакальщиков мелькнула неприязнь. Лиму почему-то стало весело. С улыбкой он взял деньги, словно заключил их в объятия.
Похороны состоялись на старом китайском кладбище в Колма. Лим смутно вспоминал церемонию, на которой присутствовал много лет назад, вспомнил, как белый пепел, точно снег, кружил над темным кладбищем.
Горел бумажный “мерседес”. Лим глядел на подпрыгивающее и пританцовывающее пламя, пока у него не защипал. По словам Панга, на то, чтобы сделать одну такую машину, уходит тридцать часов, на дом — двадцать, на каждый предмет мебели — по меньшей мере часа три или четыре. Лим смотрел, как предметы пожирает огонь, — какое-то время они светились изнутри, словно праздничные фонарики, а затем бумага отделялась от бамбукового каркаса. Лим подобрал бумажный костюм и положил на кучу тлеющих углей, но костюм заколыхался в струе дыма, и пришлось придерживать его руками, пока бумага не занялась. Лим почувствовал, как шевелятся волоски на суставах пальцев. От жара образовалась сильная тяга, и дым с пеплом поднимались к небу почти вертикальным столбом. Послышались причитания плакальщиков, их голоса разорвали горячий воздух, и Лим в очередной раз поразился их мастерству.
Лим поймал на себе взгляд Панга — старик сделал передышку, чтобы набрать в легкие воздуха. Лим нагнулся и подбросил еще одну пачку бумажных денег в жаровню, стоявшую в ногах могилы. Он смотрел, как банкноты белели и рассыпались на ветру. Подул ветерок, и Лима обдало жаром, горячий воздух наполнил рукава, забрался за отвороты одежды, вырвавшись, закружил вместе с пеплом, медленно поднимающимся к небесам. На миг Лим и себя почувствовал парящим в небе, легким, как бумага, невесомым, как детский шарик, — и вопли плакальщиков остались далеко внизу.