(Роман. Перевод с английского Сергея Ильина)
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 11, 1999
Здесь курят
Кристофер Бакли РОМАН
Перевод с английского СЕРГЕЯ ИЛЬИНАОТ АВТОРА
Кое-кто из реально существующих людей появляется в книге под своим именем,
однако все — это выдумки.Пролог До того как Ник Нейлор стал главным общественным представителем Академии табачных исследований, его, случалось, обзывали по–всякому, однако с Сатаной так вот прямо никто покамест не сравнивал. Председательствующий — давний получатель обильных правительственных дотаций, вдохновлявших его на неустанную священную войну с индустрией, которая поставляла пятидесяти пяти миллионам страдающих хроническим кашлем американских курильщиков предметы любезного их сердцам, хоть и неотделимого от чувства вины удовольствия, — тыкал теперь указкой в картинку, спроецированную на пещерную стену бальной залы отеля, в которой проводилась эта конференция. Рогов или там хвоста Нику не пририсовали, пострижен он тоже был по–людски и вообще походил на человека, с которым разминешься в коридоре и не оглянешься, вот только кожа у него была такой красной, как будто он сию минуту искупался в воде, омывшей ядерный реактор, а глаза — сверкающими, бойкими глазками сводника. Подпись, выполненная гарнитурой, явно позаимствованной с пачки сигарет, — у себя в конторе они называли ее “истерика полужирная”, — гласила: “Предупреждаем: есть люди, способные сказать что угодно, лишь бы продать Вам сигареты”.
Аудитория, состоящая из 2500 “профессиональных здравоохмурителей”, как назвал их про себя Ник, пролиставший список участников, в котором ему удалось обнаружить и нескольких дипломированных докторов, завидев слайд, удовлетворенно заурчала. Это их урчание Ник знал, и знал хорошо. В воздухе явственно пахнуло котовником, и Ник представил, как “здравоохмурители” точат когти о ножки своих стульев. “Я уверен, что следующий наш… э–э… оратор…” — председательствующий запнулся, слово было слишком невыразительным для описания человека, который зарабатывает на жизнь, уничтожая по 1200 человек в день. Двенадцать сотен людей ежедневно — два аэробуса, набитых мужчинами, женщинами и детьми. Да–да, он убивает и невинных детей тоже, отнимая у них светлое будущее, радостные мгновения победных голов, надежду на окончание школы, а там и университета, счастливый брак, отцовство, возможность реализовать свои способности в любимой профессии, добиться выдающихся успехов в технике, медицине, экономике, — и кто знает, сколькие из них могли бы получить Нобелевскую премию? Агнцы, обреченные на заклание Николасом Нейлором и прочими приспешниками табачной индустрии, которую он так велеречиво защищает. Более 400 000 в год! Геноцид, вот что это такое. Человеку чувствительному просто не по силам удержаться от слез при мысли о таком числе — да, именно жертв, жизни которых обращены в груду окурков, дотлевающих в колоссальной пепельнице корпоративной алчности, вот этим высоким, ухоженным, одетым в хороший костюм сорокалетним палачом, который, конечно же, “…не нуждается в представлении”.
Бессмысленно пытаться умягчить эту свору обычным неискренним юмором, который в Вашингтоне сходит за искреннее самоуничижение. Пожалуй, неискренняя серьезность будет повернее.
— Хотите верьте, хотите нет, — начал Ник, теребя свой шелковый галстук, дабы показать, что нервничает, хоть он ничуть не нервничал, — но мне очень приятно участвовать в симпозиуме “Чистые легкие — 2000”.
Двадцатый век, жалуясь и покряхтывая, влачится к концу, и какую конференцию ни возьми, всякая называется “То да се — 2000”, норовя внушить мысль, что она–де посвящена наиважнейшим вопросам, рассмотрение которых невесть почему было отложено на целую тысячу лет, — а на самом деле, пытаясь привлечь внимание какого–нибудь из комитетов Конгресса по ассигнованиям, или “титьки”, как называют их между собой падкие до привилегий корпорации, которые тем, собственно, и кормятся, что сосут средства из государства. “Интересно, — думал Ник, — конференции 1890-х были такими же? Проводился ли, скажем, в ту пору субсидируемый федеральным правительством симпозиум “Кучерской кнут — 1900?”
Аудитория не откликнулась на вступительное излияние Никовых чувств. Но и не ошикала его. Он взглянул на ближайший стол, круглый стол, за которым сидели ненавистники особенно ярые. Самые ярые обычно усаживаются поближе и что–то лихорадочно строчат в блокнотах — купленных, между прочим, на деньги налогоплательщиков США, — блокнотах, которые они обнаружили в якобы замшевых кейсах, также оплаченных несчетными налогоплательщиками и украшенных красиво оттисненной эмблемой конференции “Чистые легкие — 2000”. Они отвезут эти кейсы домой и подарят детишкам, сэкономив на приобретении новой футболки. “Мой предок сгонял в Вашингтон, и все, что он мне привез, — вот этот занюханный кейсик”. Ненавистники, взвинченные предыдущими докладчиками до экстатического восторга ревнителей нового пуританизма, теперь понемногу впадали в мыслительный ступор и свирепо таращились на Ника снизу вверх.
— Потому что, — продолжал Ник, которого бесполезность происходящего начинала уже утомлять, — я твердо верую в то, что нам нужна не столько конфронтация, сколько консолидация.
Целиком украдено из “Курса бессмысленной, но ритмичной элоквенции” Джесси Джексона — ну и ладно, зато работает безотказно.
— И я особенно благодарен организаторам “Чистых легких — 2000”… — произносится с тонкой иронией, дабы организаторы поняли, что ему известно, до чего отчаянно — совсем как морские пехотинцы на горе Сирубачи — они сражались, стараясь не допустить его сюда, — за то, что они в конце концов согласились сделать эту конференцию конференцией в самом полном смысле слова. Я всегда твердо веровал, что, имея дело с вопросами такой сложности, как наши, следует побольше говорить не друг о друге, но друг с другом.
Ник сделал паузу, позволяя слушателям оценить изящную подстановку — “вопросы” вместо “прав табачной индустрии истреблять по полмиллиона американцев в год”.
Пока все идет хорошо. Никто не вскакивает, не орет: “Массовый убийца!” После того как тебя поставят в один ряд с Гитлером, Сталиным и Пол Потом, бывает порой трудно собраться с мыслями.
Впрочем, когда дело дошло до ответов на вопросы, это все же случилось. В центре зала воздвиглась женщина и сообщила, вызвав радостный гогот, что Ник “представляется ей приятным молодым человеком”; затем она сказала, что хочет “поделиться с ним своим недавним опытом”. Ник внутренне подобрался. “Обмен опытом” с кем бы то ни было из этой своры не сулил ничего хорошего. Женщина живо описала подробности “отважной борьбы” дорогого ей, ныне усопшего человека с раком легких. Затем, скорее в грусти, чем в гневе, спросила Ника: “Как вы можете спать по ночам?”
Ник, не впервые попадавший в такое положение, сочувственно кивал, слушая рассказ о последних героических часах дядюшки Гарри.
— Я благодарен вам, мадам, за то, что вы поделились с нами вашим опытом, и, полагаю, выражу чувства всех присутствующих, сказав, что все мы сожалеем о вашей трагической утрате, однако мне кажется, что вопрос, который стоит перед нами сегодня, сводится к тому, желаем ли мы, американцы, жить, сохраняя верность таким документам, как Декларация независимости, Конституция и Билль о правах. Если мы отвечаем “да”, тогда, я думаю, путь, лежащий перед нами, ясен. И я уверен, что, если бы ваш дядюшка, бывший, несомненно, прекрасным человеком, оказался сегодня здесь, он наверняка согласился бы с тем, что, принявшись переиначивать главные принципы, заложенные нашими отцами–основателями, многие из которых и сами были, как вы помните, табачными фермерами, — переиначивать, опираясь всего лишь на разного рода откровенно ненаучные домыслы, мы поставим под угрозу не только нашу свободу, но и свободу наших детей и внуков.
Тут важно было не останавливаться, дабы не помешать этому сногсшибательному по алогичности выводу окрасить собою процессы, протекающие у слушателей в мозгу.
— В антитабачной истерии нет ничего особенно нового. Вы, разумеется, помните турецкого султана Мурада IV, — разумеется, никто из них ни о каком Мураде IV и слыхом не слыхивал, однако толика интеллектуальной лести всегда воспринимается с удовольствием. — Мурад, как вы помните, вбил себе в голову, что курение недопустимо, и поставил курильщиков вне закона, и сам, переодеваясь простым турком, выходил по ночам в Стамбул и бродил по улицам, изображая никотиновое голодание и умоляя продать ему немного табаку. А когда кто–то проникался к нему жалостью и давал покурить, Мурад — шарах! — сносил ему голову прямо на месте. И оставлял тело разлагаться на улице. “Предупреждаем: продажа табака Мураду IV может быть опасной для Вашего здоровья”. — Ник решил, что пора закругляться. — Мне хочется думать, что мы как нация далеко ушли от дней массовых казней за преступление, состоящее в стремлении следовать нашим собственным понятиям о счастье.
После столь удачного уподобления действий современных противников курения погромным подвигам кровожадного турка семнадцатого столетия Ник мог позволить себе удалиться, испытывая удовлетворение оттого, что ему удалось отбить у этой орды несколько дюймов территории. Не бог весть какой плацдарм, но в этой войне и его захват сходил за большую победу.
1 Когда Ник вернулся к себе в контору, на лотке с биркой “Пока вас не было” его ожидала пухлая стопка розовых листков. Академия размещалась в одном из любопытнейших зданий К–стрит — десятиэтажном, с атриумом посередке, в который выходили увитые плющом балконы. Общее впечатление оставалось словно бы от вывернутых наизнанку Висячих садов Вавилона. На первом этаже огромный неодекоклассический фонтан извергал и сразу же усмирял плещущий поток белого шума. Академия табачных исследований обосновалась в трех верхних этажах. Нику, занимавшему в АТИ — или Академии, как по требованию БР обязаны были называть ее сотрудники, — пост старшего вице–президента по связям с общественностью, полагался по чину внешний угловой офис, но он предпочел внутренний, и тоже угловой, потому что любил звук текущей воды. К тому же здесь он мог оставлять дверь открытой, чтобы сквозь нее выносило в портик табачный дым. Даже курильщикам следует заботиться о хорошей вентиляции.
Он пролистал пачку розоватых узких листков, дожидавшихся его на стойке приемной. “Си–би–эс ждет нашей реакции на призыв ГВ запретить размещение рекламы табака вдоль шоссейных дорог”. Эй–би–си, Эн–би–си, Си–эн–эн и т.д. и т.п. — все они ждут того же, за исключением “Ю–Эс–Эй тудей”, которому требуется наша реакция на завтрашнюю статью в “Медицинском журнале Новой Англии”, содержащую заключение медицинской науки насчет того, что курение, помимо прочего, ведет к некоей “болезни Бюргера” — расстройству системы кровообращения, чреватому ампутацией всех конечностей до единой. “Хоть бы раз, — подумал Ник, — вернуться в офис и обнаружить что–нибудь отличное от обвинений в новых жутких болезнях”.
— Вам мать звонила, — протягивая ему последний листок, сказала Морин, секретарша, ведающая приемом посетителей и ответами на звонки. — Доброе утро, — тут же прощебетала она в телефон, после чего выдохнула клуб дыма и закашлялась. То был не грациозный, прочищающий горло кашелек, но взревы легочного бульдозера. — Академия — агрр! — табачных — кхаа! — исследований.
Ник давно уже задавался вопросом: такой ли уж плюс для них телефонистка, не способная выговорить “алло” без бронхиальных судорог?
Морин ему нравилась. Может быть, сказать ей, чтобы не кашляла в присутствии БР? За последние шесть месяцев у нас и так слетело немало голов. Теперь тут правил Мурад IV.
Войдя в кабинет, Ник стянул с себя новую спортивную куртку от Пола Стюарта и повесил ее на дверь. Одна из хороших сторон смены руководства Академией состояла во введении новых правил по части одежды. Появившись в Академии, БР первым делом созвал всех сотрудников отдела по связям с общественностью, которым приходилось появляться перед телекамерами, и объявил, что не желает, чтобы они выглядели как орава задрипанных бомжей с К–стрит. “Часть нашей проблемы, — сказал он, — состоит в том, что табак утратил сексуальную привлекательность”. Он хочет, сказал БР, чтобы его сотрудники выглядели, как люди с рекламной картинки, а не как жмотье, прибарахлившееся на распродаже универмага “Джей–Си Пенни” в День рождения Вашингтона. После чего он выдал каждому по пять тысяч долларов на покупку одежды, и каждый, уходя с того совещания, думал: “Вот это босс!” Половина из них, вернувшись к своим столам, обнаружила уведомление об увольнении.
Ник взглянул на собственный стол и нахмурился. Черт знает что! Он не педант, он готов мириться с определенным беспорядком, но ему вовсе не хочется становиться мусорным ящиком, которым пользуется кто ни попадя. Он уже объяснил это Дженнет, и та с обычной ее серьезностью заверила Ника, что все поняла, — но тем не менее продолжает использовать его письменный стол как компостную яму. Сложность состояла в том, что хотя Дженнет как сотрудница отдела по связям с общественностью формально подчинялась Нику, однако, с другой стороны, БР притащил ее с собой из Ассоциации автоматической торговли, причем и он и она явно души друг в друге не чаяли. Странно, но вела себя Дженнет так, будто Ник и есть ее настоящий босс — высшая, низшая и какая угодно инстанция.
Она свалила на его стол пять пачек отчетов АООС о пассивном курении, все с пометками “Срочно”. Ник коллекционировал ножи. Так Дженнет уложила поверх одной из пачек принадлежащий ему кинжал в кожаных ножнах, с каким племя масаи охотится на кабанов. Не издевка ли это, закамуфлированная под аккуратность?
Позвонила его секретарша Гэзел: БР просил передать, что желает увидеть Ника, как только тот вернется с “Чистых легких”. Ник решил, что сразу к БР не пойдет. Сделает несколько звонков, а уж после отправится отчитываться перед начальством. Вот так. И Ник ощутил облегчение, просто–таки раздулся от ощущения собственной независимости.
Через несколько минут Гэзел, словно прочитав его мысли, позвонила опять:
— Ник, БР сказал — как только ты вернешься.
Гэзел, хорошенькая черная мать–одиночка, только–только разменявшая четвертый десяток, вертела Ником как хотела, поскольку Ник, выросший в доме, которым заправляла черная служанка старой выучки, смиренно выслушивал любой сделанный негритянкой выговор. — Да, Гэзел, — кисло ответил он, даже этим изрядно перенапрягши свою способность к сопротивлению. Он понимал, что происходит в ее умной головке: Гэзел знала, что Дженнет нацелилась на его место и что ее, Гэзел, работа зависит от того, сохранит ли Ник свою.
И все же он не позволит секретарше помыкать им. Утро выдалось тяжелое, ему необходимо отдышаться. С обрамленной серебром фотографии на него смотрел двенадцатилетний Джой. Долгое время Джой смотрел на кушетку, стоявшую напротив стола, но в один прекрасный день репортерша из журнала “Здоровье Америки” — интервью с ней вовсе не обещало благосклонной рекламы, однако приходится давать и такие, иначе эти ублюдки просто объявят, будто табачное лобби не желает с ними разговаривать, — так вот, эта баба приметила фотографию и самым любезным тоном спросила: “Ой, это ваш сын?” Ник просиял, как и положено гордому своим отпрыском папочке, и подтвердил ее догадку, после чего она ему вмазала: “И как он относится к вашей пропаганде курения среди несовершеннолетних?” С того дня портрет Джоя от кушетки отвернулся.
Ник потратил немало времени, обдумывая психологическую тональность убранства своего кабинета. Над его письменным столом висел большой плакат, гласивший: “Курение есть основная причина существования нашей статистики”. Фразу эту он услышал от одного из адвокатов юридической компании “Смут и Хокинг” из Омахи, которая вела большую часть дел по искам, предъявляемым табачным компаниям людьми, которые всю жизнь прикуривали одну сигарету от другой, а обнаружив, что умирают от рака легких, решали, что им причитается компенсация.
Над кушеткой красовались оригиналы двух рекламных объявлений из журналов сороковых и пятидесятых годов. Первое изображало старомодного доктора из тех, что, получив вызов, выезжали к пациентам домой и даже пробивались сквозь пургу, дабы принять роды. Улыбающийся доктор протягивал пачку “Лаки” с таким выражением, словно это не сигареты, а спасительная упаковка эритромицина. “20 679* врачей утверждают: от “Лаки” не так першит в горле”, — сообщала подпись. Звездочка указывала, что врачей этих действительно пересчитала самая настоящая, специализирующаяся на сборе статистики фирма. Насколько легче было работать, когда медицина стояла на твоей стороне!
Второй плакат показывал, как “Кэмел” помогает человеку переваривать, блюдо за блюдом, обед, съедаемый в День благодарения. “Начните с настоящей еды — с хорошо проперченного томатного супа–пюре. И сразу после супа выкурите — для улучшения пищеварения — сигарету “Кэмел”. Еще одну надлежало употребить перед второй порцией индейки. Почему? Потому что “Кэмел” снимает напряжение. “Подстегните ваш желудочный сок. Увеличьте щелочность организма”. Потом еще одну перед салатом “Уолдорф”. И еще одну после. “Эта двойная пауза очистит ваше нёбо и подготовит почву для десерта”. А там и еще одну, под пирог с черносливом, — “чтобы окончательно создать у вас ощущение уюта и приятное настроение”. Итого, стало быть, пять, и это только за обедом. А уж как подадут кофе, так вытаскивайте из кармана всю пачку и устройте себе настоящий загул. “Для улучшения пищеварения”.
БР во время единственного предпринятого им до сей поры обхода трущоб, сиречь кабинетов сотрудников, долго глазел на этот плакат, как бы пытаясь понять, достойно ли украшение подобного рода того, чтобы висеть в кабинете старшего вице–президента по связям с общественностью. Его предшественник, Джи–Джи Холлистер, нанявший Ника после малоприятного разговора, — вот кто был табачником старой школы, человеком, способным под одну только благодарственную индейку выкурить десяток “Кэмел”, человеком, родившимся с табачной смолкой в крови. Отличный был мужик, добрый, заботливый, любивший после работы посидеть в конторе с “хайболлом” в руке, рассказывая байки о прежних временах, о сражениях с Лютером Терри, который еще в 1964-м, будучи Главным врачом, представил правительству совершенно катастрофический доклад. Ник особенно любил ту историю Джи–Джи, в которой…
— Ник, он сказал — немедленно…
В конце концов, это невыносимо. Он этого не потерпит.
— Я знаю, Гэзел.
“Да пошли они все, — думал он, перебирая, точно никчемную покерную масть, розовые листки, — подождут, и Гэзел и БР”. У него работы по горло.
Он позвонил в несколько телевизионных компаний и, как обычно, сообщил о своей готовности “где и когда угодно” подебатировать с Главным врачом на тему рекламных щитов, — собственно говоря, и на любую другую. Главный врач, со своей стороны, отклоняла все приглашения Ника на том основании, что она не желает позорить свое ведомство, появляясь перед публикой в обществе представителя “индустрии смерти”. Тем не менее Ник посылал вызов за вызовом. Все лучше, чем объяснять, что табачные компании имеют конституционное право лезть со своей рекламой к детишкам из гетто.
Так, теперь болезнь Бюргера. От нее легко не отделаешься. Ник поразмыслил несколько минут и позвонил Биллу Олбрайту из “Ю–Эс–Эй тудей”. Ему вовсе не хотелось вдаваться в обсуждение деталей заболевания и еще менее того — видеть свое имя пристегнутым к цитате, содержащей слово “ампутация”.
— Ну–с, — начал он скорее в грусти, чем в гневе, — почему бы и впрямь не повесить на нас болезнь Бюргера? На нас теперь каких только собак не вешают. С неделю назад я прочитал, что сигареты расширяют озонную дыру, так давайте в нее и Бюргера. Кто там у нас на очереди? Дельфины? Судя по тому, как развиваются события, мы уже на следующей неделе узнаем, что дельфины, являющиеся, как принято считать, замечательнейшими среди мелких морских млекопитающих, мрут, давясь сигаретными фильтрами, которые люди швыряют в океан с круизных судов.
На самом деле ничего подобного Ник насчет озонной дыры не читал, но, поскольку Билл был другом, Ник полагал, что может наврать ему, не покривив душой. С другого конца линии донеслось мягкое пощелкивание клавиатуры. Билл записывал сказанное. Каждый из них играл отведенную ему роль.
— Ник, — сказал Билл, — насчет этого отчета в “Медицинском журнале Новой Англии”…
— К коему я питаю величайшее уважение. Но могу ли я задать один–единственный вопрос?
— Ну?
— Где данные?
— Что значит, “где данные”? В “Медицинском журнале Новой Англии”. Ради бога, там одни только цифры и есть.
— Исследования проводились двойным слепым методом?
— Конечно.
Фатальное колебание. В атаку!
— И сколь же велика была контрольная группа?
— Брось, Ник.
— Так это было исследование с заранее предсказанным результатом?
— Ты хочешь, чтобы тебя упомянули в статье, или не хочешь?
— Разумеется.
— Хочешь, чтобы я использовал твое “иде данные”?
— “Где данные”, а не “иде данные”. Ради бога, можешь изображать меня бессердечным прохвостом, пресмыкающимся перед табачными корпорациями, но не делай из меня безграмотного, бессердечного прохвоста, пресмыкающегося перед табачными корпорациями.
— То есть твой комментарий сводится к тому, что “Медицинский журнал Новой Англии” сам не понимает, что говорит?
— Мой комментарий таков… — Ну, и каков же? В поисках вдохновения Ник обратил взгляд к доктору с пачкой “Лаки”. — Болезнь Бюргера была диагностирована совсем недавно. Это сложная, а на самом деле чрезвычайно сложная патология. Одна из сложнейших в области нарушений кровообращения. — Во всяком случае, он надеялся, что это так. — При всем моем уважении к науке, я полагаю, что необходимы дальнейшие исследования, прежде чем она, наука, схватив намыленную веревку, займется линчеванием традиционных подозреваемых.
Клавиатура Билла щелкала безостановочно.
— А могу я тебя кое о чем спросить? — Что–то Билл нынче разошелся. Обычно он записывает то, что ему говорят, вставляет записанное в статью и берется за следующую.
— О чем? — подозрительно осведомился Ник.
— Ты действительно веришь в то, чем занимаешься? Потому что впечатление складывается именно такое.
— То, чем я занимаюсь, помогает мне оплачивать закладную, — сказал Ник, уже столько раз прибегавший к этому рационалистическому объяснению, что от него начало попахивать оправдательными речами Нюрнбергского процесса: “Я фсего лишь хотел отплатить дзакладную…”
— Ник, он только что звонил. Он хочет видеть тебя. Немедленно.
Как ни подмывало его сделать еще один звонок, следовало все–таки помнить о закладной, а кроме того, где–то под наваленными Дженнет бумагами лежал счет от колледжа Св. Эвтаназия за обучение Джоя в следующем семестре — 11 742 доллара в год. Как они выводят подобные суммы? На что, к примеру, идут эти сорок два доллара? И чему вообще можно учить двенадцатилетнего мальчишку на 11 742 доллара? Субатомной физике?
Ник, задумавшись, шел коридором к кабинету БР. Коридор украшали афиши оперных спектаклей, симфонических концертов и музейных выставок, которые спонсировала Академия. Во времена Джи–Джи здесь висели великолепные цветные плакаты с изображениями высушенных табачных растений — солнце сияло, пронизывая яркие листья.
Сондра, секретарша БР, окинула Ника неулыбчивым взглядом и кивком показала — входи. Эта тоже следит за здоровьем. На ее столе пепельницы не увидишь.
Просторный, обшитый деревом — грецким орехом — мужественного обличия кабинет всегда напоминал Нику внутренность сигарной коробки с увлажнителем. Пока, во всяком случае, БР не содрал со стен оставшуюся от Джи–Джи прелестную деревянную обшивку, не заменил ее протравленной сталью.
Бадд Рорабачер приветственно поднял брови. Он сидел, откинувшись в просторном кресле, и читал “Еженедельный отчет по заболеваемости и смертности” — обычное в Академии чтиво. БР было сорок девять лет, но энергию он излучал юношескую. Только глаза его, светло–зеленые, пристальные, безрадостные, взирающие на жизнь, как на бухгалтерскую электронную таблицу, могли бы, пожалуй, показаться принадлежащими человеку постарше, человеку, который в юные лета испытал крушение иллюзий и оттого норовит испортить жизнь всем, кто его окружает. Поговаривали, будто он каждое утро, уже в пять часов, играет в сквош — привычка, у начальника необнадеживающая, ибо благодаря ей БР появлялся в офисе в половине седьмого, бодрый, заряженный энергией, которой хватало и на целый день работы, и на то, чтобы сожрать с потрохами любого подчиненного, преданного ему меньше, чем на 1000 процентов. Ник подозревал, что БР, желая подчеркнуть все выпуклости своего торса, носит рубашки на размер меньше, чем следовало бы; впрочем, верным было и то, что дважды в неделю БР ограничивался вместо ленча витаминным коктейлем, сочетая его с поднятием тяжестей в клубе здоровья. Росту в нем было под два метра, что он ненавязчиво подчеркивал, открывая, к примеру, дверь перед вами и кивком приглашая пройти под аркой придерживающей ее руки. Как–то под конец рабочего дня он проделал этот фокус с Ником, и тот с удовлетворением ощутил исходящий от БР запашок пота. Всегда ведь утешаешься, обнаружив унизительное телесное несовершенство человека, который властен над твоей судьбой. Карьеру в табачном деле БР начал, работая в грязноватой, отмеченной далеко не всегда остающейся в рамках законности подковерной борьбой в сфере продажи сигарет через торговые автоматы. Известно было, что такое начало наградило его подобием комплекса неполноценности, так что подчиненные старались не упоминать при БР о торговых автоматах без особой на то нужды. Возглавив Академию, БР изрядно размял свои административные мышцы и обеспечил индустрии ощутимый прирост доходов. Он тесно сотрудничал с торговыми представительствами США и добился того, что страны Азии разрешили показывать по телевидению рекламу сигарет в часы утренних детских программ. (В одной только Японии потребление американских сигарет подростками выросло на 20 процентов.) В самих США он успешно отразил две попытки конгрессменов ввести запрет печатной рекламы, склонил законодателей трех южных штатов учредить у себя “Неделю любви к табаку” и провел в городском совете Лос–Анджелеса блистательную интригу, вследствие которой в составленные этим советом правила для курильщиков вошла оговорка, разрешающая курение в ресторанных барах, — успех, с которым его от души поздравил председатель совета директоров Академии, легендарный Доук Бойкин. БР обладал качеством, которое Наполеон столь ценил в своих генералах, — удачливостью. После того как он вошел в совет директоров, трое из заболевших раком легких и судившихся по этому поводу с табачной индустрией людей скончались вследствие курения в постели, а их наследники отозвали иски, — “застеснявшись”, — так объяснил это явление один из адвокатов фирмы “Смут и Хокинг”.
— Привет, Ник, — сказал БР, и Ник подавил желание ответить: “Привет”. — Ну, как там легкие?
— Чистые, — ответил Ник.
— По телевизору тебя покажут?
Ник ответил, что подскакивал к каждой камере, какую смог углядеть, и расписывал, как наша индустрия заботится об ответственной рекламе, здоровье населения и малолетних курильщиках, однако он сомневается, что физиономия его удостоится особого внимания в выпусках новостей, если удостоится вообще. Профессиональные говоруны из табачных компаний пользуются у электронных средств массовой информации все меньшим спросом, обратившись как бы в руку, пишущую на стене все более зловещие предречения. Еще совсем недавно телевизионщики регулярно присылали в Академию съемочные группы, чтобы отснять ядовитый пяти–, десятисекундный репортаж, в котором официальные представители индустрии привычно подвергали сомнению достоверность очередного медицинского исследования, доказывающего, будто сигаретные компании каждый год наносят ущерб не меньший, чем четыре бомбы вроде той, что сбросили на Хиросиму. Однако в последнее время эти рутинные материалы, обычно мелькавшие, противопоставляя две точки зрения, в середине программы новостей, стали появляться все реже и реже. Теперь комментатор, как правило, заканчивал сообщение о новом отчете фразой: “Стоит ли говорить, что табачная индустрия оспаривает отчет НИЗ, заявляя, будто нет никаких — я цитирую — “научных доказательств того, что беременная женщина, если она безостановочно курит, наносит тем самым вред вынашиваемому ею плоду”.
— Капустную Голову ты с собой брал? — спросил БР, вновь принимаясь шарить глазами по “Еженедельному отчету” — привычка не самая приятная, а если говорить честно, хамская, способная довести человека до белого каления, однако в смысле административном весьма эффективная: БР обзавелся ею в бизнес–школе Станфорда. Очень хорошо помогает держать подчиненного в узде. Под “Капустной Головой” он разумел гр.— в смысле графа — Эрхарда фон Группен–Мюндта, “научного эксперта” Академии. Эрхард получил некогда ученую степень по судебной патологии в университете Штайнгартена, не входящем, возможно, в число ведущих научных центров Германии, но звучащем достаточно импозантно. Джи–Джи притащил его в Академию в семидесятые годы и построил для него в Рестоне, штат Виргиния, “исследовательскую лабораторию”, официально именуемую Институтом здорового образа жизни. Основной научный потенциал этого заведения образовали тысячи перекормленных белых крыс, которые, сколько их ни мажь никотиновыми смолами, нипочем не желали обзаводиться опухолью Ф344. Средства массовой информации уже много лет не воспринимали Эрхарда всерьез. Главное его занятие состояло в даче свидетельских показаний на бесконечных судебных разбирательствах по предъявляемым табачным компаниям искам о причинении ущерба здоровью — там он старался заморочить судьям головы своей эрудицией, киссинджеровским акцентом и наукообразными заклинаниями насчет погрешностей выборки и многомерной регрессии. На процесс Люминотти его решено было выпустить прямо в белом лабораторном халате, и это произвело на судью сильное, хоть и неблагоприятное впечатление. — Да, — ответил Ник, — он дал интервью Эн–эйч–кей, японскому телевидению. Очень хорошо говорил о пассивном курении. Разгромил в пух и прах. Уверен, его покажут в Токио.
— Боюсь, в Пеории нам от этого будет ни тепло, ни холодно.
— Ну… — Стало быть, Эрхард следующий. Двадцать лет беспорочного служения науке и — auf Wiedersehen, Фриц, ты уже наше прошлое.
— Я думаю, нам следует обзавестись ученым–негром, — сказал БР. — Уж негра–то они показывать будут, никуда не денутся, так ведь?
— Это чревато не самыми приятными последствиями.
— Мне эта идея нравится.
А, ну тогда конечно…
— Садись, Ник. — Ник сел, тоскуя по сигарете, однако куда там — в этом кабинете, принадлежащем человеку, который отвечает за все табачное лобби, не было ни единой пепельницы. — Нужно поговорить.
— Давай, — сказал Ник. Джоя всегда можно будет перевести в бесплатную школу.
БР вздохнул.
— Буду краток. Этот тип, — он ткнул большим пальцем в сторону Белого дома, — намеревается повысить акцизный сбор с пачки сигарет до четырех долларов, его жена призывает задаром раздавать всем желающим никотиновые пластыри. ГВ пробивает полный запрет рекламы. Боб Смут сказал мне, что мы проиграем дело Хеффернана, влетим на кругленькую сумму, а это повлечет сотни и, может быть, тысячи новых исков в год. АООС присвоило нам канцерогенный класс. А. Пит Ларю говорит, что у НИЗ имеется в запасе ужастик, который они вот–вот обнародуют, — что–то насчет связи курения со слепотой, Иисусе Христе, а Лу Уиллис сообщил мне, что на следующий год комитет по ассигнованиям срежет нам средства, выделяемые на страхование урожая. Хороших новостей на нашем горизонте ровный ноль.
— Дело табак, верно? — сочувственно откликнулся Ник.
— Я не меньше прочих люблю разрешать сложные проблемы. Больше прочих, если тебе нужна полная правда.
Да, БР, полная правда мне нужна.
— Что, собственно, и сказал мне Капитан, когда уговаривал занять этот пост, — БР встал, возможно желая напомнить Нику, что он выше его ростом, и подошел к окну, глядящему на К–стрит. — Ты знаешь, он дал мне карт–бланш. И сказал: “Поступай как считаешь нужным, используй любые средства, лишь бы дело пошло на поправку”.
Что–то он нынче ходит вокруг да около.
— Сколько мы тебе платим, Ник?
— Сто пятьдесят, — ответил Ник. И добавил: — Грязными.
— Угу, — сказал БР. — Ну так скажи мне, стоишь ты этих денег?
Перед мысленным взором Ника мелькнула приятная картина: он обходит письменный стол БР, сжимая в руке солдатский кинжал времен первой мировой. К сожалению, картина эта быстро поблекла, сменившись другой: Ник пытается получить под свой дом вторую закладную.
— Не знаю, БР. Это уж ты мне скажи. Стою я этих денег?
— Давай говорить как профессионалы. Я не хочу разводить дискуссий. Я тебя спрашиваю прямо, по–мужски: что мы имеем? У меня такое впечатление, что от твоей лавочки исходит душок… пораженчества. Все, что я вижу, это белые флаги.
Ник постарался остудить быстро закипавшую в жилах кровь.
— Белые флаги?
— Ну да, вроде этого дурацкого предложения, которое ты разослал в прошлом месяце, — чтобы мы признали существование некоторых связанных со здоровьем проблем. Чем ты вообще думал, Иисусе Христе?
— Собственно, — сказал Ник, — я и сейчас считаю, что это было разумное и смелое предложение. Давай глядеть фактам в лицо, БР: на наши уверения, будто курение никому не вредит, никто и не купится. Так почему бы нам не сказать: “Хорошо, иногда курение бывает опасным. Так же, как вождение автомобиля. Или выпивка, или перелеты, или переход улицы, или употребление молочных продуктов. Однако это вполне законное, приятное занятие, которое, если им не слишком злоупотреблять, оказывается, вероятно, не более опасным, чем… я не знаю… чем сама жизнь”. По–моему, услышав это, многие подумают: “А что, в конце концов, они не такие уж и вруны”.
— Самая идиотская идея, какую я когда–либо слышал, — резко сказал БР. — Идиотская и дорогостоящая. Я приказал сжечь все экземпляры твоего меморандума. Ты хоть понимаешь, что случится, если его продемонстрируют на одном из этих чертовых судов? Внутренний документ, в котором признается, что нам известно, насколько опасно курение! Это все равно что подать им Иисуса Христа на блюдечке с голубой каемочкой — представляешь, каким кошмаром это может для нас обернуться?
— Хорошо, — Ник пожал плечами, — давай и дальше делать вид, будто курение никому повредить не способно. Тем более что до сих пор это так здорово работало…
— Вот об этом я и говорю, — сказал, покачав головой, БР, — чистое пораженчество.
Ник вздохнул.
— БР, мы попусту тратим время. Моя преданность делу ставится под сомнение впервые за шесть лет.
— Может быть, ты просто выдохся? Это случается.
Вошла, без стука, Дженнет.
— Ой, — сказала она, — простите, что помешала. Я принесла “Исследование синдрома тошноты” Нексиса, которое ты хотел посмотреть.
Что ж, она привлекательна, хоть и малость пресновата на вкус Ника: деловой костюм, цокающие каблучки, собранные сзади в узел льдисто–светлые волосы, выщипанные брови, высокие скулы, шустрые черные глазки и ямочки на щеках, почему–то внушающие ощущение опасности, хотя, вообще говоря, не должны бы. Наверное, по уик–эндам катается верхом в Виргинии. Самое что ни на есть подходящее для нее занятие. Вложи ей в руку хлыст, получится вылитая повелительница яппи.
— Спасибо, — сказал БР. Дженнет вышла, с силой захлопнув за собой дверь.
— Раз уж мы говорим “по–мужски”, — сказал Ник, продолжая разговор с того места, на котором он прервался, — скажи прямо: чего ты хочешь?
— Скажу, — ответил БР, пристукнув по столу карандашом. — Мне кажется, что за сто пятьдесят в год мы могли бы иметь результаты получше.
— Не думаю, что мне удастся убедить нашего Главного врача, будто курение не приносит здоровью ничего, кроме пользы. Честно говоря, БР, я считаю, что этот поезд уже ушел.
— Вот это и есть твоя главная беда! Не думай о том, что тебе не удастся. Только о том, что удастся. Ты тратишь время, пытаясь погасить пожар в мусорной корзинке, между тем как твое дело — поджигать леса.
— Леса?— Ты действуешь, исходя из уже случившегося. А должен бы опережать события. Не сиди за столом и не жди, что тебе будут звонить каждый раз, как кто–нибудь выкашляет свои легкие. Ты у нас отвечаешь за связи с общественностью. Так налаживай их. Представь мне перспективный план. Какой у нас нынче день?
— Пятница, — мрачно сообщил Ник.
— Отлично, значит, в понедельник. Принеси мне в понедельник хоть что–нибудь стоящее. — БР заглянул в ежедневник и вдруг ухмыльнулся. Этого Ник еще ни разу не видел. — Смотри–ка, как раз в шесть тридцать я совершенно свободен.
(Продолжение — в бумажной версии)