КУРЬЕР "ИЛ"
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 5, 2001
ВЕЛИКОБРИТАНИЯТеория Дарвина: кто автор?
В 1858 году Чарльз Дарвин, получив письмо от своего коллеги, находившегося в экспедиции в районе современной Индонезии, потерял покой. Ведь в этом письме 35-летний Альфред Рассел Уоллес изложил основу теории естественного отбора, которая открылась ему в момент лихорадочного озарения (он болел тогда малярией). «Теперь от оригинальности моей идеи — сколько ее ни есть — не останется и следа», — написал Дарвин. Но судьба была благосклонна к нему, а не к сопернику — своеобразному Ватсону при Шерлоке Холмсе.
Надо сказать, что жизнь поначалу вообще уводила Уоллеса от мира науки. Семья жила трудно, и он, простившись со школой в тринадцать лет, пошел в подручные к брату-топографу. Но в двадцать пять лет он познакомился с Г. У. Бейтсом (будущим известным биологом), и оба отправились на берега Амазонки, где собирали образчики растений и животных на продажу коллекционерам и музеям.
Научная мысль Альфреда работала независимо от того, платили ли ему за исследования. В результате этой поездки и ряда путешествий в Юго-Восточную Азию, Австралию, на острова Борнео и Бали ему удалось открыть биогеографический принцип распределения животных и растений, а его дневники вошли в число лучших книг о путешествиях. Читая их, забываешь, что автор посещал экзотические страны не в качестве праздного туриста, а вел там интенсивную научную работу. Например, в книге «Малайский архипелаг» Уоллес так описывает встречу с одним из крупных видов бабочек: «Я весь задрожал от волнения, когда увидел, как она величественно летела прямо на меня; я просто не верил в свое счастье и поверил лишь тогда, когда вынул ее из сачка, а сам, как зачарованный, восхищенно глядел на черный бархат и сверкающие изумруды ее крыльев размахом в семь дюймов, золотистое тельце и малиновую грудку. Конечно, подобных насекомых я встречал и раньше; но одно дело увидеть в зоокабинетах, под стеклом коллекции, и совсем другое — поймать собственными руками, ощутить, как она бьется между пальцами, глядеть и не наглядеться на ее свежую, живую красоту, на этот драгоценный камень, ослепительно сверкающий среди мрачной тишины темного, дремучего леса. В тот вечер в деревне Доббо был по крайней мере один счастливый человек». Не случайно поэт, романист и критик Г. К. Честертон считал Уоллеса, наравне с Уолтом Уитменом, одним из кандидатов на звание самой выдающейся фигуры ХIХ века.
Действительно, в 1862 году этот «счастливый человек» вернулся в Англию знаменитым. Но в отличие от Дарвина, он остался бедным и безработным. Почему? Очевидно, потому, что после того письма Дарвин бросил все силы на доработку своей теории, опубликовав по прошествии почти двадцати лет сомнений «Происхождение видов», а затем еще десять книг в развитие темы. Уоллес же не сумел — или не захотел — посвятить себя одной, пусть и очень важной, проблеме. Он тоже писал статьи и книги (в общей сложности более шестисот) — но о чем?! О социализме и национализации земли, о пацифизме и избирательном праве для женщин, о спиритизме (поддержав который, отрекся от ортодоксальной религии и рассорился с учеными), о малой вероятности разумной жизни на других планетах и вреде прививок от оспы…
Кроме того, Дарвин всегда старался избегать споров и конфронтации (отчего тянул с публикацией своего революционного труда); Уоллес же очертя голову бросался в научную драку, если ему казалось, что попирается истина или человеческая справедливость. Услышав заявление некоего сумасброда о том, что факт выпуклости поверхности воды недоказуем, Уоллес сразу принял вызов. Опираясь на свой топографический опыт, он сделал блестящие выкладки и подтвердил искомый факт, но оппонент нарушил все договоренности и, вместо обещанных призовых, 500 долларов, замучил беднягу многолетними судебными тяжбами.
Попутно Уоллесу приходилось сражаться и с другими, часто весьма известными противниками. Защищая спиритизм, он вступил в полемику с философом Дэвидом Хьюмом, определявшим чудо как «нарушение законов природы». Это неверно, заявил Уоллас: ведь эти законы известны лишь отчасти. Затем наступил черед проповедников превосходства белой расы. Пожив бок о бок с ее «низшими» представителями, Уоллес стал лучшего мнения о человеческой природе вообще и постоянно выражал свое удивление поразительными способностями народов, стоящих на низших ступенях общественного развития, но потенциально готовых к познанию и изучению любых дисциплин и наук, известных лишь просвещенным европейцам.
Звезда ученого быстро померкла после его смерти в 1913 году. Но сегодня для него настала эпоха возрождения. Документальная повесть Сандры Кнапп «Следы в лесу: Альфред Рассел Уоллес на берегах Амазонки» (издательство «Нэчурэл хистори мьюзиум») стала данью памяти скромному слуге науки, умелому рассказчику и безоглядному борцу за истину.
МЕКСИКАКафка-сын и Кафка-писатель
Не совсем обычную интерпретацию жизни и творчества Франца Кафки предложил известный не только в Мексике, но и за ее пределами писатель и издатель Сеальтиель Алатристе. Точнее говоря, не совсем обычна главная героиня и рассказчица, от лица которой написана книга: это мать Кафки, Юли, урожденная Лёви. Об отце знаменитого писателя и о его роли в жизни Кафки известно достаточно много, но голос его матери, пожалуй, впервые звучит со страниц книги.
«Ущерб» (мадридское издательство «Эспаса») начинается с размышлений матери писателя: Сеальтиель Алатристе как бы предлагает читателю попытаться проникнуть в ее сознание. Замысел автора, бесспорно, очень интересен, но, к сожалению, ему не удалось в полной мере раскрыть внутренний мир своей героини. После нескольких первых глав голос госпожи Лёви постепенно становится все тише, и его сменяет голос автора-эссеиста, и от этого «Ущерб» в значительной мере утрачивает свою правдоподобность. Возможно, современному мексиканскому литератору показалось слишком сложно перевоплотиться в столь малоизвестную и оттого довольно загадочную личность. Возможно, фактов и биографических данных оказалось слишком мало для целой книги. Понятно желание С. Алатристе восстановить справедливость по отношению к далеко не последнему человеку в жизни Франца Кафки (о значении отца в жизни Кафки написано немало, тогда как образ матери оставался в тени). Писатель искренне пытался воссоздать образ женщины, которую он определил как главную героиню своей книги, но, видимо, в реальной жизни она действительно не играла главных ролей, и сведений о ней оказалось явно недостаточно.
В самом деле, отец писателя был личностью более яркой и известной последующим поколениям, хотя и малосимпатичной: вспыльчивый, заносчивый, нетерпимый лавочник, считавший себя авторитетным знатоком по всем проблемам — от повседневных до философских. В домашней обстановке он проявлял себя как типичный тиран, и жена всю жизнь зависела от него, безропотно помогая ему в лавке. Угодливо смеясь его шуткам, подстраиваясь под его плохое настроение, госпожа Лёви не имела душевного мужества, чтобы защитить сына, и старалась при всяком удобном случае воспользоваться отсутствием мужа, чтобы лишний раз приласкать Франца. Известно, что, даже целуя перед сном маленького Франца, она была вынуждена делать это украдкой, скрывая от мужа проявление материнских чувств. Известно также, что склонность сына к литературе она воспринимала как преходящее увлечение, а его литературные занятия — как простое времяпрепровождение. Меж тем для самого Кафки литература никогда не противоречила жизни, она служила ее оправданием и даже обладала исцеляющей силой.
СШАЖены Цезарей — вне подозрений?
Богиня, королева — и изнасилование: допустимо ли такое? Да — если судить по древнегреческому мифу о похищении Елены Прекрасной и древнеиндийскому мифу о похищении Ситы. Нет — если судить по более поздним вариантам этих мифов, на которые опирается Уэнди Дониджер в книге «В поисках компромисса: вопросы пола и миф в Древней Греции и Индии» (издательство «Чикаго»). Слово исследовательницы весомо: она является специалистом по истории религий и культуре стран Юго-Восточной Азии, знает санскрит и хинди, а также древнегреческий и латынь.
В гомеровской «Илиаде» Парис выкрал Елену, ее венценосный супруг пошел войной на Трою, сразился с обидчиком и победил. В эпической поэме «Рамаяна» демон Равана выкрал царицу Ситу, царь Рама пошел войной на Цейлон и отомстил вероломному сопернику. Несмотря на очевидное торжество справедливости, последующие рассказчики узрели большую оплошность в таком изложении событий: не пристало коронованной особе быть замешанной в прелюбодеянии. На нее не должна упасть и тень подозрения в супружеской измене, не говоря уже о факте применения к ней грубой физической силы. Чтобы красавица оставалась кристально чистой, нужен просто призрак-двойник.
Вариант с подставной Еленой угадывается в произведениях Эсхила и Геродота и звучит открыто в опусе Платона, посвященном покаянию Стезихора. Этот древнегреческий автор вынужден признаться, что оклеветал Елену: в Трое была не она, а ее призрак. Аналогичное алиби получила к XV веку и Сита. Зная, что Равана намерен овладеть его женой, Рама посоветовал ей подсунуть тому двойника-тень, а самой отсидеться в укромном месте.
Но почему истории со спасенной добродетелью не прижились, а с поруганной честью — прославились? Ответ прост: коварные призраки получились колоритнее, а потому привлекательнее, чем сама невинность с ее неземным совершенством. Даже Рама начинает горевать по обесчещенной, словно забыв, что она — не его Сита.
Идея разделения личности героини надвое — с одной стороны, подлинная и безгрешная, а с другой — фальшивая и порочная — не оригинальна, замечает исследовательница. Перенесение греха на некоего козла отпущения с целью отмежеваться от отрицательного опыта — испытанный психологический прием. С помощью подобного компромисса легче сохранить какую-либо высшую ценность, даже если она утратила свое безусловное значение. Но живое тянется к живому, и поклонники мифологии потянулись не к божественным созданиям, а к грешным, страстным и страдающим, а потому более земным «двойникам».
Безопасный секс с чувством юмора
Есть ли на свете нечто такое, что невозможно обсуждать? Да, это анекдоты. Их можно только рассказывать, причем эти произведения устного творчества не терпят повторений или разъяснений, от которых теряют весь блеск и убийственную смехотворную силу. Поэтому, взявшись теоретизировать в книге «Анекдоты: философские мысли на тему смешного» (издательство «Чикаго»), исследователь Тед Коэн рисковал показаться скучным и занудным на фоне комментируемого материала.
Во-первых, анекдоты не всегда являются безобидным орудием смеха, напоминает автор. Невинны лишь загадки с забавным подвохом типа «Что общего между Александром Македонским и Винни Пухом?» («Оба имени — без отчеств»), где не задеты, например, национальные чувства. Иное дело шутка про немецкую еду: «Она такая, что сколько бы ни съел — через час все равно изголодаешься по власти». Соль этого юмористического блюда теряется для тех, кому не по нраву такое изображение немцев. Далее, как быть с приличиями в шутках на сексуальные темы? («Эксгибиционист хотел было прикрыть свое дело хотя бы на год, но потом решил: ‘Нет. Раскрывать талант — так до конца!'») Наконец, как расценивать элемент жестокости и цинизма, особенно в «медицинских» анекдотах? («В кабинет психиатра вбегает мужчина с криком: ‘Доктор, помогите! Мне всю ночь снились кошмары: то я мать изнасиловал, то жену убил, то дочку совратил… Утром проснулся весь в холодном поту, на ходу перехватил кофе с гренками — и прямо к Вам’. — ‘Какой ужас! Разве это завтрак?!'») Юмор здесь, безусловно, черный. Но не разобщает ли людей такой юмор?
Если посмотреть в корень, то все происходит наоборот, утверждает Т. Коэн. Конечно, неизвестный сочинитель подтрунивает над национальной немецкой чертой, но ему вторят смехом другие, потому что подмечено действительно остроумно, и отрицать это не могут даже недовольные. Отклик-смех объединяет людей, через него они находят точку соприкосновения. Ведь если слушатель смеется вместе с рассказчиком — значит, он разделяет его чувства, то есть смотрит на ситуацию с тех же позиций. Человек вольно или невольно стремится обрести родственную душу, ибо никто не хочет быть уникальным до полного отчуждения; смех «за компанию» помогает объединиться легче и быстрее, чем все иное. Кстати, он же позволяет выявить и обратное: если вам не смешны чьи-либо шутки или ваши остроты не встречены смехом — это может означать, что вы выпали из своей среды, что окружающие вас люди чужды вам по убеждениям или образу мысли.
Что касается аморальности сексуальных анекдотов, то автор ссылается на теорию Фрейда, по которой вообще все шутки сексуальны. Таким образом, если согласиться с тем, что юмор сближает людей, открывая нечто самое главное в них самих или, во всяком случае, нечто такое, чего нельзя не признать и не оценить, то можно найти в нем определенное сходство с сексуальным желанием, а в анекдотах — с безопасным сексом. Современный человек, который неизбежно вынужден постоянно контролировать свое поведение и свои поступки, скорее оценит все непроизвольное — тот же смех или сексуальное желание. И в какое бы нравственное смятение ни повергла его фривольная шутка, именно она может оказаться тем, что его воодушевляет.По материалам газеты «Паис» (Испания),
журналов «Лондон ревью оф букс» (Великобритания),
«Кензен литтерер» (Франция).