А. Ермонский
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 2, 2001
Литературный памятник президенту
А. Ермонский
Карел Чапек. Беседы с Т. Г. Масариком.
Перевод с чешского В. А. Мартемьяновой. М., Издательство «МИК», 2000
(Издание осуществлено при поддержке Министерства культуры Чехии.)
Мемуарами сейчас никого не удивишь: воспоминания политиков, общественных деятелей, чиновников, не только «бывших», но и состоящих на службе, стали сегодня, наряду с красочными еженедельниками и кроссвордами, пожалуй, самым ходким товаром на рынке печатной продукции. Но и в таких обстоятельствах издание «Бесед с Т. Г. Масариком» представляется мне событием исключительным, хотя и … безнадежно запоздавшим: оба собеседника ушли из жизни шестьдесят с лишним лет назад, а книга эта впервые вышла в свет в середине 30-х годов. Самое же парадоксальное (если не сказать резче — дикое) состоит в том, что о ней в СССР старались не говорить, а в Литературной энциклопедии (она начала издаваться в 60-е и справедливо очень высоко ценилась в литературных и вообще интеллигентских кругах), подробно писавшей о выдающемся чехословацком писателе-гуманисте, его «Беседы» с первым президентом Чехословакии не упоминались вовсе!
«Виной» тому, естественно, был не Карел Чапек, но именно Томаш Масарик, слывший в СССР чуть ли не прислужником мировой буржуазии и уж точно антисоветчиком, организатором, как тогда говорили, «корпуса мятежа белочехов»: то были тысячи чехов и словаков, подданных Австро-Венгрии, воевавших на стороне Германии и оказавшихся в российском плену. Признанный лидер чешского и словацкого демократического движения Томаш Масарик приехал осенью 1917 года в Россию и сумел помочь своим землякам пересечь всю охваченную гражданской смутой Россию и в конце концов добраться на родину. К концу октября 1918 года, на обломках Австро-Венгрии, уже образовалось — впервые в истории и, как теперь мы знаем, всего на восемьдесят лет, — новое государство, Чехословакия.
Во главе его оказался почти семидесятилетний философ, литератор, университетский профессор и политик (по удивительной иронии истории — получех, полусловак, сын бывшего крепостного и кухарки!) Томаш Масарик, проработавший в пражском Граде, Кремле, семнадцать лет. Конституция Чехословакии взяла за образец американское законодательство, предоставив Президенту большие полномочия. Это объяснялось и гигантскими задачами, вставшими перед молодой республикой, и необыкновенно высоким авторитетом самого Масарика, и, в определенной мере, сплоченностью группы выдающихся политиков либерального толка, на которых он опирался (любопытная подробность: тогдашняя чехословацкая оппозиция окрестила их кремлевским окружением, тем самым пытаясь избежать обвинений в оскорблении главы государства!).
Карел Чапек годился президенту в внуки: он был моложе Масарика на сорок лет. Но они не просто тесно сошлись, они стали друзьями, в течение десяти лет, с конца 20-х, постоянно встречались и откровенно разговаривали обо всем на свете. Может быть, это случилось еще и потому, что оба они по образованию были философами, а по характеру и призванию моралистами: первый в литературе и публицистике, второй в философии и политике.
В «Беседах» почти не видно и не слышно Карела Чапека, в книге присутствует один лишь Масарик. Кажется, что вы слышите его голос «во всех подробностях», хотя и не знаете, каков он был, этот голос: басовит или высок, хрипловат или мягок. Но вы его явственно слышите, причем так же ясно, как и …видите высокого, худощавого пожилого господина, словно сидите в театре или перед экраном телевизора. Вся книга, в сущности, неторопливый монолог много пережившего и много повидавшего человека, много знающего и много обдумавшего, но и на склоне лет неутомимо набиравшегося новых знаний и нового опыта, осмысливавшего и переосмысливавшего то, что волновало его всю жизнь и что он сам определил как свою философию истории.
Масарик с молодых лет считал себя демократом, но вовсе не либералом и не философом на немецкий лад: ни атеизма, ни скепсиса в духе немецкой философии, прежде всего Канта и Гегеля, ни тем более Маркса и марксизм, он не жаловал. Масарик готов был даже принять социализм, но понимал его лишь как любовь к ближнему и гуманность, которая, однако, по его словам, ищет способа поправить отношения законом и порядком в стране.
Сам он называл себя индивидуалистом и демократом, но полагал, что главное — самосовершенствование: «не просить у другого, чтобы он тебе давал то, что ты должен и можешь сделать для себя сам… Это и политично, и социально, и нравственно. Хозяин самому себе: это понятие включает в себя свободу и дисциплину». Собственно говоря, именно эта мысль, отнюдь не похожая на «афоризмы» завзятых политиков, и была, если так можно сказать, точкой опоры всей общественной и политической деятельности Томаша Масарика, по крайней мере сам он связывал идею национальной государственности с нравственностью. Вот еще одна выдержка из «Бесед», подтверждающая и объясняющая этот принцип: «Мы всегда составляли и будем составлять в мире ничтожное меньшинство, но если небольшой народ чего-нибудь добивается своими слабыми силами — это имеет особую и безмерную нравственную значимость — так же как грош евангельской вдовы (…). Это очень важно, когда небольшой народ не плетется в хвосте у великих, а вносит свою лепту в дело достижения все большей человечности (…). Делать больше, чем другие, и проявлять расторопность; но если кому-либо захочется насильно поработить нас — не поддаваться… Не поддаваться — и все тут». Ярослав Гашек, еще один великий чех ХХ столетия, раскрыл стране и миру это самое «не поддаваться — и все тут» в бравом солдате Швейке, который подчинение обстоятельствам никогда не приравнивал к смирению с ними, а защиту собственных интересов и собственного достоинства не обязательно отождествлял с лобовой атакой на навязанные судьбой обстоятельства.
Да, конечно, понятие «нравственность» не терпит множественного числа, но ведь бесспорно, что национальный характер, национальная традиция, национальная психология накладывали и накладывают весьма своеобразный отпечаток на то, как нравственные начала проявляются в поведении общества, особенно же в критические, кризисные моменты его развития. В 38-м, 48-м и 68-м годах Чехословакия под напором внешних обстоятельств, казалось, безоговорочно проигрывала. Но чехи и словаки, как показала история, не поддавались и все тут! И в конце концов, в ноябре 89-го, они вернулись на круги своя: и в этом огромную роль сыграл Вацлав Гавел, который не раз давал понять, что Масарик для него — образец во многих отношениях.
И не поэтому ли в небольшой стране, очень древней и славной, немало внесшей в формирование не только европейской (и общемировой) культуры, но и европейской (и общемировой) государственности, в стране, не раз бывавшей яблоком раздора в схватках соседних держав, так вот, не поэтому ли в такой стране в ХХ столетии появились два незаурядных политика, которые дважды на протяжении восьмидесяти лет не просто возрождали страну из пепла и небытия, но и оказали большое воздействие на перестройку европейских и мировых международных отношений.
Масарик, в отличие от Гавела, не стал профессиональным писателем, хотя в молодые годы писал стихи, пробовал и прозу. Однако он был страстным читателем, в частности русской литературы, она, как он говорил, еще в юности захватила его целиком. Оба они, Масарик и Гавел, прежде всего люди культуры, в которой видят, помимо всего прочего, и основу истинного, то есть нравственного, духовного прогресса человечества, и один из основных источников познания жизни, общества, человека. Масарик признавался Карелу Чапеку, что пришел к твердому убеждению: «…поэты и художники думают о жизни и ее проблемах никак не меньше философов, но гораздо конкретнее; тому, кто умеет читать, они дают очень много; а если мы хотим познать душу и дух других народов, искусство * лучший и самый надежный для этого путь».
Масарик, как и Гавел, был, по его собственному признанию, европейцем и западником, терпеть не мог российского славянофильства, которое хорошо знал и о котором интересно писал. Но он не был европейским интеллектуалом, он был интеллигентом именно в русском, российском смысле этого родившегося у нас понятия. Масарик, как и Гавел, своей судьбой, своей жизненной позицией решительно опроверг безнравственную, в сущности, точку зрения, будто интеллигенция должна всегда и везде, так сказать, ex officio , быть в оппозиции к властям. Он относился к политике не как к неизбежному злу, но как к инструменту «преодоления любой анархии», которая, по его убеждению, представляет собой благодатную почву для всякого рода закомплексованных, обиженных на всех и вся завистников и крикунов, рассуждающих просто: раз масса чего-то хочет, стало быть так тому и быть. А это, полагал Масарик, «весьма удобная теория для диктаторов и демагогов». И добавлял: «Свобода, сударь, так же тяжка, как и долг», а потому, как бы важны ни были сами по себе политические программы, не менее важна работа администратора, проводящего эти программы в жизнь, и, следовательно, «именно политическая практика должна быть нравственной».
Давно нет в живых ни автора этой удивительной, захватывающей воображение книги, ни ее героя. Давно стали историей события, тревоги, злоба дня, которыми жил первый президент Чехословакии. Ушли в прошлое и ХХ век, и второе тысячелетие, но в «Беседах» Карела Чапека с Томашем Масариком, хотя они и превратились уже в факт истории культуры, по крайней мере мы, граждане новой России, можем отыскать немало для себя поучительного и…нового.
Австро-Венгрия была чем-то вроде советской империи, вернее, чем-то вроде советской системы; и вот она рухнула, на ее обломках стали строить (каждый по-своему) новые государства прежние «субъекты» империи. И вот на что обращает внимание Масарик: «Мы освобождались от деспотов-господ, теперь мы должны освободиться от господства великих деспотичных слов». Более того, он считал, что настала пора превратить лозунги и идеалы в практическое руководство. Главную проблему «переходного периода» для политики и политиков Масарик видел в том, что люди угнетенные, несвободные, деформированные рабством, не могут легко, одним махом превратиться в людей свободных и смелых духом. Поэтому в едва родившейся Чехословакии было очень много тех, кто, по словам Масарика, чурался государства — недоверием, отрицанием государственной администрации, дурным отношением к целым слоям сограждан: «грубо говоря, есть еще люди, которые берут скорее сторону убийцы, а не полицейского». И первый президент Чехословакии считал, что свой патриотизм «мы теперь должны проявлять в осознанном отношении к государству». К слову, именно поэтому Масарик одной из своих главных задач считал отделку пражского Града, стремился «Кремль монархический превратить в Кремль демократический», сделав его символом не только прошлого, но и будущего.
Рассказывая об истории возникновения этой книги, Карел Чапек вспоминал, что их задушевные беседы-споры обычно начинались в 9 часов утра и, в самом деле, велись в… беседке — в резиденции Масарика, в Топольчанах. Ни о каких диктофонах в те поры никто и слыхом не слыхивал, стенографистки рядом не было, да и Чапек не делал никаких пометок. Только спустя какое-то время он по свежим следам стал записывать основное содержание их утренних разговоров, а потом записанное давал на просмотр президенту, который многое собственноручно правил, вычеркивал, дописывал. После этого Чапек перерабатывал отрывок и снова отдавал его Масарику, тот опять редактировал текст. Порой так продолжалось довольно долго. Ни писатель, ни политик не торопились, дело двигалось неспешно: около десяти лет ушло на расспросы, обдумывание, припоминание, разговоры и… молчание. Масарик признавался Чапеку, что не любит говорить и писать, что он предпочел бы только размышлять, то есть, по его же собственным словам, познавать и думать. Поэтому, пишет Чапек, «фразу Масарика нужно читать неспешно, не единым духом; побудьте с ней, и она выдаст вам не только весь свой смысл, но и характерную интонацию и духовный склад того, кто ее произнес».
Вот так и сложилась эта книга, не похожая ни на традиционные диалоги-интервью, ни на журналистскую запись мемуаров, к которой мы так привыкли в последнее время, ни на традиционный «литературный портрет». Это, скорее, своеобразный литературный памятник человеку и политику, который так много сделал и для своей родины, и для Европы, в том числе, и для России. Мы, благодаря стараниям издателей, редакторов и переводчика, В. А. Мартемьяновой, получили возможность познакомиться с «Беседами». Правда, не по их вине лишь спустя без малого семьдесят лет после выхода книги в свет. Но вот уж действительно: лучше поздно, чем никогда.