Роман. Перевод А. Ливерганта
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 12, 2002
1
Летом 1986 года повсюду шли сокращения. Каждый день, раскрывая утреннюю газету — если, разумеется, вы читали серьезные газеты, чьи отважные репортеры каждый день, выходя из редакции, ныряли под колючей проволокой и возвращались назад хоть с какими-то новостями, — вы убеждались, что “сокращение” стало самым ходовым существительным, а “сокращать” — самым употребительным глаголом. Сокращали внешние службы Би-би-си, укрощали инфляцию, резали науку и искусство. Тяжелая промышленность теряла в весе стали и угля, уменьшались общественные расходы, опускались процентные ставки, шла борьба с перепроизводством и с лишними рабочими местами. Протягивали новые дороги, но затягивали туже пояса; кромсали бюджеты школ и университетов, рубили драконьи головы излишества, подрезали крылья здравоохранению, закрывали больницы, открывая дорогу в рай. Одни говорили, что страну режут на части: север отделяют от юга, богатых от бедных. Другие — из тех, кого укорачивали, — жаловались, что сокращения — это своего рода национальное харакири, самоустранение страны, находящейся на грани катастрофы. Но те, кто укорачивал сам и не без расчета на личную выгоду, утверждали, что хирургическая операция по устранению гнойника расточительства была совершенно необходима и что теперь жить в стране будет лучше, много лучше.
Пришлось ко двору и словечко “cut”. Это сокращать, резать, кромсать — и кроить, вырезать из дерева или железа; это рубить, сечь, изводить — и оформлять, упорядочивать, улучшать; это выпускать книгу или фильм, избегать, проходить мимо, притворяться непонимающим. Таковы немногие из очень многих весьма любопытных и разнообразных значений этого неуловимого слова.
Вот каким было лето 1986 года. Это было лето принятия решений, лето реальных действий, лето непримиримой борьбы с избытками и излишками. Настало время избавиться от старых, вялых иллюзий и заменить их на иллюзии новые и полнокровные. Реализм вернулся в философию и в экономику, в коммерцию и в налогообложение, а также в живопись и в драматургию, в поэзию и в прозу — хотя прозу реализм начал покидать совсем недавно. Это было время предприимчивых и инициативных, время тотального капитализма, коммерческих авантюр и колоссальных возможностей. Никогда еще не покупалось столько акций, как теперь. Люди стали стройнее, скромнее и скаредней, экономнее и автономнее — когда тебя режут, лучше быть жестким. Те, кто раньше говорил об искусстве, теперь не говорили ни о чем, кроме денег; люди шушукались о прелестях телекома, соблазнах Бритойла, неотразимом обаянии газа. Средства переводились из Японии в Европу, из офшорных зон в инвестиционные траст-фонды. Только о деньгах и ни о чем другом мечталось и думалось, и, хотя рабочих мест становилось все меньше, всюду витал денежный дух. Ведь известно: здесь убывает, там прибывает — вот почему это было лето рыночных отношений, потребительского капитализма, поголовной коммерциализации, банковских и промышленных объединений и перераспределения средств. Если вы с кем-то шли в ресторан, ваш спутник, если только он не лишился работы вовсе, был либо представителем компании или холдинга, либо сотрудником партнерской организации или консалтинговой фирмы; это был либо банкир из Цюриха, либо заведующий отделом в банке Ллойдз. В то лето, лето сокращений, ты был либо всем, либо ничем.
В тот год перекраивалась не только экономика, но и туалеты: модные кутюрье с Хай-стрит произвели форменную революцию: теперь дамы в юридических консультациях, дававшие советы, как действовать, когда тебя режут, и как вести себя, когда режешь ты, носили строгие костюмы с короткими юбками и острыми, как бритва, лацканами и плечиками. Подрезались не только юбки, но и волосы: короткие прически и челки (иногда попадавшиеся забавные косички не в счет) придавали людям подтянутый, строгий вид — возвращалась атмосфера чопорных пятидесятых. Старались не пить и не курить, на столиках в ресторанах стояла минеральная вода и отсутствовали пепельницы, если, конечно, столики не пустовали вовсе — в то лето ели мало, чтобы меньше весить. Это было лето бегущих трусцой государственных чиновников в спортивных костюмах “Адидас” и cuisine minceur[1], гастрономических картинок, абстрактных и довольно бессодержательных. Дорогие развлечения уступили место коротким деловым завтракам в “Коннахте” — в тот год сделки заключались, как правило, там. Общая участь постигла и секс, прелюбодеяние стало быстрым и деловым — ведь женщины были так заняты. Тем более что секс, как выяснилось, является переносчиком смертельных болезней — таким же, каким в свое время считались египетские отели. В самом деле, зачем прикасаться к человеку, который до этого мог прикоснуться к кому-то другому, а тот, в свою очередь, к кому-то третьему. Полигамию сменила моногамия, место секса занял гендер, и женщины, которые раньше говорили о любви, теперь говорили только о сексуальном домогательстве. Зато деньги приобрели сексуальность, и какую! Это было лето фискальных объятий, которые осенью должны были вылиться в пароксизм накопительской страсти. Женщины в черных костюмах и в ярко-красных чулках вступали в моногамные отношения с молодыми людьми в сорочках “Тернбулл и Ассер”, в красных шейных платках и в темно-синих пальто — с молодыми людьми, которые брились опасной бритвой, жили в квартирах в Уоппинге с видом на реку, ездили на серебристом “порше” и владели на паях виноградниками в Кот-де-Гаскони. В квартирах индивидуальной планировки за фафафелем говорили о том, стоит ли вложить деньги в фильм, купить тайм-шер на Сейшеллах, приобрести бильярдную или развестись с женой.
Лето этого года было по-своему тихим. Число туристов резко сократилось — боялись терроризма и падения курса доллара. В результате замерла театральная жизнь и книготорговля; правда, нераспроданные издания быстро расходились по сниженным ценам. Этим летом ждали королевской свадьбы, встречи на высшем уровне в Рейкьявике и даже значительных сокращений ядерного оружия. Люди, лишаясь пособий, жили в картонных коробках, спали в подземных переходах, а тем временем во всех бутиках шла бойкая торговля пивными кружками для левшей, пластырем “от кутюр” и бельгийским шоколадом. Это лето было тревожным: Северу не нравился Юг, а Югу — Север, бедным не нравились богатые, а богатым — бедные, и жизнь стала жестче, но чище, резче, но четче. В Англии было холодно, за границей тепло и совсем неплохо. Мир менялся стремительно, обретал новые черты. Вот как обстояло дело в то лето, лето поголовных сокращений, когда резали все и вся.
(Далее см. бумажную версию)