Перевод с испанского и вступление Натальи Ванханен
ХОСЕ МОРЕНО ВИЛЬЯ
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 10, 2000
Хосе Морено Вилья Стихи разных лет Перевод с испанского и вступление Натальи Ванханен
Дпя читающего испанца Хосе Морено Вилья прежде всего поэт круга Гарсиа Лорки. Справедливо ли это? И да, и нет. Справедливо ли, что прекрасные поэты Дельвиг и Вяземский остаются для нас прежде всего друзьями Пушкина? Что поделаешь — гении отбрасывают слишком большую тень.
Между тем стихи Морено Вильи высоко ценили Хуан Рамон Хименес и Антонио Мачадо, Педро Салинас и Рафаэль Альберти, Луис Сернуда и Октавио Пас. Знаменитый философ и эссеист Ортега-и-Гассет предварил своим предисловием его поэтическую книгу “Путник”.
Морено Вилья был, кроме того, профессиональным художником. Его картины выставлялись вместе с полотнами молодого Сальвадора Дали, и неизвестно, кто из них первым придумал чуть ли не эмблему сюрреализма: загадочные лестницы и костыли, что подпирают в безлюдной пустыне чьи-то условные головы, одиноко стоящие на раскаленном песке.
Морено Вилья считал, что у него две родины — Андалусия и Германия. Он родился 16 февраля 1887 года на юге Испании, в Малаге, а юность провел в Германии, где изучал химию в старинном университете Фрайбурга.
С детских лет полюбил он андалусскую народную песню — ее глубокий и сильный звук, столь полно и разнообразно отозвавшийся в душе лучших испанских поэтов — от Беккера до Лорки. Молодой Морено Вилья восхищался поэтическими опытами Мануэля Мачадо, на свой лад переложившего андалусские песни-коплы, и сам некоторое время работал в том же ключе:
Маленькая копла
Кто любовь-паломницу
знал в моем краю,
кто открыл ей горницу —
побывал в раю.Кто за ней не хаживал,
не встречал в пути —
точно умер заживо,
Бог его прости!(1913)
Самые яркие и плодотворные годы Вильи приходятся на его мадридскую эпоху, особенно двадцатые — начало тридцатых годов. Сейчас даже трудно представить себе то время — время больших ожиданий, творческих взлетов, горячих споров, дружеского веселья, поистине прекрасных встреч и общения целой плеяды бесконечно талантливых людей, одновременно оказавшихся в Мадриде в канун победы Республики. Жарким котлом этого кипения умов и дарований стала так называемая Студенческая Резиденция (мы бы сказали — общежитие) — экспериментальный центр свободного обучения, возникший еще в десятых годах. Его красные кирпичные корпуса тепло и нарядно сияли посреди зеленого, обсаженного тополями холма на тогдашней окраине — а ныне почти в центре столицы. По приглашению выступить перед студентами сюда приезжали деятели науки и культуры со всего света. Знаменитые писатели, поэты, драматурги, ученые, музыканты, режиссеры — кто только не побывал по адресу Пинар, I7 , Студенческая Резиденция. С лекциями, концертами, чтением стихов. Мигель де Унамуно, Хуан Рамон Хименес, Антонио Мачадо, Поль Валери, Честертон, Поль Клодель, Мария Кюри, Альберт Эйнштейн… Музыканты Морис Равель, Игорь Стравинский, Мануэль де Фалья… И многие, многие другие.
Слушатели были под стать выступающим: в двадцатых годах здесь одновременно живут и посещают лекции Федерико Гарсиа Лорка, Сальвадор Дали, Луис Бунюэль.
Хосе Морено Вилье выпало стать старожилом Резиденции — его даже называли “вечным студентом”.
В 1917 году его пригласили сюда в качестве наставника — была здесь такая должность, нечто среднее между лектором и воспитателем. Кстати, к тому времени специальностью Вильи оказалась вовсе не химия, а архитектура и история искусства. Вскоре он опубликует монографию о Веласкесе, а позже, увлекшись персонажами великого художника, выпустит искусствоведческую книгу “Карлики, бесноватые, пажи и арапчата при дворе испанских королей”.
Занят он и переводами с немецкого, и издательской деятельностью: работает в новом журнале “Архитектура”, выпускает книгу стихов основателя испанского романтизма Хосе де Эспронседы.
К моменту переезда в Резиденцию Вилья уже автор нескольких поэтических книг. По возрасту он значительно старше многих воспитанников, но близко сходится с молодежью Резиденции и даже вступает в веселый Орден рыцарей Толедо (его членами были Лорка, Дали, Бунюэль и другие), на равных участвует в походах по окрестностям, разнообразных шалостях и нешуточных беседах “рыцарей” об искусстве. Лорке нравятся его стихи. “Поэтический голос Морено Вильи нежный, как ирис”, — напишет он. Кстати, именно Морено Вилья подсказал Лорке сюжет пьесы “Донья Росита, или Язык цветов”. Лорка вспоминал: “Мой друг Морено Вилья как-то остановил меня: “Послушай, давай я расскажу тебе чудесную историю о цветке — о “розе изменчивой”. Я вычитал ее в книге по цветоводству восемнадцатого века.” — “Расскажи.” — “Жила-была роза…” И когда он закончил эту чудную историю, комедия моя была уже готова. От начала до конца. Она явилась мне цельной и завершенной…”
Сам Вилья в дальнейшем расскажет о той волшебной поре в автобиографической книге “Жизнь начистоту”.
Здесь же, в Мадриде, в Резиденции, застигнет Вилью и конец прекрасной эпохи — испанского “серебряного века”: известие о фалангистском мятеже и начале гражданской войны. Вчерашние друзья и воспитанники разъезжаются кто куда. Не обремененный семьей, Вилья остается в Резиденции дольше других — до ноября 1936 года, — почти в одиночестве. Он пытается записаться в ряды обороняющей столицу народной милиции, но ему отказывают — по возрасту. Поднимаясь на крышу тушить фугаски, он часами смотрит на зарево над осажденным Мадридом, напоминающим теперь босховский ад. Чуть ли не последним покинет он красный дом на зеленом холме, за столько лет ставший для него родным. Свое прощание с Мадридом он опишет в очерке “Я это видел”.
Дальше — обычный путь испанского эмигранта. Сначала Валенсия — последний крупный оплот республиканцев, потом Соединенные Штаты, куда Вилья отправится агитировать американцев помочь погибающей Республике; затем, по приглашению друзей, — Мехико, где поэт останется до конца жизни.
Поэзии и живописи Вилья оставался верен всю жизнь. Автор многих поэтических книг — “Снопы”, “Путник”, “Битвы Радости и Скорби”, “Хасинта Рыжеволосая”, человек напряженной духовной жизни, он всегда боялся умереть эмоционально раньше, чем физически. О своих стихах он писал: “Я стремился сказать как можно больше самыми простыми средствами. Обнаженная поэзия, откровенный человеческий голос — вот чего хотелось больше всего”.
Конечно, с годами его стихи менялись. Уходили трепетность и прозрачность, суше становился взгляд, но стремление к ясности, к обнаженному прямому слову сохранилось навсегда.
Он умер от рака в Мехико 25 апреля 1955 года. Ему было шестьдесят восемь лет, и глубокой старостью это не назовешь. Но если принять во внимание наполненность его жизни людьми и событиями, то Хосе Морено Вилья умер в возрасте библейского старца, пресыщенного трудами и днями.
Что до известности, то она только начинается. В 1998 году в Мадриде вышел толстый том — первое полное собрание стихотворений Хосе Морено Вильи, иллюстрированное его живописью и графикой.
На русском языке были напечатаны в антологиях всего несколько стихотворений поэта. Мы хотим предложить читателю его художественные работы и стихи разных лет — от юношеских набросков до поздних наблюдений зрелого человека.
КОНТРАСТЫ Дрозд под миндальной веткой,
черный — с белой соседкой.
Всякий живет и помнит —
кто-то его дополнит.
Небу нужна
дорога,ветру —
замок острога,
буре —
покой в могиле,
зыбкая тайна —
силе.ПОСЛЕДНИЕ НОВОСТИ Аполлон, с людьми освоясь,
к нам пришел под рокот струн,
как курьерский ранний поезд
на конечную — в Ирун .И задолго до рассвета
он доставил в город наш
зелень будущего лета —
свой растительный багаж.Прежде грустный и унылый,
я с надеждою следил,
как на каждый прутик хилый
он листочек насадил,принял всяческие меры,
чтоб назавтра, может быть,
ложе дремлющей Венерывсеми розами увить.
В КОРДОВЕ Зов протяжный муэдзина.
Кто зовет — не разглядеть.
Под ветвями апельсина
важно шествуют в мечетьпять старух с обвислой кожей,
дряхлый старец, а за ним
легким шагом — боже, боже! —
чисто ангел-херувим!Под мостом романской стати
кровью крашена река.
Кровью неба на закате
разливается тоска.Плачь, вода и свет заречный!
Над пустынностью долин —
лишь один твой голос вечный,
о, незримый муэдзин!ФРОНТ (Из стихов о гражданской войне)
Это фронт, а значит, не до шуток.
Это значит — правит пуля-дура.
Фронт — сухой и жесткий промежуток,
и бессильна тут литература.
Это фронт — и тут деталей мало.
Ворон и земля, и ворон снова.
Сердце и осколочек металла.
Плоть и пуля — ничего иного.
Это пушки увязают в пашне.
Это ужас в незнакомом взгляде.
Это насмерть встали в рукопашной,
чтоб ножу не уступить ни пяди.
Это фронт — ревущий голос танка.
Это фронт — разведка и атака.
И не пить, не есть среди кошмара.
И не спать. И быть готовым к бою.
Это — с несклоненной головою
или — на носилках санитара.УМИРАЮЩИЙ НА ОБОЧИНЕ Толкотнёй толпы измотан —
ноги, сумки, снова ноги —
неужели так умрет он,
доходяга у дороги?
Так, воды не видя, дохнетпес измученный в пустыне,
так мотор бессильно глохнет
в изработанной машине.
Пуст огромный этот город,
не рассчитанный на жалость.
Пробил час — приходит холод,
жизнь сносилась и распалась.
Створки окон мне пропели,
на него с небес взирая:— Умереть в своей постели —
это что-то вроде рая!
Как вручает небу птица
дух из певческого тела?
Рядом ветка золотится,
день горит тепло и бело…
Умереть в кровавом поте,
на обочине, в клоаке…
До чего в конечном счете
мы пока еще собаки!РОЗЫ… ЛОДКИ… Розы… лодки… знаю… говорили…
ялики и розы… я слыхал…В синем небе лайнеры парили,
и красиво полдень полыхал…Но туннель, пробитый в склоне горном,
где ни звука уловить нельзя,
тайный ход, обшитый чем-то черным,
скрытая подземная стезя…Розы… свет… потерян счет неделям…
помню, дети… женщина… уют…Только как разделаться с туннелем? —
здесь пути назад не признают!
Я СЛЫШУ Как роза в тиши опадает,
я слышу порой, не дыша, —так тихо на свете бывает,
так слушать умеет душа.Движение лунного ока
уловит внимательный слух —
так сердце порой одиноко,
так явственно бодрствует дух.И стоит чуть-чуть постараться,
расслышу вверху, в небесах —
песчинки мгновений роятся
в незримых песочных часах.В отчаяньи книгу хватаю,
цветные альбомы листаю,
до света жгу лампу без сна…
Ан, верхняя чаша пустая,
а нижняя чаша полна.ТО ВРЕМЯ То время, то легкое, летучее время —
сладкая мушмула и душистый тимьян,
а рядом — морская лазурь,
и земля моя с десятком ее оттенков.
Или та, другая пора — прекрасная строгая Германия:
мазурки, санки, старинный университет,
окруженный пышными елями.
Или — время любви и смерти:
возвращение в страну огромных и жарких глаз,
бездумное — совсем, как сейчас! —
вольное шатанье по свету.
Или ты, время раскопок и архитектуры, —
ох, уж эти обмеры церквей и замков
в каком-нибудь захолустье, в пустыне,
где местный увалень или румяная, как яблоко, дурёха
таращат на тебя непонимающие глаза.
Или ты, время скитаний:
залив, небоскребы, денежные мешки Нью-Йорка,
для которых любая поэзия — звук пустой.
Да, то время, то далекое время,
тот дом, тот слабый запах духов,
то пианино, скрипка, томик стихов,
шелковый платок или золотистая шпилька,
пейзаж, обрезанный вагонным стеклом,
деревушка, где нет ни души, если не считать твоей собственной.То время, когда всё еще впереди,
а годы катят перед тобой, точно триумфальные колесницы,
то время — в нем уже можно различить
все ошибки, морщины, седины и книги,
все сожаления и горести, все картины,
что украшают нынче незримые стены
этого дома, открытого всем ветрам.