Перевод с фарси и вступление Виктора Полещука
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 8, 2002
Форуг Фаррохзад прожила всего тридцать два года (1935 – 1967). Но прожила их на одном дыхании, так, как под силу только необыкновенно одаренной личности. В переводе на понятийный язык имя “Форуг” означает “блистательная”, и она вполне оправдывает его. За двенадцать лет творческой жизни Ф. Фаррохзад стала одним из самых читаемых и любимых поэтов Ирана.
Первые три книги Фаррохзад — “Пленница” (1955), “Стена” (1956), “Бунт” (1958) – сопровождались скандалами: она подвергалась злобным нападкам со стороны клерикальных кругов и других “блюстителей нравственности, в Иране многие ее считали “аморальной”, “падшей” женщиной. А в 1963 году после выхода книги “Новое рождение” пришло международное признание. Ее стихи были переведены на несколько европейских языков. По решению ЮНЕСКО — еще при жизни Ф. Фаррохзад — о ней был снят документальный фильм.
Фаррохзад успела проявить себя и на кинематографическом поприще: ее короткометражный фильм “В доме темно” получил первую премию на фестивале в Эберхаузене. Киноопыты Фаррохзад высоко ценил Бернардо Бертолуччи. Кроме того, она прекрасно рисовала, переводила, знала немецкий, французский, итальянский и английский языки.
Последний фильм, который Фаррохзад сняла, был о прокаженных. Из лепрозория она взяла на воспитание мальчика; собственного сына у нее отняли после развода, когда ей было двадцать.
“Новое рождение” — книга, где в кровавой схватке сошлись любовь и смерть. Восторженная упоенность жизнью, вызывающая эротика, бьющая ключом эмоциональность лирической героини так и не находят ответного отклика, и тогда начинает звучать гул отчаяния. В суфийской поэзии “друг”, “возлюбленный” — то же Божество, слияние с которым равносильно озарению, ведь любовь имеет не только телесно-ощутимое, но трансцендентное выражение. Любовная катастрофа становится катастрофой всего мира, как внутреннего, так и внешнего, “Новое рождение” — это не только песнь страсти, но и пляска смерти.
Ф. Фаррохзад как-то призналась сестре Пуран: “Знаешь, я думaю, настоящий мастер умирает на вершине молодости и таланта. Лучшая смерть — такая смерть. Я всегда молила Бога, чтобы без страданий покинуть этот мир… И в смерти, как и в жизни, есть свое совершенство природы”.
Форуг Фаррохзад погибла в автомобильной катастрофе. Это было похоже на самоубийство.
На ее похороны вышел весь Тегеран.
ЗЕЛЕНЫЙ КОШМАР Целый день, целый день я плакала, глядя в зеркало. Весна хлынула в мои окна зеленым кошмаром деревьев, и тело уже не умещается в коконе одиночества, и пожухла моя бумажная корона в этой поверженной стране без солнца. Я не могу, я больше уже не могу. Эта разноголосица улицы, щебет птиц, и глухие удары тряпичного мяча, и возгласы ребятишек, и танец воздушных шаров, которые, как мыльные пузыри, взвиваются на нитках вверх, и ветер, и ветер, ходящий ходуном, как расплавленная магма страсти... Будто осажденная крепость, уже безнадежно обороняется моя вера, и взывает из старых трещин сердца честь. Целый день, целый день смотрела я в глаза моей жизни, и они, устрашась этой стойкости, словно лгунишки, находили убежище под ресницами. Где мой приют? Неужели все дороги, как бы ни петляли они, все равно приводят в пропасть? Грош вам цена - вам, словечки наивной лжи! И тебе - воздержание плоти! Но если я розу вложу в свои косы, обрету ли я среди всех бумажных корон ту высоту, где не будет фальши? Почему меня заполонил дух пустыни и магия месяца отдалила меня от верований стаи? Почему мое сердце не заполнено и нет во всем мире мне половины? Почему я стою как вкопанная, хотя чувствую, что земля уплывает из-под ног? Почему, почему ожиданья опустошенного тела не исполнятся огнем любви? Где мой приют? Приютите меня - вы, беспокойные светильники! Вы, дома в утреннем мареве, когда ароматный дым очага окутывает солнце над крышами! Приютите меня - вы, безыскусные женщины! У вас даже пальчики шевелятся в согласии с тельцем благоденствующего зародыша, а в разрезе рубашки всегда запах свежего молока. Где мой приют? Приютите меня - вы, пылающие очаги, вы, подковы удачи, вы, перезвоны посуды в оживленной кухне, вы, завораживающие аккорды швейной машинки, вы, ежедневные междоусобицы веника и пола, приютите меня - вы, объятья жаркой любви, после которой на ложе остаются капли крови и млечной росы! Целый день, целый день, словно утопленницу, несет меня к огромной туманной скале, к глубоким морским пещерам, к внимательным безмолвным рыбам, и мой позвоночник натягивается, как тетива, от предощущения смерти. Я не могу, я больше уже не могу и пускаюсь в дорогу, и мое отчаяние только усугубляется моей стойкостью. И эта весна, и этот зеленый кошмар, которые хлынули в мое окно, как бы говорят мне: "Знай, ты уже никогда не выплывешь, ты - утонула". Оплакивание сада Никому нет дела до цветов, никому нет дела до рыбок, никто не хочет поверить в то, что сад погибает. Что сердце сада давно иссохло от солнечного жара, что разум сада давно угас и не помнит свежести, что помыслы сада - о чем-то далеком и непонятном. Жить в нашем доме тоскливо, жить в нашем доме в ожидании хоть какой-нибудь тучи и дождя - скучно. Отец говорит: "Мне все надоело! Довольно с меня! Я уже отошел от дел". И читает с утра до вечера в своей комнате либо исторические хроники, либо "Шахнаме". Отец говорит: "Будьте прокляты все эти рыбы и птицы! Какое мне дело, умрет этот сад или нет, если завтра я сам умру! Пенсии мне вполне хватает". Мама - ее всю жизнь преследуют призраки ада - расстилает молитвенный коврик, подозревает во всем греховные помыслы и думает, что трава желтеет из-за нечистой силы. Мама днями и ночами твердит молитвы, и дует на цветы, и дует на рыбок, и дует на саму себя, и все ожидает спасения свыше. Брат говорит про наш сад: могила. Он и не собирается забивать себе голову мятой травой и вонючей рыбой, которая разлагается в протухшей воде и уменьшается в численности. Брат - он большой философ: для брата исцелить этот сад значит его уничтожить, и поэтому он пьянствует, и стучит кулаками о стены и двери, и пытается быть печальным и скорбным, и несет свою тоску - как паспорт, календарь, носовой платок или авторучку - на улицу и базар, и все же тоска его не безмерна, ибо каждый вечер она растворяется в чаду кабака. Но моя сестра - она так любит цветы! И какое у нее доверчивое сердце! Она и семейство рыбок кормила когда-то, она и душу отводила у цветов, если получала нагоняи от мамы. Теперь дом ее на другом краю города. Дом, где весь интерьер - искусственный, где плавают красные рыбки - искусственные, где супружеское ложе - искусственное, где под ветками яблони - искусственной - она поет песни - искусственные, а детей плодит - настоящих. И всякий раз, когда сестра приходит, чтобы свидеться с нами, она, выпачкав в саду подол, непременно почистит его одеколоном. И всякий раз, когда сестра приходит, чтобы свидеться с нами, она беременна. Жить в нашем доме тоскливо, жить в нашем доме тоскливо. Весь день за этими стенами раздаются выстрелы и взрывы снарядов. Наши соседи не разводят в садах цветы, они держат там пулеметы и мины; наши соседи устраивают в облицованных бассейнах пороховые склады и укрывают их брезентом. И дети с нашей улицы набивают школьные сумки не учебниками, а гранатами. Голова идет кругом от жизни в нашем доме. Мне страшно в этом бездушном времени. Мне страшно из-за бессмыслицы всех этих игр и дурного воплощения многих затей. Я одинока, как тот ученик, который помешался на геометрии. И я думаю о нашем ветхом саде, и думаю, и думаю, и думаю... И сердце сада давно иссохло от солнечного жара, и разум сада давно угас и не помнит свежести...